Она была ошеломлена, в раздумье опустилась на стул, потом вскочила, побежала догонять Ивана. Надо было что-то сказать ему, объяснить, но его нигде не было. Навстречу попался только мальчишка в плохоньком пальто и старой шапке. Надя по глазам узнала его. «Да это же брат Славы!» Она обернулась и крикнула:
— Алексеев!
Мальчик остановился, сказал:
— А вы меня знаете?
— Ты к Славе пришел? — спросила Надя.
— К Славику.
— А как тебя зовут?
— Сережей.
— Ты первый раз на заводе?
— Нет. Я бывал. Славик не велит зря на завод таскаться. А я теперь не зря. Я ключ от комнаты потерял. Без Славика в дом не попаду.
— А мама? Разве она тоже во вторую смену работает?
— Мама? — Сережа удивленно взглянул на Надю. — А вы разве не знаете, что у нас мамы нет? Мы со Славиком кругом одни.
Надя со страхом и жалостью взглянула на Сережу.
— Мама у нас умерла четыре года назад. Я ее только чуть-чуть помню… А Славик хорошо помнит.
— А родные у вас есть? — спросила Надя.
— Какие родные?
— Ну, бабушка, тетка, дядя.
— Нет. Родных у нас нет, — вздохнул Сережа и повторил: — Мы со Славиком кругом одни.
— А как же ты останешься один, когда Слава уедет на экскурсию в Ленинград? — спросила Надя.
— Славик не поедет на экскурсию, — покачал головой Сережа.
— Но он у нас в списках.
— Не может быть, — уверенно сказал Сережа и вдруг побежал, оглядываясь и показывая пальцем на разгрузочные бункера, где он заметил брата.
6
Стремительно пролетели дни Октябрьского праздника. Молодежь возвратилась из Ленинграда. Казалось, на заводе все шло так же, как и прежде, и экскурсия в Ленинград не оправдала надежд.
Но на самом деле было иначе.
Как-то в перерыв Надя сидела в своей конторке. В соседней комнате за длинным столом расположились рабочие полигона.
Самсонов, самый старший по возрасту, небольшого роста, с живым, энергичным лицом и глазами, напоминающими ягоды крыжовника, читал вслух свежую газету:
— «В выходные дни молодежь устраивает походы по изучению родного края», — читал он.
— Очень глупо! — хихикнул какой-то толстяк с короткими руками. — Какой это отдых! Ноги до мозолей оттопают, а назавтра опять работать. Нет уж, меня в выходной день из дома не выманишь. До обеда посплю, потом к столу: поллитровочка, соленые огурчики, грибочки… — И он с удовольствием причмокнул губами.
— Ну и дурак! — сказал Самсонов. — Так всю жизнь, кроме завода да огурчиков с поллитровкой, ничего и не увидишь.
— Вот мы в Ленинград съездили, — заметил курносый, светлоглазый молоденький паренек. — Сколько посмотрели! Мне больше всего понравился дом Пушкина. Диван стоит, на котором он умер, и на камине часы. Их остановили в час смерти. А Петропавловская крепость! Помнишь, Самсонов, Алексеевский равелин? Страшно…
— Как не помнить! А Смольный?! А крейсер «Аврора»? Стоит себе около Петропавловской крепости.
— Теперь каждый выходной по музеям ходить буду. Интересно! — продолжал курносый паренек. — Поедемте в воскресенье в Ясную Поляну. Говорят, интересно!
— Лучше на Выставку достижений народного хозяйства. А в Ясную Поляну потом…
Надя давно уже прислушивалась к этому разговору, и лицо ее горело от радостного возбуждения.
Не осталось бесследным и участие в экскурсии маленького Сережи — ради Славы и его брали с собой. Многие поняли, как трудно Славе воспитывать брата, и решили ему помочь. Теперь для Сережи двери проходной будки всегда были открыты. Уроки он учил в заводском клубе, обедал в рабочей столовой.
А как-то к Наде прибежала возбужденная Клеопатра и затараторила еще в дверях:
— Надечка! Устроим Сереженьке именины? Пусть позовет товарищей, повеселится.
Предложение понравилось.
Именины прошли на славу. Стол накрыли в одной из гостиных клуба. Званых гостей — одноклассников Сережи — было восемь, а незваных — больше двадцати. Были здесь и инженеры, и рабочие из разных цехов, и служащие бухгалтерии, и рабочие полигона, и директор завода.
— Заводская молодежь желает имениннику хорошо учиться и дарит ему школьную форму, — торжественно сказала Клеопатра и подала счастливому, разрумянившемуся Сереже бумажный пакет, в котором лежали аккуратно сложенный серый костюм, широкий кожаный пояс и фуражка.
После чая курносый паренек с полигона заиграл на баяне. На середину комнаты, шурша накрахмаленной юбкой, выскочила Клеопатра и, помахивая кружевным платочком, пошла отплясывать русскую. Потом начались танцы. Слава пригласил Надю, но когда она занесла руку, чтобы положить на его плечо, к ней подошла уборщица клуба и сказала, что в проходной будке ее спрашивает какой-то гражданин.
— Я сейчас вернусь, Слава, — сказала Надя и, несколько озабоченная, не одеваясь, выбежала на улицу.
7
Еще издали у проходной Надя увидела человека в военной форме. Невозможно было различить его лицо, но она почувствовала, что это Костя. Сердце забилось, и Надя с удивлением подумала: «Что это со мной?»
Костя, улыбаясь, шагнул ей навстречу и протянул обе руки. И она, задыхаясь от волнения, от быстрого бега, тоже протянула ему обе руки.
— Спорщица! — сказал Костя, смотря на нее ласковым, бесконечно ласковым взглядом.
Надя с удивлением рассматривала его. Это был стройный, подтянутый молодой человек. Неужели он так похорошел? А может быть, она не замечала прежде его ясных коричневых глаз, умных и проницательных, его нежного и в то же время энергичного рта, его решительного подбородка. Может быть, он всегда был таким?
— Костя… ты… ты так изменился! — задыхаясь, сказала она.
— И ты, Надя, тоже… Ты очень похорошела, — любуясь светом ее глаз, красками лица, проговорил Костя.
— Я сейчас оденусь, и мы пойдем ко мне. Хорошо, Костя?
— До восьми часов в твоем распоряжении. Веди куда хочешь.
Надя побежала в клуб. Вот за выступом дома мелькнуло ее широкое светло-серое платье с большим белым воротником.
«И как это я мог так долго не встречаться с ней?» — подумал Костя.
В клубе все так же играл на баяне курносый паренек с полигона, танцевали пары, а в соседней комнате, подняв невообразимую возню, веселились Сережины гости.
У дверей Надю встретил Слава, и она, сияющая и веселая, сразу как-то померкла, потускнела.
— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Слава.
— Я уйду, Слава… Ко мне приехал мой школьный товарищ.
— Но почему ты такая? Тебе неприятен этот приезд? — допытывался Слава.
— Нет, почему же… Это приехал Костя. Я тебе о нем рассказывала.
Она надела пальто, шапочку и поторопилась уйти.
Слава возвратился в зал, сел у окна и задумался. Не первый раз вот так уходила Надя, оставляя его, но почему-то сегодня ее уход причинил ему особенную боль. Он давно разобрался в своем чувстве к Наде, но не решался признаться ей, потому что не понимал Надиного отношения к себе. Иногда ему казалось, что Надя тоже любит его. Он замечал ее желание быть с ним, видел, что на заводе она отличает его от других. Но порой он ловил ее равнодушный взгляд и читал в нем какое-то к себе безразличие. Вот и теперь он не уловил в ее глазах сожаления, что она проведет вечер без него.
— Что загрустил, Слава? — спросил Самсонов, останавливаясь подле него и закуривая. — Потанцевал бы, вон сколько девушек!
— Не понимаю я девушек, Самсонов. Они для меня загадка, — вздохнув, ответил Слава и потянулся к Самсонову за папиросой.
— Не замечал, чтобы ты курил! — с удивлением воскликнул Самсонов и не без колебаний подал Славе папиросу.
8
А Надя и Костя в это время подходили к заводскому общежитию. Они шли неторопливо, вспоминая Веселую Горку, школу, ребят…
— И грусть и зло охватывают, когда я вспоминаю Андрея или Виру, — задумчиво говорила Надя.
— Думаю, что и мы виноваты. Рядом с нами росли два таких пустоцвета, а мы глазами хлопали. Я часто думаю об Андрее. Если бы я так же упорно думал о нем тогда…
— Знаешь, Костя, — перебила его Надя, — мне кажется, что основной чертой Андрея была самовлюбленная гордость, и если бы…
— …если бы мы сумели вовремя направить его по верному пути, у нас в Веселой Горке был бы незаурядный художник.
— Мы бы его спасли! — Эту фразу они сказали в один голос.
— Вот видишь, как мы одинаково думаем! — засмеялась Надя и сразу же стала серьезной. — И все же жаль Андрея. Не прожить и двадцати лет на свете… Ну, мы пришли, Костя.
Они остановились возле небольшого двухэтажного дома.
— Сами строили, — с гордостью сказала Надя. — И видишь, какой сад развели!
Надя открыла калитку, и они прошли по запорошенной редким снежком аллее фруктовых деревьев, поднялись на высокое крыльцо.
За просторной верандой оказалась небольшая комната с тремя кроватями, застланными одинаковыми шелковыми покрывалами.
— A у вас тут красиво, — снимая шинель, сказал Костя.
— А как же! — засмеялась Надя. — Ты посмотри, какой современный стиль у нашей комнаты. Видишь, какая легкая, изящная мебель? А шторы! — Надя подошла к окну и подняла рукой белую штору, на которой были изображены огромные красные кувшины.
— Что-то уж очень абстрактное, — неодобрительно усмехнулся Костя, усаживаясь в низкое кресло.
— Нет, погоди, не садись. Я хочу посмотреть на тебя. — Надя весело потянула его за руку.
Костя повернулся вправо, влево, потоптался на месте и, вспоминая свою любимую повесть «Сын полка», улыбаясь, спросил:
— Ну как, показался?
— Показался, — серьезно сказала Надя и с каким-то внутренним страхом подумала: «Что-то уж очень сильно «показался».
Надя согрела чай, нарезала сухой «многодневный» кекс.
— Больше ничего нет, Костя. Питаемся на, заводе. А так хотелось бы угостить тебя! Надоела, наверно, солдатская еда? И вина нет, а то бы выпить за встречу.
— Разве угощение мне дорого? Рад, что увидел наконец тебя. Расскажи лучше о своей работе, об учении, о новых друзьях, о Москве, на которую ты променяла Сибирь…