— Я Сибирь на Москву не меняла. А кстати, тебе писали из Веселой Горки? Редкие металлы у нас нашли, где-то рядом с селом будет строиться обогатительный комбинат. Так что мне есть куда возвращаться. Ты смотри сам к Москве не присохни.
Хотелось о многом рассказать, посоветоваться, расспросить о жизни… А часы бежали удивительно быстро, вечер оказался необыкновенно коротким, и они расстались, ни о чем толком не поговорив.
В эту ночь Надя долго не могла заснуть. «Что же это со мной случилось? — беспокойно думала она. — Учились вместе, переписывались, всегда были просто товарищами… А тут вдруг встретились через год, и началось такое, от чего голова пошла кругом… Он такой честный, искренний, хороший… и такой красивый… лучше всех…»
Утром она шла на завод и опять думала о Косте. Ей вспоминалось его лицо, его голос. Его прощание с нею на крыльце, когда он ласково назвал ее Надюшей.
Костя в эти часы тоже думал о Наде. Встреча с ней глубоко запала в его душу, и он понял каким-то неизъяснимым озарением: Надя — это его судьба.
«Давно ли ты так беззаветно любил Лизу и считал, что любовь эта будет вечной?! — рассуждал сам с собой Костя. — Значит, действительно нет на свете вечной любви…»
Нет, любовь к Лизе была ненастоящей, это была, скорее, мечта, преклонение перед недосягаемым. А Надя — жизнь… Это совсем, совсем другое.
9
Надя зашла в конторку за папкой и направилась в бухгалтерию закрывать наряды. В дверях она столкнулась с Иваном Синицыным. Он хотел посторониться, но его сильно качнуло, и он плечом задел Надю. Острый запах водки ударил ей в лицо. Надя отступила и, приглядываясь к Ивану, со страхом и с болью подумала: «Пьян!»
— Ну, вот видишь, какой я, Надежда Васильевна? Теперь и в комсомол не примешь, — невнятно сказал Иван, глядя на нее усталыми глазами; лицо его было потное и красное, сдвинутая набок кубанка еле держалась на взлохмаченной голове. — Запью! Сказал — запью, и запью!
— Эх, ты! — задыхаясь от негодования, воскликнула Надя. — Бригадир бригады коммунистического труда! Иди сейчас же домой. Понял?
Но Иван домой не пошел. Он ходил по полигону в разорванной до живота рубашке, вызывал всех на драку, хвастал своими огромными кулачищами. Рабочие с трудом увели его в общежитие и уложили в постель.
На другой день Иван Синицын пришел в комитет комсомола. Здесь уже был Слава, и Иван попросил Надю выйти на минутку в коридор.
— Ты прости меня, Надежда Васильевна. Слово даю: никогда больше такое не повторится.
Вдруг он снял с головы кубанку, трахнул ею об пол, с рыданием в голосе воскликнул:
— Эх, жизнь наша — копейка! — Помолчав, добавил: — Только на тебя я не в обиде, Надежда Васильевна. Голубые глаза тебе, видно, по нраву больше, чем серые.
— Подними шапку! — строго сказала Надя.
Иван поднял кубанку и небрежно напялил ее на голову.
— Теперь иди и работай. И помни, что для меня и голубые глаза и серые одинаковы…
А про себя подумала: «Мне карие больше по сердцу!»
Она возвратилась в комнату, где ее дожидался Слава. Он посмотрел на нее внимательно, словно спрашивал, что случилось.
— Вчера Илья Муромец был пьяный. Я пыталась отстранить его от работы. Приходил извиняться, — объяснила она.
Слава неопределенно промычал — после происшествия на воскреснике он избегал высказывать свое мнение об Иване Синицыне — и продолжал переписывать протокол комсомольского собрания.
Надя склонилась над чистым листом бумаги, по верхней кромке которого было написано: «План работы комитета ВЛКСМ». Но дело у нее подвигалось плохо. Написала три пункта, откинулась на стуле, задумалась. «Иван не преувеличивает. Он любит меня. И Слава глядит на меня преданными глазами. Скажи ему: «Слава, будем всю жизнь вместе?» — и он с радостью примет это предложение. А Костя?» Думать о Косте было почему-то страшно.
— О чем ты задумалась, Надя? — спросил Слава.
— О чем? — Надя тряхнула головой и взяла в руку карандаш. — О том, что все эти мероприятия, которые мы с тобой насочиняли тут, никуда не годятся. Нельзя же мириться вот с такими поступками, какой совершил Иван, или с этими дикими «обмываниями» получек. Надо придумать что-то такое, что захватило бы полигонцев за самое сердце. Понимаешь, Слава?
— Понимать — понимаю, но вот придумать что, не знаю.
— Кончай, Слава! Как говорится: «Утро вечера мудренее». — Она собрала бумаги и положила в стол.
Они вышли на улицу. Возле проходной к ним присоединилась Клеопатра. Решили пойти в кино, еще раз посмотреть «Балладу о солдате», но Слава заколебался:
— Сережа у меня болеет. Второй день температурит.
— Что же ты в комитете столько торчал?! — упрекнула его Надя. — Иди скорее домой! А завтра вечером, когда ты будешь на работе, я приду посижу с Сережей. Согласен?
— У тебя и без Сережи дел невпроворот.
— Я учебник с собой возьму. Готовиться к экзаменам буду. А послезавтра Клеопатра придет. Не возражаешь, Клеопатра?
— Конечно. Какие могут быть разговоры! — не без радости воскликнула Клеопатра.
Она все еще надеялась, что Слава окажется не таким уж «железобетонным»…
…Утром Сережу посетил врач, прописал таблетки от простуды и велел провести дня три в постели.
Сережа ждал Надю и очень обрадовался, когда она появилась.
— Одному скучно. Время идет медленно-медленно. Кажется, совсем не двигается.
— Ну, у нас время пролетит быстренько. Прежде всего мы с тобой приготовим обед. Потом приберем в комнате, потом почитаем книгу, потом разгадаем новый кроссворд. Ну как, здорово?
— Не очень здорово. Это совсем не весело.
— А мы еще разыграем сказку. Король поваров! — обратилась она к Сереже. — Выдайте мне на обед какие-нибудь драгоценные продукты. Что у вас имеется?
— Вон курица за окном, — оживляясь, сказал Сережа.
— Отлично! Но это не курица, а жар-птица! Я слепну от ее лучей. А оливковое масло? Где оно, король поваров?
— Масло тоже за окном! — весело засмеялся Сережа и приподнялся на локте.
— Отлично! А где у вас хранится, король поваров, золотая картошка? А жемчужный рис?
— Золотая картошка в углу, в коробке. Вчера ее король Славик с волшебного рынка принес. А жемчужный рис на полочке, в бумажном кулечке.
— Итак, король поваров, вы желаете кушать суп из жар-птицы с золотой картошкой, а на второе — жареное крыло жар-птицы с жемчужным рисом?
— Желаю! — крикнул Сережа и соскочил с кровати.
— Но позвольте вам заметить, король поваров: вы увлеклись. Ложитесь немедленно в постель. А я отправлюсь на кухню, хотя там и живет злая волшебница.
Сережа лег снова на кровать и вскоре заснул, а Надя приготовила обед и отправилась домой.
Утром Сережа со смехом рассказывал брату, как они играли с Надей.
— Славик, тебе уже пора жениться. Женись, пожалуйста, на Наде, — вдруг, озабоченно морща лоб, сказал Сережа.
В первую минуту Слава от слов братишки опешил.
— Надя может не пойти за меня, — серьезно ответил он.
— Что ты, Славик! — изумился Сережа. Ему казалось, что за его брата с радостью пойдет замуж любая девушка. — Хочешь, Славик, я с ней поговорю?
Слава засмеялся, но, помолчав, строго сказал:
— Об этом с Надей говорить нельзя.
— Почему?
— Почему? Да потому, что ты мал для таких разговоров. Ну, вот и все. Кончено. Сажусь за работу. — И Слава сел к столу, развернул перед собой огромный лист ватмана с чертежом и расчетами.
В этот же день он зашел в комитет комсомола. Дождался момента, когда Надя осталась в комнате одна.
— Мне нужно поговорить с тобой, Надя, об очень важном деле, — необычно смущаясь, сказал Слава.
«Ну вот, и этот сейчас признается в своих чувствах, и наша дружба кончится», — подумала Надя. Сердце ее тревожно заныло.
— Если ты не возражаешь, Слава, то пойдем на улицу, погуляем. У меня что-то голова разболелась, — схитрила Надя, решив, что там, на просторе, объясняться со Славой будет проще.
Они вышли из заводских ворот, пересекли площадь и запетляли по извилистому безлюдному переулку. Надя украдкой поглядывала на Славу и видела, что он волнуется и не знает, как начать разговор.
— Ну, что же у тебя случилось, Слава? О чем ты хотел поговорить? — спросила она, желая как-то прекратить затянувшееся молчание.
— Я вот о чем хочу сказать тебе, Надя, — с трудом начал Слава. — Знаешь… я придумал машину для разгрузки платформ…
С Надиного сердца словно камень свалился. Она остановилась и весело взглянула на Славу.
— Эта машина заменит труд десятков рабочих. Разгрузка полувагона будет проходить десять минут… Я еще никому не говорил, тебе первой… Меня давно занимала разгрузка… Ведь как мы мучаемся, особенно в зимнее время. Вот вчера несколько часов бились с одной платформой.
Надя слушала Славу и с усмешкой думала: «А я-то вообразила черт знает что! Подумаешь, какая неотразимая принцесса нашлась! Все перед ней падают ниц!»
— И что же ты думаешь делать дальше с этой машиной?
— Хочу рассказать директору. Пусть посмотрит, может, еще ничего не получилось… И очень мне хочется показать чертеж машины тебе… Ты ведь все-таки почти инженер. Придешь ко мне вечером?
— Конечно, Слава. Такая машина очень нужна нашему заводу! Да и только ли нашему? Ты, Слава, умница!
Слава вспыхнул. Похвала Нади была очень приятна. А Надя вспомнила Славин стол с чертежами, с расчетами, с книгами и тетрадями и жалобу Сережи на брата, запретившего даже близко подходить к его уголочку.
10
Надя перебрала свои платья и после долгих колебаний решила надеть голубой костюм. Она сидела перед зеркалом и тщательно причесывалась. Потом пристегнула к ушам голубые клипсы, но сразу же сняла их. Примерила бусы и тоже сняла.
Первый раз в жизни у нее появилось желание нравиться, и потому-то она с такой придирчивостью рассматривала себя в зеркало.
В комнате вместе с нею жили Клеопатра и широколицая, черноглазая таджичка Мамлакат. Обе девушки с удивлением наблюдали за Надей. Они знали, что Надя ждет гостей. Вчера вечером ездили в магазин покупать торт. А сегодня с утра прибирали просторную комнату, чистили, мыли, расстилали на столы и тумбочки скатерти и салфетки.