— Смотри, смотри, звезда покатилась! — зевая, с хрипотцой в голосе сказал дежурный. — А вон другая…
— А вон видишь звездища какая — Сириус. Первой величины, — заговорил тонким, приглушенным голосом другой дежурный, не выговаривая шипящие буквы. — Может, и там вот так же стоят люди и смотрят на Землю.
— Дурак! — перебил голос с хрипотцой. — Сириус звезда, как наше солнце. А люди могут жить только на планетах.
Костя сел, опираясь о стену пещеры и чувствуя спиной ее холодный камень. Некоторое время он посидел, прислушиваясь к потрескиванию костра и тихому говору дежурных.
Спать решительно не хотелось. Он встал и вышел из пещеры.
— Дремлете? — спросил он дежурных.
— Ничуточки, — бодро ответил тонкий голос. И у него получилось: «Ничутоски».
А другой дежурный сладко зевнул и признался:
— Залег бы — и до утра…
Можно было отправить ребят спать и не будить следующую смену. Но Косте хотелось провести поход по всем пионерским правилам. Он отошел от дежурных, присел на уступ скалы и стал смотреть в темноту. И вскоре начал различать неяркие звезды на небе, очертания деревьев на земле.
Он вспомнил слова мальчугана о жизни на Сириусе и подумал, что вот так же миллионы лет назад, может быть, на этом уступе сидел человек, одетый в шкуру… Так же пылал у входа в пещеру костер… На небе светились те же самые звезды, и вокруг шумел лес… Люди рождались, жили, умирали. Шли годы, десятилетия, века… а лес все шумел, звезды мерцали и мерцали… Косте стало тоскливо. Появилась жалость к маленьким людям, которые, прижавшись друг к другу, беззаботно спали в пещере, а двое у костра охраняли их покой. Стало жаль и себя. Промелькнет его малюсенькая жизнь, и не останется следа от этой жизни. А звезды так же будут мерцать в вышине. И деревья будут шуметь вершинами…
Вдруг в тайге затрещал сломанный валежник. Костя насторожился, подался вперед.
Дежурные ничего не слышали.
— У тебя, Тимка, какое самое-самое большое желание? — зевая так, что щелкнули челюсти, спросил в темноте все тот же голос с хрипотцой и, не дав товарищу ответить, сказал: — У меня — лесных голубей заиметь…
В лесу стало по-прежнему тихо. Костя улыбнулся.
«А чего же я хочу больше всего? — подумал он. И не нашел ответа. Желаний было так много, что он не знал, какому отдать предпочтение. — И все же жить стоит, — продолжал Костя мысль, прерванную шумом в тайге, — пусть даже она по сравнению со Вселенной — миг…»
— А может быть, стоит жить только тем, кого природа наградила талантом? Талантливые — они приносят большую пользу человечеству. Может быть, жизнь только этих исключительных людей красива и осмысленна, а жизнь остальных — лишь борьба за существование?
Костя увлекся и по привычке стал разговаривать сам с собой.
Дежурные прислушались, перемигнулись. Они давно знали эту привычку вожатого.
— Да, людям одаренным в тысячу раз легче жить на земле. Жизнь их целеустремленна. Это определено их талантом. А вот такие, как я?..
Костя задумался.
Так просидел он несколько минут.
Профессия учителя и пионервожатого сейчас больше чем когда-либо показалась Косте значительной и важной.
— Я знаю свое самое большое желание и знаю, зачем я живу. Я хочу научить их преодолевать любые трудности. Я очень хочу, чтоб они выросли честными, любознательными… — шепотом сказал Костя.
— Костя, я совсем хочу спать! — с завываниями от беспрерывной зевоты сказал мальчик с хрипловатым голосом.
Костя встрепенулся, взглянул на часы. Подошло время заступать новой смене.
— Поднимайте очередных, — сказал он и, почувствовав, что продрог, подошел к костру.
…Вот и последняя смена дежурных стала у костра, а Костя то грелся, то уходил и садился на выступ скалы.
Сумрак редел. В зеленых лесах проступили неуютные пади со снегом в ложбинках. Хмурое, неспокойное небо низко нависло над горами.
Теперь Костя думал о Елизавете Петровне, и так же неспокойны и хмуры были его мысли.
«За что я люблю ее? — мысленно спросил себя Костя и ответил: — А за что человек любит солнце? От солнца свет, тепло, жизнь, радость, красота. И она как появится — все вокруг оживает, становится светлым и радостным».
Костя так ярко представил себе Елизавету Петровну, словно стояла она рядом в своем сером распахнутом пальто — руки в карманах, голова с золотистой короной из кос приподнята. Щеки ее заливает изменчивый румянец, глаза светятся далекими, недосягаемыми звездами… Вот она дотронулась рукой до волос Кости. Он замер, ощущая нежность и тепло ее руки.
…И еще на рассвете этого дня Костя подумал о том, что, наверно, не каждому человеку дано любить. О любви он не раз разговаривал с товарищами. И все они признавали только взаимную любовь. «Ну, а если она не любит?» — с удивлением спрашивал Костя. «Тогда лучше разойтись в разные стороны и забыть». «Какая же это любовь, если ее так легко избежать?» — недоуменно спрашивал себя Костя. Нет, он не мог избежать своей неудавшейся любви. Не мог и не хотел.
…Рассвело. Костя разбудил ребят. Они долго потягивались, зевали, но затем резво вскочили, напились горячего чая и двинулись на поиски избушки.
Бродили до полудня, прочесывая тайгу, но никаких следов партизанской избушки не обнаружили.
Костя шел все время сзади пионерской цепи. Он и не надеялся на успех. Еще в разведке весной стало ясно, что избушка не сохранилась. Затерялся и взгорок, где она стояла. Годы покрыли его травой, кустарником, деревьями. Но Косте важно было пробудить в пионерах интерес к истории родного края, увлечь их поисками.
— Не пищать! — сказал Костя разочарованным ребятам. — Большим делам всегда сопутствуют неудачи, разочарования, падения и взлеты! Не найдем избушки — примемся за поиски могилы Володи Заречного.
Ребята приободрились, заговорили о том, что вот найдут они Володину могилу и назовут школьную пионерскую организацию его именем.
— Отряд имени Володи Заречного! Правда, ребята, звучит здорово! — увлеченно сказал Костя.
9
На другой день пионеры вернулись. Костя поспешил к Илье Ильичу доложить о результатах двухдневного похода.
— Жаль, жаль, что не нашли избушку, — сказал Илья Ильич. — Может быть, ориентиры неверные?
Костя опустил глаза и пожал плечами. В эти минуты впервые у него мелькнула мысль: «Нехорошо поступил я, скрывая от всех, что избушки давно уже нет!» И решил покаяться Илье Ильичу.
Тот выслушал его внимательно, подумал и с усмешкой спросил:
— А может, и Володя Заречный не в наших лесах погиб?
— Что вы, Илья Ильич, это подтверждают очевидцы!
— А ты лишнюю романтику не выдумывай. У нас ее невыдуманной достаточно, — сказал Илья Ильич и как-то по-особенному пристально посмотрел на Костю. На лбу у директора образовалась строгая морщинка, но карие живые глаза оставались добрыми и располагающими. — Звонили из города, — помолчав, сказал Илья Ильич. — Статья на днях появится.
Костя снова опустил глаза и подавил вздох. Опять подступили сомнения: не рассказать ли обо всем, пока не поздно, Илье Ильичу? Не покаяться ли и в этом? Ведь пропажа не обнаружилась до сих пор. Следовательно, это была не шутка, а кража.
— Почему ты не сказал корреспонденту, что буфет и вешалка — твоя инициатива? — продолжал Илья Ильич.
— По-моему, это неважно. Важно, что этот факт произошел и его подхватят другие школы.
Илья Ильич усмехнулся.
— Хитришь, — сказал он. — Разве не приятно прочитать в центральной газете похвальные слова о себе?
— Безразличен я к этому, — твердо ответил Костя.
— В девятнадцать-то лет? Не поверю.
— А я говорю правду, Илья Ильич. Меня это не трогает.
— Ну, если не хитришь, — молодец! На удочку дешевенького успеха попадаться не стоит. Постарайся сохранить это качество. Жить легче будет. Как Александра Ивановна, не лучше ей?
— Боюсь за нее, Илья Ильич.
10
…В самом деле, возвратившись из похода, Костя заметил, как сдала за эти дни Александра Ивановна.
— Баба Саша, что у тебя болит?
— Ничего вроде. Слабость только.
— А поесть чего-нибудь хочешь?
— Ничего не хочу.
Она закрыла глаза. Костя впервые заметил желтизну ее лица и рук, черные тени в провалившихся глазницах.
Он вышел в кухню, тихонько, на носочках. В эту минуту он почувствовал, как дорога ему Александра Ивановна — единственный кровно родной человек на всем белом свете.
Костя тоже не захотел ужинать. Он взял книгу, сел к окну. Ему показалось, что приближается грозовая туча. Она закрыла солнце, и все вокруг потемнело. Свинцовая косматая туча грозно обнимала мир со всех сторон, вот-вот разразится громом и молнией. И Костино сердце сжала щемящая тоска.
«Должно быть, это и называется предчувствием», — подумал он.
На цыпочках он подошел к двери, взглянул на Александру Ивановну. На белой подушке желтел ее профиль. Глаза были закрыты.
— Спит… — прошептал Костя и снова склонился над раскрытой книгой.
Он читал, перелистывая страницы, но думал о другом. Вспоминал свою жизнь. Вся она была связана с Александрой Ивановной.
Каждое лето Лазовниковы приезжали из города в Веселую Горку, в уютный, небольшой бабушкин домик. Машина останавливалась у ворот. Костя наспех целовал бабушку, заглядывал в кухню, в горницу, как по старинке называла Александра Ивановна просторную комнату с бревенчатыми, окрашенными желтой краской стенами. Мчался во двор, под навес, где стоял дедушкин верстак, лез на сеновал, кувыркался в прошлогоднем сене, целовал в черный мокрый нос мохнатого рыжего Степку с черными пятнами над бровями, отчего казалось, что пес все время удивляется. Затем шел на реку.
Мать осталась в памяти Кости статной черноокой красавицей Оксаной из «Ночи перед рождеством». Никто не удивился бы, если бы она пожелала черевички с государыниной ноги. Она нигде не работала, со страстью наряжалась, и в тридцать два года, когда Косте было двенадцать лет, а отцу сорок восемь, бросила мужа и сына и уехала с каким-то инженером в другой город.