Перед сном от нервов у меня скрутило живот. Не потому, что я не была рада остаться в Англии на три месяца, а потому, что беспокойство Грир пошатнуло мою упрямую веру в то, что я вернусь в Чикаго.
А что, если она права?
А что, если я пойму, что Чикаго мне больше не подходит?
Путешествие в Нортумберленд было моей первой поездкой за границу. Когда я была маленькая, мы отдыхали в Штатах и в Канаде. В детстве, читая Роальда Даля и Энид Блайтон, я мечтала об Англии. Съездить туда. Пожить там. С возрастом планы изменились. Я потеряла себя в суете взрослой жизни. Англия стала просто одним из пунктов в списке того, чем я хотела бы заняться в отпуске. Во взрослом возрасте у меня не возникала мысль пожить где-то еще, кроме Чикаго.
Мне никогда не приходило в голову, что за пределами Штатов может быть место, которое так хорошо мне подходит.
На меня обрушился поток мыслей, сбив тяжелой волной с ног, а затем утащив в море. Несколько часов я плыла по этому бескрайнему морю, пока, измученная, наконец не погрузилась в сон, на короткое время избавившись от своих переживаний.
Где-то около пяти утра из мирного сна меня вырвал Том Греннан. Растерянно, с быстро колотившимся сердцем я моргала в темноте спальни, пытаясь понять, откуда доносится звук. Потом до меня дошло, что я поменяла рингтон на песню “Found What I’ve Been Looking For”[15] в исполнении Тома Греннана.
Запаниковав, я стала на ощупь искать телефон на прикроватной тумбочке, поскольку подумала, что если кто-то звонит мне в этот час, значит, что-то случилось. Вдруг песня оборвалась. Схватив телефон, я села, разблокировала его и увидела пропущенный звонок от мамы.
На секунду я сонно уставилась на экран.
Очевидно, Фил передал маме мое сообщение о том, что я остаюсь в Англии еще на три месяца. Что она подумала? Неужели решит, что я ее бросаю? Что я умываю руки? Не начнет ли она снова пить? Именно поэтому я в первую очередь и не горела желанием с ней разговаривать, я не хотела, чтобы моя забота о ней определяла мои решения. Не в этот раз. В какой-то момент мне все же пришлось поставить себя на первое место. Живот снова ужасно скрутило.
Пару минут я смотрела на телефон, потом он пискнул, и на экране появился конверт, уведомляющий о том, что пришло голосовое сообщение.
О боже.
Эви, просто удали.
Но я не смогла.
Любопытство пересилило.
– Привет, малышка, – прозвучал хриплый голос мамы, отозвавшийся в груди резкой болью. – Я только что осознала, что там, где ты сейчас находишься, еще, должно быть, очень рано… извини, если разбудила.
Она говорила так связно, что я расслабилась.
Членораздельно.
Значит, она не начала снова пить.
– Просто… Фил сказал мне, ты остаешься в Англии на три месяца, а я не могла ждать так долго, чтобы сказать тебе… – она протяжно вдохнула и медленно выдохнула, отчего в динамике зашипело, – что мне жаль. Снова. И… хм… я хочу, чтобы ты знала: если ты не сможешь меня простить, если ты не сможешь дать мне еще один шанс, я пойму, малышка, – ее голос прервался, я чувствовала, что по ее щекам текут слезы. – Делай то, что считаешь правильным, даже если это значит, что ты оставишь меня. Я так долго была эгоисткой по отношению к тебе. Так что… – она снова замолчала, а потом продолжила более уверенным голосом: – Делай то, что считаешь правильным, моя прекрасная девочка, не беспокойся обо мне. Ты слишком долго играла роль родителя в наших отношениях. Теперь пришла моя очередь поступить правильно… Извини, что так часто тебя подводила. Извини, что так и не нашла способа сказать тебе, что я люблю тебя больше всего на свете.
Сообщение оборвалось, и меня стали душить слезы, лившиеся с того момента, как я услышала ее голос.
Моя мама никогда, извиняясь, не говорила: «Я хочу, чтобы ты делала то, что считаешь правильным для себя».
Во мне затеплилась надежда.
Но эта надежда рассыпалась бесчисленное количество раз.
После пережитого потрясения стало ясно, что мне больше не уснуть. Поэтому я встала, почистила зубы, умыла лицо от слез и надела уютный кардиган.
Сделала кофе, обулась и вышла на улицу, чтобы увидеть рассвет из сада, относившегося к этой квартире и расположенного через улицу. В деревне стояла непривычная тишина, которую нарушал лишь шум прибоя о берег залива.
Небо отливало темно-малиновым цветом, постепенно бледнея, становясь нежно-голубым с оттенком оранжевого. Приближался рассвет.
Я пила кофе, еле сдерживая слезы, и размышляла над сообщением от мамы. Я намеренно неделями не думала ни о чем, связанном со Штатами, кроме Грир.
Все это ждало меня по возвращении, и я не была уверена, что хочу снова сталкиваться со всем этим лицом к лицу, за исключением моей лучшей подруги. Поэтому подозрения Грир насчет того, что именно побудило меня остаться в Англии на более длительный срок, теперь не казались мне такими глупыми.
Грустная правда заключалась в том, что последние две недели я была так счастлива, что не помнила, когда такое случалось в последний раз. Внезапно я услышала непонятный треск.
Тишину нарушил звук работающего автомобильного двигателя, я повернула голову и, к своему удивлению, увидела «Ленд Ровер» Роана. Он сворачивал к центру деревни, и на секунду меня ослепил свет фар.
Но затем автомобиль вдруг остановился, сдал назад и повернул налево по направлению ко мне.
Роан явно меня заметил.
Мое сердце забилось чуть сильнее.
Роан припарковался у дороги и вышел. Неторопливо подошел к саду и перепрыгнул через небольшую калитку – вместо того, чтобы открыть ее.
– Эви? – он шагал сразу через две ступеньки, спускаясь в сад.
– Привет.
– Что ты делаешь здесь в такую рань? – Роан сел на скамейку рядом со мной, положив руку на спинку скамьи и почти обнимая меня.
Этого было достаточно.
Этот мужчина что-то делал с моей защитой.
Уничтожал ее.
Из меня вырвались жуткие рыдания.
– Черт, Эви, – Роан обнял меня, привлекая к своему теплому крепкому телу. Я уткнулась в его грудь, мои слезы текли прямо на его свитер. – Тише, ангел, – он гладил меня по спине. – Я здесь, с тобой.
Так оно и было. В его объятиях я чувствовала себя в безопасности, не помню, чтобы когда-то такое было. Это еще сильнее меня запутало, настолько, что рыдания застревали в горле, эмоции переполняли меня. Я еще сильнее уткнулась лицом в грудь Роана, задыхаясь от слез и пытаясь успокоиться.
Когда слезы наконец перестали течь, я еще какое-то время тяжело дышала, пытаясь успокоиться, мы оба молчали.
Оторвав голову от его груди, я посмотрела на небо. Став светлее, оно оказалось почти голубым и абсолютно чистым.
– Хочешь об этом поговорить?
Услышав ненавязчивый вопрос Роана, я выпрямилась и подняла голову. Его руки гладили меня по спине, и когда я пошевелилась, он убрал одну руку, а вторую положил мне на бедро. Затем обеспокоенно посмотрел на меня, и я осознала, что у меня, наверное, от слез распух нос.
– Моя мама – алкоголичка, – призналась я.
Беспокойство на его лице уступило место сочувствию.
– Эви, – он сжал мою ногу.
Я поведала ему то, о чем рассказывала только Грир. Такие вещи я держала в тайне от предыдущих парней, потому что Чейс использовал бы это знание в холодной войне против моей самооценки. Ему нравилось поддерживать во мне мысль, что я – ничтожество, которое должно быть благодарным за то, что имеет.
– Мой отец умер от порока сердца, когда мне было восемь лет. Только что он был со мной, и вдруг его не стало. Никто не знал про порок сердца, пока не оказалось слишком поздно. У меня о нем сохранилась всего пара ярких, четких воспоминаний, словно это произошло вчера. Все остальное – это просто представления о нем как об отце и муже. Я была такой маленькой. Но он был из тех отцов, кто терпеливо вытаскивает жевательную резинку из волос своей дочери, потому что она плачет при мысли о том, что жвачку придется вырезать, – я улыбалась сквозь слезы. – Он подбадривал меня в младшей футбольной лиге, будто я была будущей звездой, хотя, по правде говоря, с трудом попадала по мячу. Он был из тех мужей, кто каждый день целует свою жену перед уходом на работу и вечером по возвращении домой. Из тех мужей, кто вытирает посуду и смешит жену, если у той был паршивый день.
– Звучит так, будто он был хорошим мужчиной.
– Так и есть. Самым лучшим. А когда он умер, мама начала пить, чтобы справиться с потерей. Когда вмешались социальные службы, она отправилась в реабилитационный центр, а меня на это время отправили в приемную семью, откуда через пару месяцев мама меня забрала. Но на протяжении всех этих лет она то выпадала из жизни, то возвращалась в нормальное русло. Когда мне было тринадцать, она встретила Фила. Моего отчима. Он тогда ей очень помог, она долго оставалась трезвой. И я полагала, что с выпивкой покончено, но ошиблась.
Когда мне было девятнадцать и я училась в университете, у мамы заподозрили рак груди. Оказалось, что все в порядке, но это выбило ее из колеи. Она снова начала пить, – я знала, что Роан видит в моих глазах. Отчаяние. Ничем не прикрытое отчаяние. – Последние четырнадцать лет мама постоянно попадает в реабилитационные центры. Она может быть трезвой годами, а потом происходит что-нибудь – потеря работы или смерть друга, – и она начинает пить снова, как только жизнь подкидывает трудности. Фил обожает ее. Он – отличный мужчина и прекрасный отчим, и, мне кажется, обладает безграничным терпением.
– А что насчет тебя?
– Я устала, – я улыбнулась сквозь слезы, беззвучно стекавшие по моим щекам. – Я устала от разочарований. Годами я без конца поднимала ее с кухонного пола и укладывала в постель, или же мне звонили незнакомые люди из супермаркета, потому что мама напилась и не могла вспомнить, как она там оказалась. Потом она раскаивалась и была полна решимости протрезветь. И… эта надежда, Роан. Неважно, сколько раз мама меня разочаровывала, но эта тупая, чертовски бесполезная