Фил выгрузил мой багаж и занес в дом, пока мы с мамой общались внутри. Потом мой отчим оставил нас под предлогом того, что ему нужно было купить продукты; но я знала, что он ушел, чтобы мы могли поговорить.
Мама принесла кувшин с холодным чаем и тарелку домашнего печенья, и все это время мы вытирали слезы и разговаривали.
– Я очень увлеклась выпечкой с тех пор, как вернулась домой, – сказала она, предлагая мне печенье.
Но я была не голодна и пообещала попробовать его позже.
Домашняя выпечка напомнила мне о Каро.
Чтобы отвлечься, я выпалила:
– Я злюсь на тебя.
Мама вздрогнула, напряглась, а потом коротко кивнула:
– Знаю.
– Я пыталась не злиться. Но я злюсь, потому что твоя зависимость сильнее, чем любовь ко мне.
– Ох, Эви, это неправда, – ее глаза наполнились слезами.
– Головой я это понимаю. И знаю, что зависимость действует иначе, но мне казалось, так и было. И я не могу этого изменить, особенно когда ты все время врала и воровала у меня. И откуда мне знать, что на этот раз у тебя все получится?
– Ты не можешь этого знать. И я не могу, – мама покачала головой. – Честно говоря, я не могу из-за этого переживать, потому что это непродуктивно в борьбе с зависимостью. Теперь мне это известно. Я могу только пытаться, и я пытаюсь, – мама придвинулась ко мне ближе, на ее лице было написано раскаяние. – Если ты не сможешь меня простить, я пойму.
Я покачала головой. Теперь, когда мама сидела прямо напротив меня, меня затошнило при мысли о том, что можно потерять ее навсегда.
– Я люблю тебя. Ты – это не твоя зависимость, мам. Я люблю тебя. И буду прощать всегда, несмотря ни на что.
Она разразилась горькими судорожными рыданиями, и я задалась вопросом, сколько еще я смогу выдержать. Обнимаясь с мамой, я не могла вспомнить более эмоционально тяжелого периода, чем прошедшая неделя.
Казалось, я пролила свой запас слез на целую жизнь вперед.
Позже, прихватив с собой чай со льдом, мы переместились на крыльцо к качелям. Стоял обычный пасмурный день.
– Много было дождей? – спросила я. Лето в Кармеле как правило бывает дождливым. Оттого и появляется влажность.
– Вообще-то у нас довольно жаркое и сухое лето. Климат меняется, полагаю, – она бросила на меня несколько изумленный взгляд. – Мы так и будем говорить о погоде? А затронуть вопрос твоей помолвки можно?
– Честно говоря, я уже все выговорила. И могла бы проспать несколько дней. Но ты – моя мама. Тебе всегда можно, – заверила я ее.
Она благодарно улыбнулась, и я обратила внимание, как хорошо она на самом деле выглядела. Алкоголизм сказался на коже мамы. У нее было больше морщин, чем у некоторых женщин ее возраста, но желтый оттенок кожи исчез. Она казалась здоровой и сияющей. Моя милая мама с блестящими глазами вернулась. Она была такой, когда впервые встретила Фила. Во мне вспыхнула надежда, несмотря на все мои попытки подавить ее.
Наверное, я всегда буду надеяться на лучшее, если речь идет о любимых людях.
Перед глазами промелькнуло лицо Роана, и те сомнения, которые вернула к жизни Грир, вызвали спазм у меня в животе.
– Надеюсь, ты не против, что я читала все письма, которые ты присылала Филу. А еще он пересказывал мне ваши телефонные разговоры, пока ты была там.
– Не против, – я так и предполагала.
– Твой мужчина… Роан… кажется, он хороший человек.
– Он соврал мне, – на автомате ответила я. – И в любом случае я приехала туда не для того, чтобы влюбиться в какого-нибудь парня, – боже, это прозвучало горько. – Я поехала туда и с самого начала говорила себе не связываться с ним, потому что мне нужно было найти себя, понять, что мне нужно в жизни. А не искать мужчину. Я не послушала! Не послушала себя, и посмотри, к чему это привело. Я потеряла книжный магазин и все, что должно было стать моим домом. Из-за него. Из-за того, что ради него я отказалась от своей независимости.
– Ох, солнышко, ты все не так поняла.
Я прищурилась:
– Что, прости?
– Любовь – это не отказ от независимости, и я сомневаюсь, что ты бы отказалась от нее ради мужчины.
Я скорчила гримасу, но она была права. Единственное, мне не удалось научиться водить там, но от помощи Роана с покупками я отказывалась, потому что хотела заниматься этим сама. Магазином управляла сама, без чьей-либо помощи.
– Хорошо, может быть, я и не отказывалась от нее. Полностью. Но все равно я не прислушалась к себе.
Мама внимательно на меня посмотрела.
– Ты думаешь это слабость – считать человека своим «домом»?
– Никто не должен полагаться на кого-то в этом плане. Дом должен находиться за пределами другого человека. Это слишком ненадежно. Если ты потеряешь человека, то потеряешь и дом.
– Что ж, не хочется тебя расстраивать, но такова жизнь.
– Мам…
– Нет. Это делает тебя человеком. Мы находим людей, влюбляемся в них, и они становятся нашим домом. Работа, дом – все может поменяться, но только когда мы теряем человека – только тогда пропадает ощущение привязанности к месту. Не к осязаемому месту, а к месту здесь, – она коснулась своей груди там, где было сердце. – Твой отец стал моим домом, когда у меня его не было, и мне было трудно потерять его, потерять этот якорь. Это опустошило меня. И да, это сделало меня слабой, потому что с тех пор я барахталась в этом безымянном море и меня сносило волнами каждый раз, когда жизнь становилась трудной. А все потому, что я потеряла свой дом, когда потеряла твоего отца. Но тогда я забыла, – мама схватила меня за руку, – что ты тоже была моим домом, так же, как и он. Мне потребовалось несколько курсов в реабилитационных центрах и слишком много времени, чтобы понять это, – она крепче сжала мою руку, мне даже стало больно. – Не повторяй мою ошибку, Эви. Я вижу печаль в твоих глазах. И знаешь что? Моя милая девочка, твой дом все еще где-то там. Он все еще там.
– Как… – мне стало трудно дышать. – Как мне узнать, что это он – мой дом?
– Ты не была бы сейчас так раздавлена, если бы это было иначе.
– Мам… он в Англии, – напомнила я ей.
Она грустно улыбнулась.
– Знаю. Но это решение не касается меня, Фила или Грир… оно касается тебя. В кои-то веки, Эви. Все, что меня волнует, – это твое счастье. Что такое океан для семьи?
– Думаю… – мой желудок сжался, – думаю, я действовала импульсивно. Глупо, импульсивно, и я… я была так обижена и расстроена. Но они были правы. Нужно было дать себе время все обдумать. Но мне просто хотелось сбежать. Я ранила его. Я тоже ранила его.
– Ты прощаешь его?
Та ложь все еще причиняла мне боль, поступок Роана пошатнул мое доверие к нему, и не было никакой волшебной палочки, кроме времени, чтобы исправить это. Но мысль о том, что мы больше никогда не увидимся, была невыносимой.
– Я люблю его, – признание слетело с моих губ. – Мне жутко не нравится быть так далеко от него. Узнав, что он от меня скрывает, я стала думать только о назойливом тихом шепоте в моей голове, который раздавался с тех пор, как мы познакомились. Шепот говорил мне, что он слишком хорош, чтобы все это оказалось правдой. И я позволила этому шепоту разрастись во что-то большое и темное… Но быть вдали от него… Я чувствую себя дурой из-за того, что бросила его из-за этой лжи. Глупой маленькой лжи. Помню, однажды он сказал мне, что был так счастлив со мной, что ему было страшно. Теперь я понимаю. Ему было трудно сказать мне правду, потому что он боялся, что я уйду. Трудно злиться на кого-то за то, что он так сильно любит тебя, что ведет себя как идиот. Так что – да, я прощаю его.
– Значит, и он тебя простит.
– А если нет?
– Тогда он дурак. И я буду здесь.
Я крепко обняла маму, мы покачивались на качелях, и осколки моего сердца, принадлежавшие ей, стали собираться в одно целое, а вслед за ними и те осколки, что принадлежали Роану. Настроение постепенно улучшилось, и вскоре я уже мысленно перенеслась в Англию еще до того, как оказалась там физически.
Глава двадцать восьмая
Организуя свой переезд в Англию, я выяснила, что Пенни еще не выставила магазин и квартиру на продажу.
– В глубине души я знала, что ты позвонишь, – заявила она, когда я позвонила, чтобы сказать, что хочу продолжить процесс покупки. Мне пришлось извиниться за то, что потратила ее время впустую, и пообещать, что на этот раз сделка будет доведена до конца.
Пенни пообещала никому не говорить, что я возвращаюсь, и сдержала свое обещание.
Роан мог не простить меня за то, что я сбежала от него, но это не означало, что мне не стоит переезжать в Англию. На расстоянии обман жителей деревни предстал в ином свете. Они так поступили не со зла. Даже наоборот. Грир была права. Они хотели, чтобы я, чужой человек, стала одной из них, и это в действительности было пусть и странным, но очень приятным комплиментом.
И я бы плюнула в лицо тому, кто сказал бы, что это не так.
Я все еще считала, что они поступили неправильно, но разве я сама не вмешивалась в их дела с исключительно добрыми намерениями?
Как иронично.
Вне зависимости от того, даст ли мне Роан второй шанс, я переезжала в Альнстер. Я брала на себя риск, что, если мы не окажемся в итоге вместе, вся деревня может на меня ополчиться.
И хотя мне не терпелось вернуться в Англию, я осталась на несколько дней с мамой и Филом, потому что теперь мы могли увидеться нескоро. Потом я вернулась в Чикаго, чтобы организовать доставку всех своих вещей в Англию.
К тому же мне нужно было попрощаться с Грир.
И да, у меня осталось достаточно слез для этого прощания.
Путь из Чикаго в Лондон, а потом из Лондона в Ньюкасл был мучительным. Мне никогда в жизни так не терпелось куда-то добраться. Поездка к северу от Ньюкасла была еще более утомительной. Измученная, бледная, пропахшая самолетом, я попросила такси поехать в поместье Роана.
Его настоящее поместье.
Альнстер-хаус.