– Ну, поминайте без меня, – с усмешкой сказал Матвей Петрович. – Бог всех рассудит.
Глава 8Спасти казнокрада
Странно было называть башней этот длинный терем, вбитый, как мост, между крутыми заснеженными склонами Прямского взвоза. Нижний ярус терема был насквозь прорезан двумя арками: одна пошире – для телег, другая поуже – для пеших. С напольной стороны терем подпирали покатые стенки-устои, Сванте Инборг именовал их контрфорсами. Вдоль второго яруса в ровную линию вытянулась дюжина окошек с наличниками. Высокая тесовая кровля, сейчас укрытая снегом, оставалась гладкой, без чердаков-«слухов», потому что Семён Ульянович намеревался строить башню до седьмого яруса: ещё восьмерик, два уменьшающихся четверика, звонница и гранёный шпиц.
– Башню назовём Дмитриевской, – пояснял Ремезов фискалу Нестерову, – потому как Ермак одолел хана Кучума в день святого Димитрия…
– Шведы, говоришь, строят? – оборвал Семёна Ульяновича Нестеров.
– Строят шведы, а я архитектон.
Они шли по второму ярусу башни через весь протяжённый порядок из шести сводчатых палат, словно насаженных на общую ось. Артельный Свантей, Сванте Инборг, называл такой порядок анфиладой.
– А выходы где? – спросил Нестеров.
– Туда и туда, – сказал Ремезов, показывая руками вперёд и назад.
Нестеров сам вызвал к себе архитектона. Грозный столичный гость пожелал, чтобы зодчий показал ему этот странный каменный терем в овраге под святой Софией, почему-то оставленный совершенно пустым. Поначалу Нестеров понравился Ремезову – суровый, недоверчивый и властный, как и положено ловцу казнокрадов. Уважение внушала и седая царственная грива Нестерова, и прямая спина. Однако фискал смотрел на архитектона будто на холопа и не дослушивал, отмахиваясь от всего, что не касалось дела.
Хотя над Тобольском сияло солнце полудня, в палатах царил полумрак: стены и своды ещё не побелили, а слюдяные окошки заросли инеем.
– Решётки снаружи вмурованы или на косяках? – спросил Нестеров.
– Вмурованы, только порохом выдрать.
– А зачем проём в потолке? – Нестеров задрал голову.
– Башня же будет. Ход наверх, на звонницу.
– Проём заколоти и подставь столбы, – распорядился Нестеров. – Вон тот выход заложи кирпичом наглухо. А у этого выхода дверь обей железом, чтоб не прорубили, и снаружи построй деревянную сторожку с печью. Николай, ты сам мне за караул отвечать будешь.
– Почто всё это? – удивился Ремезов.
– Пушную казну хранить будем, – пояснил Николай, сын Нестерова, сутулый и унылый мужик лет сорока.
– Помалкивай! – прикрикнул Нестеров на сына. – Не твоего это ума дело, архитектон. Лучше скажи, сколько ключей от двери?
К двери изнутри был прибит затейливый узорный замок.
– Один. Вот он, – Семён Ульянович достал ключ.
– Давай мне.
Семён Ульянович слышал, что Нестеров изъял ключи от всех амбаров с казённой пушниной в Гостином дворе и Приказной палате, а теперь, значит, подыскивал для мягкой рухляди надёжное место, недоступное губернатору. Разумеется, после такого поворота Ремезов отправился к Гагарину. В сенях губернаторского дома лакей Капитон принял зипун Семёна Ульяновича и проследил, чтобы гость обмёл обувь веником от снега и тщательно вытер подошвы о тряпку. Капитон даже хотел отнять палку, на которую опирался Ремезов, чтобы тот не повредил ею паркет, но Семён Ульянович оттолкнул Капитона и палку не отдал. Капитон провёл его в столовую.
Князь обедал в одиночестве, хотя большой стол, накрытый скатертью, был сплошь заставлен фарфоровой посудой, собранной в двадцать кувертов.
– Вон стул тебе, – кивнул Ремезову Гагарин. – Чего хочешь?
Ремезов присел. Рассказывая, он осматривался по сторонам. Ох, богато устроился Матвей Петрович. Обои шведами расписаны, занавеси до пола, печи в изразцах, лепнина – цветы и плоды земные, поставцы с китайскими безделухами, шандалы с пучками свечей. Сибирский царь, не иначе.
– Сущий ведь каземат из твоей башни получится, – подвёл итог Гагарин. – Стены в аршин, на окнах решётки, одна дверь, и та за стражей.
Ремезов ещё не знал того, о чём шептались все подьячие Приказной палаты: Нестеров с солдатами нагрянул в губернскую канцелярию и забрал окладные книги за три последних года. И теперь вот возьмёт всю пушную казну, стащит под замок, чтобы никто не дотянулся, и будет сверять рухлядь с учётом ясачного сбора, промышленного прихода и таможенных пошлин. Чего не хватит – то, значит, украдено губернатором. А Матвей Петрович из пушной казны черпал полной рукой, особенно для Тулишэня, без оглядки отмерял по-барски и ни единой цифири не запечатлел, надеясь к весне разом свести концы с концами, не путаясь в писанине. Вот и попался, дурак.
– Воровство будет искать, Петрович? – сочувственно спросил Ремезов.
– Будет, стерьва.
– А ты б не воровал.
– Я ж помалу, – усмехнулся Гагарин. – Курочка по зёрнышку клюёт.
– Да весь двор в помёте, – строго закончил Ремезов.
Ему было приятно, что о таких тайных государственных вещах он говорит с губернатором напрямую, к тому же и поучает.
Но Матвей Петрович шутил. Говорить о своих доходах с Ремезовым он не стал бы. Конечно, он брал из казны, но лишь тогда, когда требовалось спешно обернуться в своих делах, а потом возвращал то, что взял. Много ли поимеешь из губернского кошеля? Много ли царь туда кладёт? На один зуб не хватит! Главный прибыток – не казна губернии, а само губернаторство.
– Над людскими плутнями божья вица в небе занесена, – всё поучал Семён Ульянович, на миг простодушно поверив, что Гагарин ему внемлет.
– Кабы не мои плутни, так и не было бы тебе ни шиша, – сказал Матвей Петрович. – Ни канала на Прорве, ни башни с церковью, ни кремля. И владыка Филофей в тюменской обители сидел бы, пиески играл, а не крестил бы инородцев. Думаешь, царь гору денег для Тобольска отсыпал? Да как же, ага! Всё я сам своими плутнями добыл. Мог себе оставить, а дал на дело.
– Ладно, твои грехи – твой ответ, – помрачнел Семён Ульянович.
– Попробуй дыню вяленую, – предложил Гагарин, подвигая блюдо.
– Тьфу на неё, только борода слипнется.
– Словом, горе мне, – вздохнув, признался Матвей Петрович. – Нестеров к моему горлу тянется. Окладные книги мне уже не подчистить, и соболя теперь под замком. Эх, надо мне в твою башню к пушной казне пролезть.
Окоротить Нестерова Гагарин мог только тем, что из своих собственных запасов тайком доложит в хранилище недостающую пушнину. Сколько её надо, он не знал, но можно запихнуть сразу всю, что есть, – перебор не грех.
– Как в твою башню проникнуть, Ульяныч? Караульщиков подкупить?
– Караулом сын Нестерова командует, Николай. Не подкупишь.
– А ежели напоить?
– Небось не примут. Сами понимают, чья чарка.
– Вечно с этих трезвенников пользы – как с зайца перьев, – с досадой произнёс Гагарин. – Зато палку в колесо засунуть – они тут как тут!.. А нельзя ли, Ульяныч, какой подкоп в башню сделать?
– Откуда? Из Тюмени? Весь Воеводский двор как на ладони.
– Из подвала твоей столпной церкви, – Гагарин испытующе глянул на Ремезова. – Отроем колодец, из него – лаз в башню. Никто не увидит ничего.
Семёну Ульяновичу очень не понравилось, что Матвей Петрович своим жульством охватывает и его церковь. Но Ремезов примерял, кто кого осилит: фискал губернатора или наоборот? Нестеров стал Семёну Ульяновичу неприятен, и потому он усомнился в победе фискала. Нет, не получится у него сцапать хитрого князя. Все воеводы воруют пушнину безнаказанно, и Петрович тоже отвертится: у него башка – что боярская дума. Ежели он, архитектон, сейчас не поможет Гагарину, то Гагарин всё одно найдёт другой способ отмыться, однако, отмывшись, денег на строительство больше не даст. И тобольский кремль, сокровенная мечта Семёна Ульяныча, останется в недоделке, и Дмитриевская башня не увенчается гранёным шпицем.
– Сам понимаешь, не по душе мне подкоп рыть, – честно сказал Ремезов.
– И мне не по душе, – согласился Гагарин. – А куда деваться? Бери свою палку, пойдём на месте посмотрим. Рыбник хочешь?
Матвей Петрович подвинул Семёну Ульянычу другое блюдо – уже с пирожками, и Ремезов неохотно взял один.
– Мне ещё бабка говорила, что пирожок – брюху дружок, – сказал он.
Они оделись и вышли на улицу. Лакей Капитон потащился вслед за Матвеем Петровичем. По расчищенной улице они пошагали мимо амбаров, мимо ремезовского мамонта, чьи кости были толсто облеплены снегом, мимо часовни годовальщиков, Воинского присутствия, драгунских конюшен и Приказной палаты. Встречные мужики и чиновники кланялись губернатору.
Столпная церковь стояла над обрывом мыса, будто красно-рябой утёс. Душу Семёна Ульяныча всегда оцепляла странная гордость, когда при виде этой церкви он ощущал то мерное пошаговое упрямство, с которым свеча колокольни рывками своих ярусов ступенчато поднималась к небу. Заплот по краю оврага закрывал ущелье Прямского взвоза, внизу поперёк перекрытое снежной четырёхскатной кровлей будущей Дмитриевской башни.
– Там же в подвале раскольщики живут, – напомнил Семён Ульянович. – Куда их перевести прикажешь, Петрович?
– Да никуда. Пускай живут. Они и будут ход под землёй копать. Лучше них работников не найти. Ты скажи, сколько времени всё это займёт?
– Ну… – прикидывая, замялся Семён Ульянович, – надо колодец на пять сажен опустить, из него ход до стены саженей десять будет… Стойки из лиственя поставить, у башни кладку опоры разобрать… Ежели без роздыху надсаживаться, то не меньше недели.
– Долго, конечно, – покачал головой Гагарин. – Ну, как есть. Давай, спасай меня, Ульяныч. Добром за добро отплачу.
Они подошли к столпной церкви. У двери в подвал укутанные в тулупы караульные жгли костёр и грелись, дымя из-под усов трубками.
– Отпирай, Сашка, – сказал Ремезов сторожу, тыча палкой в дверь.
В подвале было сумрачно – почти все окошки раскольники для тепла заткнули клубками из соломы. Горел костёр, пламя еле освещало вогнутые кирпичные своды, затянутые дымом. Всюду валялся мусор и разный хлам, который узники волокли с улицы – авось пригодится. Раскольники на цепях сидели возле костра; все они были худые, оборванные и длинноволосые.