о, может, он ошибся? Может, Линдси и вправду решила пойти к какой-то неведомой ему Дженет, а значит, ему придется зря скакать по скалам.
Через пять минут он доехал до огороженного поля, где когда-то жил конь по кличке Хоббит. Перелез через бревенчатый забор и пробежал по полю. Колин, конечно, считал, что не стоит бежать, если можно идти, но в тот момент без бега было не обойтись. Но потом он все же замедлил шаг, взбираясь по склону холма и освещая себе путь тонким дрожащим лучом фонарика. Он держал фонарик прямо перед собой, обходя кусты и деревья, и почему-то думал о том, что рано или поздно все животные и растения станут землей. И не смог удержаться от поиска анаграмм. Животные и растения станут землей… Живот зарастет… Обрадовавшись тому, что его живот действительно может еще зарасти, он зашагал быстрее, хотя стало так темно, что он больше не различал ни камней, ни деревьев, а видел только их силуэты.
Впереди показалась скала. Осветив ее лучом фонарика, он увидел расщелину, просунул голову внутрь и крикнул:
– Линдси?
– Боже, я думала, это медведь.
– Вовсе нет. Я тут проходил мимо и решил зайти, – сказал он и услышал веселый смех. – Но я не хочу навязываться.
– Проходи, – сказала Линдси, и он боком протиснулся в расще лину. Она тоже включила фонарик, и они ослепили друг друга.
– Я тебя ждала, – сказала Линдси.
– Ты же сказала маме, что будешь ночевать у Дженет.
– Ну да, – сказала она. – Это у нас вроде шифра.
Линдси указала лучом фонаря на место рядом с собой, как будто помогала самолету зайти на посадку. Когда Колин подошел, она сложила из пары подушек подобие кресла, и он сел рядом с ней.
– Прочь, проклятый свет, – сказала она, и снова стало темно.
– Самое ужасное, что я даже не расстроилась. Ну, насчет Колина. Потому что мне… мне на самом деле наплевать. На него, на то, нравлюсь я ему или нет, на то, что он спит с Катриной. Мне… все равно. Эй, ты тут?
– Да.
– Где?
– Здесь. Привет.
– Привет.
– Продолжай.
– Ага. Ну, не знаю. Просто я так легко на все это плюнула. Я думала, что расстроюсь, но прошло три дня, а я о нем даже не вспоминаю. Помнишь, я сказала тебе, что он, в отличие от меня, настоящий? Это неправда. На самом деле он просто скучный. Я ужасно зла, потому что, ну… я столько времени и сил потратила на него, а потом обнаружила, что он мне изменяет, и даже совсем не расстроилась.
– Вот бы мне так.
– Не думаю, что это хорошо – плевать на других. Так не должно быть. Когда люди для тебя что-то значат, когда скучаешь по ним, если их нет рядом, – вот это хорошо. Но я не скучаю по Колину. Ни капельки. Мне нравилось быть его девочкой, а это такая ерунда! По дороге домой я расплакалась из-за того, что поняла это. Посмотри на Холлис – сколько всего она делает ради других. Она все время работает, и теперь я знаю, что она делает это не ради себя, а ради старичья в «Закатных землях», ради того, чтобы они получали пенсию и покупали подгузники. И ради всех рабочих с фабрики.
– Раньше я была нормальная. Но теперь я… Никогда. Ничего. Не делаю. Ради других. Кроме идиотов, на которых мне все равно плевать.
– Но ты все равно всем нравишься. И старичью, и рабочим с фабрики…
– Ну да. Только им нравится та я, какой они меня помнят, а не я сейчас. Нет, честно, Колин, я самый эгоистичный человек в мире.
– …
– Ты еще тут?
– Это не может быть правдой. Потому что самый эгоистичный человек в мире – это я.
– А?
– Или, может быть, между нами ничья. Я ведь такой же. Я когда-нибудь что-нибудь делал для других?
– Разве не ты защитил Гассана, приняв на себя укусы злобных шершней?
– А. Ну да. Было такое. Ладно, самый эгоистичный человек на свете – все-таки ты. Но я на втором месте!
– Иди сюда.
– Я и так здесь.
– Ближе.
– Ладно. Так?
– Да. Так лучше.
– Знаешь, о чем я думала до того, как ты пришел. Я думала о значимости. По-моему, твоя значимость определяется тем, насколько для тебя значимы окружающие. А я все перепутала и хотела стать значимой только для него, хотя все это время могла заботиться о других, хороших людях, которым я небезразлична. Так легко зациклиться на чем-нибудь: на крутизне, уникальности или чем-нибудь таком! Тогда уже не понимаешь, зачем тебе это нужно, просто хочешь этого – и все.
– То есть ты даже не понимаешь, зачем тебе быть знаменитой, просто хочешь, да?
– Да. Именно. Мы с тобой товарищи по несчастью, Колин Одинец. Хотя я стала популярной, это не решило проблемы.
– Мне кажется, пустоту внутри нельзя заполнить тем, что потерял. Ты встречалась с ДК, но это не исправило то, что он подарил тебе собачий корм. Мне кажется, однажды пропавшие кусочки уже не могут заполнить пустоту, которая остается после них. Как Катерина. Именно это я теперь понял: даже если она вернется, то не заполнит пустоту внутри.
– Наверное, ее не сможет заполнить ни одна девочка.
– Да. И став всемирно известным создателем Теоремы, Теоремы с большой буквы, ее тоже не заполнишь. Я как раз думал об этом. Может быть, смысл жизни вовсе не в том, чтобы выполнять какие-то дурацкие маркеры. Эй, что тут смешного?
– Ничего, просто, ну… Ты похож на героинового наркомана, который внезапно говорит: «Знаете, может, вместо того чтобы колоться, лучше перестать?»
– …
– …
– …
– …
– Кажется, я знаю, кто похоронен в могиле эрцгерцога Франца Фердинанда. Это вовсе не эрцгерцог.
– Я так и знала, что ты догадаешься! Я тоже знаю. Это мой прадедушка.
– Это Фред Н. Динцанфар, чертов любитель анаграмм. Так ты знала?!
– Старичье знает. Говорят, он настоял на этом в завещании. Но несколько лет назад Холлис установила знак и начала проводить экскурсии – теперь я понимаю, что ей, наверное, нужны были деньги.
– На что только люди не готовы пойти ради того, чтобы о них помнили. Смешно.
– Ну, или ради того, чтобы о них забыли, потому что когда-нибудь никто уже не будет знать, кто здесь похоронен на самом деле. Многие школьники уже сейчас думают, что здесь и правда покоится эрцгерцог, и мне это нравится. Мне нравится, когда я знаю правду, а все остальные – нет. Вот почему те интервью, которые мы записали, в будущем станут очень важны, потому что со временем эти истории забудутся или исказятся.
– Ты зачем руку убрал?
– Она потная.
– Ничего стра… ой, привет!
– Привет.
– …
– …
– Я тебе рассказывал, что сам бросил одну из Катерин?
– Что? Нет, не рассказывал.
– Получается, что бросил. Катерину III. Я просто все неправильно запомнил. Раньше я думал, что все всегда помню правильно.
– Гм.
– Что?
– Ну, если ты ее бросил, тогда это не такая интересная история. Как я запоминаю истории? Я соединяю точки, и получается история. А на лишние точки просто не обращаю внимания. Это как… Вот представь, что ты хочешь найти созвездие. Видишь несколько звезд, а вокруг большая звездная каша. Но тебе хочется разглядеть среди звезд фигуры, хочется увидеть истории, поэтому ты и находишь созвездия на небе. Гассан говорил мне, что ты тоже так мыслишь – что ты везде видишь связи, – значит, ты прирожденный рассказчик.
– Об этом я не задумывался… Я… ммм… Наверное, да.
– Так расскажи мне историю.
– Что, про все сразу?
– Ага. Про любовь, приключения и про все сразу, с хорошей моралью.
Начало, середина и конец
Катерина I была дочкой моего наставника, Безумного Кита, и однажды вечером у меня дома она спросила меня, хочу ли я быть ее мальчиком, и я сказал «да», а потом, примерно две минуты и тридцать секунд спустя, она меня бросила, что тогда казалось смешным, но сейчас я думаю, что те две минуты и тридцать секунд – самое важное время в моей жизни.
K. II была пухлой девчонкой восьми лет из школы, и однажды около моего дома она сказала, что в подворотне дохлая крыса, а мне тоже было восемь, и я выбежал посмотреть, но в подворотне была не дохлая крыса, а ее подруга Эми, которая сказала: «Катерине ты нравишься, хочешь быть ее мальчиком?», и я сказал «да», а потом, восемь дней спустя, Эми пришла ко мне домой, чтобы сказать, что Катерине я уже не нравлюсь и гулять со мной она больше не хочет.
Катерина III была милой миниатюрной блондинкой, которую я встретил в первое лето в лагере для умных детей; со временем этот лагерь стал местом, где вундеркинды знакомились с девочками, и чтобы история стала интересней, я сделаю вид, что помню, как она бросила меня утром после занятий по стрельбе из лука, потому что вундеркинд по имени Джером встал на пути ее стрелы и упал, а потом сказал, что его сразила стрела Купидона.
Катерина IV, также известная как Катерина Рыжая, была тихой рыжей девочкой в очках в красной пластмассовой оправе; ее я встретил на уроках игры на скрипке, и она играла прекрасно, а я почти совсем не умел, потому что мне было лень заниматься, и четыре дня спустя она бросила меня, потому что предпочла пианиста-вундеркинда по имени Роберт Воэн, который потом сыграл сольный концерт в Карнеги-холле в одиннадцать лет, так что, наверное, она сделала правильный выбор.
В пятом классе я гулял с K. V, которую считали самой противной девчонкой в школе, из-за которой начинались эпидемии вшей, но она внезапно поцеловала меня в губы на продленке, когда я пытался читать «Гекка Финна» в песочнице, и это был мой первый поцелуй, а позже в тот же день она меня бросила, потому что мальчики противные.
Потом, после шестимесячного затишья, я встретил Катерину VI во время третьей поездки в лагерь для умных детей, и мы встречались семнадцать дней, это рекорд; она отлично лепила горшки и подтягивалась на турнике, а я никогда не умел ни того, ни другого, и хотя из нас получился бы прекрасный атлетически-интеллектуальный гончарный дуэт, она все равно меня бросила.
А потом я перешел в средние классы, и начались жуткие проблемы с популярностью, но когда ты в самом низу шкалы, есть один плюс – иногда тебя жалеют, как, например, шестиклассница Катерина Добрая, очень милая девочка; она носила спортивный купальник, за который ее все время дергали сзади и называли пиццей, потому что у нее были проблемы с прыщами, хотя все было вовсе не так уж страшно, и она бросила меня даже не потому, что подумала, что я порчу ее и без того плохую репутацию, а потому, что считала, что наш одномесячный роман плохо сказался на моей учебе.