По многим землям прошли князья ислама, много разных религий они искоренили, много народов обратили в свою веру^ а вот в Индии столкнулись с такой религией, которая обволакивала и поглощала все инородное, что в нее проникало. Индуизм — наследие нескольких тысячелетий, религия, отягченная собственным многообразием, словно огромное дерево, усыпанное одновременно и цветами, и плодами, и шипами, и листьями, — индуизм оказался трудноодолимым. Он все пропускал в себя, расступаясь и поглощая. На месте десятков обрубленных его ветвей вырастали сотни новых, да еще к тому же принимавших иногда форму того меча, которым их срубали. Все больше и больше индусов стало обращаться в ислам, поддаваясь посулам или уступая насилию, но, обращаясь, умудрялись они сохранять и прежние обычаи, и повадки и даже принесли в ислам, в эту религию равенства, деление на касты, по-прежнему оставаясь при обращении в чужую веру сыновьями Индии…
Как память о боевом прошлом Панджаба здесь всюду и теперь можно видеть вооруженных люден. На любой базарной улице, шумной и веселой, сквозь яркую ее сутолоку видны лавки оружейников, а в их прохладной полумгле — острое поблескивание кинжалов и сабель.
И всюду — в городах, в деревнях, на дорогах — сикхи, сикхи, сикхи; воины Панджаба, мужество Панджаба, историческая его слава.
Мне думается, что даже человек, ничего не знающий об истории сикхов и видящий их впервые, не может не заметить того, какие они особенные и как резко они отличаются от любых других жителей Индии. И не тем. что их тюрбаны прикрывают длинные волосы, собранные в пучок на макушке, или тем, что они не бреют усов и бород. Что-то другое, очень характерное, сразу бросается в глаза, когда видишь сикхов. И не только в Панджабе, где эта особенность сикхов более заметна, айв других местах, где они главным образом занимаются теперь торговлей или водят машины. Я бы определила эту черту так: готовность к бою. Вы можете, повторяю, ничего не знать о сикхах и об их воинском прошлом, но в каждом из них вы почувствуете даже после самого короткого разговора что-то такое, что, вероятно, правильней всего было бы сравнить с туго закрученной пружиной или взведенным курком. А уж кинжал или сабля у пояса или винтовка за плечами — это только внешние признаки их сути.
Века и века непрерывных сражений сформировали людей с таким характером.
Панджаб — Пятиречье, плодородная земля — всегда первым встречал удары захватчиков, налетавши к из-за северо-западных гор. Панджаб — это ворота в Индию, дорога к ее столице Дели и другим богатым городам Гаагской равнины. Из века в век Панджаб первым выдерживал натиск захватчиков, первым терял своих сыновей и первым восставал против власти чужеземцев. Вольность и независимость свою он потерял только к середине XIX века, когда — последним в Индии! — он пал, опутанный цепями английской колонизации.
Сложна, горька в кровава история Пенджаба, и незабываема слава его воинов. Народ хранит в легендах и песнях память о каждом событии прошлых веков, о каждой битве, о всех победах и утратах. Так храпят и так помнят, что просто диву даешься. Так умеют рассказывать о подвигах героев, живших 200–300 лет назад, что кажется, будто рассказчик был дружен с ними и знает не только их воинскую жизнь, но и каждого члена их семьи и рода. Все упомянут в рассказе — рост, цвет глаз, костюм и украшения, привычки и манеры каждого из них, и встает перед слушателями нарисованное невидимой кистью яркое полотно той ушедшей жизни, тон эпохи. Все это вечно живо и вечно близко душам тех, кто живет сейчас, кто по прямой линии происходит от этих ушедших, принявших геройскую смерть.
Их было много, сотни тысяч, и миллионы их потомков сейчас следуют их заветам, продолжают традиции их жизни.
Умнейшим человеком своей эпохи был основоположник сикхизма Нанак, родившийся в 1469 году. Его детство и юность протекали в Панджабе, в том Панджабе, на который волна за волной обрушивались завоеватели.
Население Панджаба той эпохи было самым разным. Потомственные воины Западной Индии — раджпуты, жившие и в самом Панджабе и укрывавшиеся в северных горах от вражеских армий, строили форты и храмы и противопоставляли исламу яркую приверженность к индуизму и кастам. Потомки доарийского темнокожего населения Панджаба верили в собственных древних богов и несли крест своего полурабского положения, который взвалили на их плечи еще арийские завоеватели.
На землях северного Инда селились племена воинственных афганиев-патанов, приверженцев ислама, а на землях южного — племена мусульман-белуджей. Вдоль русл рек и в предгорьях кочевали со своими стадами племена скотоводов-гуджаров, тоже поклонявшихся своим собственным богам. А на плодородных землях центрального Панджаба селились джаты — земледельцы и ремесленники, мигом превращавшиеся в воинов, когда в их земли вторгались полчища врагов.
Панджаб лежал на границе с миром ислама, здесь был стык двух вер, двух культур. Феодальные правители стран, простиравшихся за западными и северными горами, испокон веков смотрели на Панджаб как на желанную добычу и еще задолго до ислама разоряли его земли бесчисленными набегами. Когда же арабы донесли зеленое знамя пророка до Ирана, Афганистана и Средней Азии, тогда у правителей этих стран появилось оправдание любых вторжений и захватов. Слова их священного писания звали вперед и снимали любую вину, открывая перед ними путь к превращению из солдат-наемников в солдат-фанатиков.
Мирное население Панджаба все чаще и чаще должно было браться за оружие, чтобы отстаивать от врагов свои дома, и свои поля, и скот, свои города и храмы.
Но не было равенства и не было единства в этих войсках. Кастовые барьеры были неодолимы, племенные и религиозные различия мешали понимать друг друга.
Люди неоднократно делали попытки сблизиться, найти синтез, сплав идеологий, который помог бы им соединить свои силы, который сиял бы с их жизни проклятие кастового неравенства. 11 не только по Пандж-бу — по всей Индии тогда перекатывались волны движения бхакти, мощного движения за право на полноценную жизнь, движения против высших каст, захвативших земли, имущество, право на обучение, на законодательство, на богослужение. На гребнях этих волн время от времени поднимались проповедники равенства, призывавшие всех соединиться в вере в единого бога и в безграничной любви к этому богу.
Страна, истерзанная бесконечными внутренними распрями, обескровленная ударами захватчиков, силилась сбросить кастовые оковы.
И вот тут предлагал себя ислам — религия без каст, религия, обещавшая равенство всем, кто признает, что нет бога, кроме аллаха, и что Мохаммед был пророком его.
В ислам обращались тысячи людей. И потому, что надеялись обрести равноправие, и потому, что некоторые правители силой обращали людей в новую веру, и потому, что обратившиеся платили меньшие налоги.
А проповедники учили, что любой бог — это бог, что от имени бога ничего не зависит, что божественная сущность аллаха и Вишну одинакова.
Очень большим влиянием в XIV–XV веках пользовались суфии — мусульманские проповедники, учившие, что бог — это добро, что надо погружаться в мистическое общение с ним путем размышлений, пения молитв и повторения его имени. Это было понятно и близко индусам, это было близко и учению бхакти. Суфии учили о равенстве и учили равенству. В Пенджабе, где вопрос равенства, единства, слитности был вопросом жизни и смерти, учение суфиев и учение бхактов привлекало многие сердца. И Нанак, выросший в Панджабе XV века, учившийся и у муллы и у брахманов, сделал целью своей жизни создание учения об истинном равенстве.
На рубеже нового века он возгласил, что ему было видение и бог открыл ему, что разница в вере не создает разницы между людьми и что все равны вне зависимости от вероисповедания и касты. Он стал с жаром проповедовать свое учение, разъезжая по всему Панджабу. Сначала его окружала небольшая группа приверженцев, которым он дал имя сикхов — «учеников», но с годами она выросла в значительную общину, жадно впитывавшую учение своего гуру — «учителя». Среди сикхов были самые разные люди — они слушали проповеди Нанака и исполняли вместе с ним молитвенные гимны, приходили также мусульмане и члены высоких и низких каст.
Нанак резко выступал против брахманской гордыни и против бесчисленного множества ритуальных обрядов, совершения которых брахманы требовали от всех последователен индуизма. Он выступал против служения изваяниям богов. Он отрицал брахманские предписания отшельничества во имя спасения души и утверждал, что мирская активная жизнь, жизнь среди людей и во имя служения людям гораздо более угодна богу.
Все, чему он учил, было направлено против разъединения людей, было направлено на то, чтобы они осознали свое подобие друг другу.
Нанак был и хорошим поэтом. В своих молитвенных песнопениях он яркими и сочными красками живописал природу Панджаба, труд людей на его полях, их радость в дин урожая.
Он призывал людей размышлять о боге в предутренние часы, а дни свои отдавать полезному труду. Ритуал, который он выработал для своих сикхов, был прост, понятен и целесообразен.
Он ввел обычай совместных трапез — это исключало запреты межкастового общения. Сикхи ели все вместе, и с ними ел их гуру Нанак. Впервые в истории Индии члены высоких каст ели вместе с членами низких, да еще из одной посуды.
И еще одна неоценимая его заслуга состоит в том, что во время молении он стал пользоваться народным разговорным языком панджаби. Не древний санскрит брахманов, не персидский язык двора мусульманских правителей и не арабский язык медресе, а простои, каждому родной язык панджаби.
Допуская к молитве и женщин, он открыл своей религии путь в недра каждой семьи.
Величайшим человеком своей эпохи был гуру Нанак, которого современные сикхи зовут «гуру Нанак део», то есть «учитель-Нанак-бог».
После его смерти сикхизм стал разрастаться, как пламя. Следующий гуру создал особый алфавит языка панджаби, укрепив идею панджабского национализма. Движение вышло за рамки городов и стало распространяться по деревням.