– Ага! – сказал Ёсаар. – Проголодалась! Сейчас я тебя схвачу.
Но вместо тукки из дыры вылез гвааранз и схватил самого охотника. Увидав, как повернулось дело, Ёсаар воскликнул:
– Госпожа тукка, неужто это вы? Заметьте – вы выросли такой огромной, потому что я день и ночь охранял ваш покой. Ведь вы позволите вашему ничтожномуслуге идти домой? Или вы хотите, чтобы я ещё послужил вам?
Уж и не знаю, что ответил гвааранз, но домой храбрый Ёсаар всё ещё не вернулся. Надо полагать – занят по службе.
Чаарлах замолк и выжидающе посмотрел на Моэртала. Тот привычно помолчал и затем произнёс:
– Значит, по-твоему, не я, а меня схватили.
– Что вы, блистающий одонт! – запротестовал старик. – Я в этой истории тукка. Моё дело – быть съеденным, коли не сумел унести ноги. А кто тут гвааранз – это вам судить.
– Разберёмся, – пообещал наместник. – Но и ты думай. Даже если ты не тот, за кого тебя принимают, всё равно ты знаешь больше, чем говоришь.
Моэртал повернулся к Шоорану и резко спросил:
– Кто такой Ёсаар? Я где-то слышал это имя.
– Это мой напарник, – ответил Шооран, тоже удивлённый, откуда сказитель знает имя тюремщика. – Он стоит за дверью.
– Сменить, – приказал одонт, – и доставить ко мне. С ним тоже не всё ясно.
– Трудно разбирать след жирха, – посочувствовал пленник.
Моэртал, не ответив, вышел. Шооран вышел следом и наложил на дверь засов. Перепуганный Ёсаар, оставив пику, засеменил следом за наместником. Шооран остался на посту. Два часа он отстоял неподвижно, навытяжку, словно перед взором сияющего вана. Ни разу даже не отодвинул пластину, прикрывающую окошечко, – боялся встретить понимающий взгляд Чаарлаха. Через два часа пришёл смертельно недовольный назначением Турчин и сменил Шоорана. Теперь впереди было два часа, которые надо использовать с наибольшей пользой.
Шооран поспешил к дому.
Яавдай, как всегда, возилась по хозяйству, в комнате пряно пахло вымоченным в вине мясом.
– Обед ещё не готов, – виновато произнесла Яавдай.
Шооран подошёл ближе. Он как-то вдруг ясно увидел то, что старался рассмотреть все эти недели, – у Яавдай будет ребёнок. Но именно в эту минуту долгожданное открытие не радовало.
– Нам надо уходить, – произнёс Шооран.
Яавдай ничего не ответила, лишь кивнула послушно.
– Ты, наверное, не поняла, – сказал Шооран. – Я совершил… точнее, совершу, но можно считать, уже совершил такое… короче, меня объявят преступником. Нам надо бежать отсюда. За своих не бойся, Яавдал уже большой. Мне сейчас надо идти, а ты собери самое нужное и жди меня через час на мокром оройхоне у второго суурь-тэсэга.
– Я поняла, – тихо сказала Яавдай.
Шооран подошёл ближе, коснулся ладонями её волос.
– Прости меня, – попросил он. – Я понимаю, что это не вовремя, но беда никогда не приходит вовремя.
– Ничего, – сказала Яавдай. – Это даже к лучшему.
Шооран вернулся в темницу, сменил злого на весь свет Турчина. С трудом дождавшись, когда тот уйдёт, открыл дверь камеры. Казалось, Чаарлах спал, но, едва дверь скрипнула, он сел, без малейшего удивления глядя на Шоорана.
– Вот, – Шооран протянул старый плащ Ёсаара и его пику. – Я выведу тебя отсюда.
Чаарлах накинул на плечи плащ, ловко, словно ничего другого и не носил, надвинул на брови глубокий шлем, принял пику. Уходя, Шооран аккуратно притворил дверь. Возле выхода из алдан-шавара тоже стоял цэрэг. Он лениво скользнул взглядом по знакомым фигурам.
– Что, тюремщики, взгрел вас одонт?
– Как на аваре, – проскрипел Чаарлах.
Беглецы неспешно прошли мимо охраны и, всё ускоряя шаг, направились к недалёкому мокрому оройхону. Возле второго суурь-тэсэга никого не было. Может быть, они пришли слишком рано? Шооран глянул на начинающие розоветь облака. Нет, прошло уже больше часа.
– Отец, – сказал Шооран, – обожди меня немного, мне надо встретить ещё одного человека.
Чаарлах, подстелив полу плаща, уселся на ноздреватый валун.
– Стоит ли тревожиться из-за меня? – спросил он. – Беги по своим делам, а я пойду потихоньку. Спасибо тебе, но ты зря так много беспокоишься из-за полоумного сказочника. Признаюсь – я не илбэч. И я ничего не знаю об илбэче. Тогда вечером, поняв, что происходит, я нарочно закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Ведь я болтун, и мне лучше не знать чужих тайн. Так что ты зря вытаскивал меня из этого пересохшего шавара.
– Мне нет дела до илбэча, – сказал Шооран. – Я выручал сказителя.
– Я тоже. Если бы вместо тебя пришёл кто-то другой, я бы остался в подземелье. Одонт скоро понял бы, что изловил не того, и выгнал бы меня в шею. Но с тобой я ушёл, потому что тебе не надо быть цэрэгом. У тебя не те поступки, не те слова, не те глаза. Ты умеешь думать, а это вредно для цэрэга. Я видел – ты храбр, а такие долго не живут. И даже выжив, кем бы ты стал? Посмотри на Киирмона: его единственная радость – чаша с вином, в которой он старается утопить себя самого…
– Отец, – взмолился Шооран. – Я вернусь через пару минут. Только встречу Яавдай…
– Конечно, беги, – воскликнул Чаарлах. – Я старик, я могу и подождать…
– Я бегом! – крикнул Шооран, исчезая за тэсэгами.
С минуту Чаарлах послушно сидел на камне, потом сказал самому себе:
– Пожалуй, пойду. Они молодые, а я буду помехой и обузой. Ничего, Яавдай утешит мальчика.
Старик поднялся, осторожно прислонил к скале ненужную пику и, не торопясь, зашагал без особой цели, привычно веря, что ноги сами выведут его туда, где ему в обмен на истории дадут чавги и старую кожу, чтобы устроить постель.
Шооран выбежал к сухой земле и здесь остановился. Дальше идти было опасно: если побег уже обнаружен, то его непременно схватят или, во всяком случае, укажут погоне, куда он ушёл. Шооран беспомощно оглядел покрытые недельными всходами поля. Смешно надеяться встретить здесь идущую навстречу Яавдай. Что могло её задержать? Неужели её схватили?.. Или она перепутала что-нибудь и пошла на другой оройхон? Шооран вспомнил ночной рассказ старого илбэча, и в груди стало тяжело и холодно, словно скверная тварь вынырнула из далайна и легла на сердце.
Людей на полях было не так много, до нового урожая ещё четыре недели, и земледельцы сидят в палатках, теребят солому, правят инструмент. И всё же пройти незамеченным не удастся. Разве что послать кого-нибудь из местной детворы узнать, что там приключилось… Шооран напрягся: он увидел идущего по тропе Киирмона. Тот был ещё далеко, но направлялся прямиком к месту, где прятался Шооран. Шооран приготовился на случай, если рассказчик свернёт на боковую тропу, позвать его, но Киирмон миновал развилку и шёл теперь вдоль мокрого оройхона. Шооран слышал, как он напевает под нос:
Для того и есть на свете дура,
Чтобы кашу есть из хохиура…
– Эгей! – тихонько позвал Шооран.
– Вот ты где, – обрадовался Киирмон, – а Яавдай сказала, что ты у второго тэсэга.
– Где она? – задыхаясь, спросил Шооран.
– Там… – Киирмон неопределённо махнул рукой. – Я её на соседнем оройхоне встретил. Она с узелочком шла, должно быть, к кому-то из подруг, рукодельничать. Тебе просила передать, что пойдёт в другую сторону, в страну добрых братьев. Я не знаю, что за игру вы затеяли, но передаю всё дословно. И знаешь, эта игра пошла твоей жене на пользу. Не в обиду будет сказано, но она у тебя какая-то неживая, а сейчас разрумянилась и даже улыбнулась мне на прощание. Прощай, говорит, ухожу в страну добрых братьев.
– Вот как… – произнёс Шооран. – Значит, так… Ясно…
Где-то у алдан-шавара взвизгнула сигнальная раковина и часто заколотили по костяной доске.
– Тревога! – воскликнул Киирмон. – Общий сбор. Пошли.
– Это меня ищут, – сказал Шооран. – Я теперь преступник. А Яавдай действительно ушла к добрым братьям. Не захотела бежать вместе со мной.
– Бла-агостный Ёроол-Гуй! – потрясённо протянул Киирмон. – Ты уходишь? А я-то здесь на кого остаюсь? Ведь ни одного лица во всей провинции – только хари да морды. Вот что – я пойду вместе с тобой.
– Ну куда ты пойдёшь? – сказал Шооран. – Жить на мокром, скрываться, есть чавгу.
– Да, пожалуй, я отвык от всего этого, – согласился Киирмон. – Пойду лучше напьюсь. А тебе – удачи.
Распрощавшись с Киирмоном, Шооран бегом кинулся к суурь-тэсэгу. Он думал об одном: Чаарлах поможет, даст совет, подскажет, что надо делать. Но на стоянке никого не было, лишь белела оставленная пика. Шооран долго и бессмысленно смотрел на неё, потом пошёл, глядя прямо перед собой, шатаясь и скользя на покрытых нойтом камнях.
Давно было, дольше, чем один человек помнить может, но все вместе – помнят. В ту пору великий илбэч Ван, устав от тайных трудов, вернулся на родной оройхон. Уже много лет тот оройхон не был мокрым: повсюду росла хлебная трава, в ручьях плескались сытые бовэры, а люди жили счастливо, потому что во времена Вана земли хватало всем и люди выходили на мокрое лишь в дни мягмара.
Илбэч сел под деревом, стал смотреть на свою землю и не мог насмотреться. Так он смотрел и вдруг услышал голос:
– Здравствуй, Ван! Где ты был столько времени?
Ван обернулся и увидел девушку. Её звали Туйгай. Когда Ван уходил строить земли, она была ребёнком, а теперь Ван понял, что она выросла и стала красавицей. Чтобы встретить такую красоту, и в прежние времена надо было прожить дюжину жизней, что уж говорить о наших днях… – не с чем сравнить красавицу Туйгай.
Илбэч и красавица взглянули друг на друга и полюбили друг друга любовью, какой не бывало прежде и не будет уже никогда. Они взялись за руки и сказали о своей любви, прочной, как алдан-тэсэг, и долгой, как вечность. Но Туйгай не знала, что её возлюбленный – илбэч, а Ван не стал говорить ей это, помня о проклятии Ёроол-Гуя.
Ван и Туйгай поставили палатку под деревом, у которого они встретились, и поселились в ней, словно простые земледельцы. Илбэч косил хлебную траву и обивал зерно, а вечером шёл домой, где ждала его красавица жена. Они были счастливы, и жизнь шла не по слову Ёроол-Гуя.