Берег опустел. Шооран понимал, что это ненадолго и сейчас у него единственный шанс получить свободу. Шооран напрягся, пытаясь освободиться. Мягкие ремешки не растягивались. Если бы заранее, прежде чем его привязали, напружинить мышцы, он, может быть, и мог что-то сделать, но сейчас он был беспомощен. Ему не было больно, под ногами стояла подставочка, он мог висеть так долго, не испытывая заметных мучений, не жёстко, но плотно перебинтованный, неспособный шевельнуть и пальцем.
Шооран не помнил себя плачущим, но в эту минуту слёзы обиды и бессилия сами выступили на глазах. Он оказался не готов и не способен к борьбе, ему не к чему было применить свою силу, он не мог даже бестолково дрыгаться.
Рядом за щитом послышалась возня, невнятное бормотание, потом оттуда на землю спрыгнул один из его товарищей и, пригнувшись, побежал в сторону тэсэгов.
– Эгей! – крикнул Шооран. – Помоги! – но тот даже не оглянулся.
Шооран заскрипел зубами от злости и отчаяния.
– Беги, беги, раж тебе надо, – послышался сзади шепелявый голос. – А я не илбэтш, я могу и жадержатша.
Ремни начали ослабевать.
Вдвоём, а после втроём – освобождённый Куюг тоже присоединился к ним – они быстро развязали оставшихся пленников. Большинство, дождавшись свободы, тут же убегали, и вскоре у поребрика остались лишь четверо бывших каторжников и бывших чудотворцев: Шооран, Маканый, Куюг и Уйгак.
– Рашходимша по одному, – сказал Маканый. – Шреди наш был илбэтш, а ишторию о пяти братьях хорошо шлушать ветшером. Вжаправду я её не хотшу.
– Правильно, – поддержал Шооран, мысленно благодаря мудрого старика. Хотя, кто знает, сколько лет Маканому?
– Вы – куда? – растерянно спросил Уйгак. – Пошли обратно! Где ещё мясом-то кормить будут?
– Оройхоны ты станешь строить? – поинтересовался Куюг.
– Какие оройхоны? – обиделся Уйгак. – Мясо дают! Ну, вы как хотите, а я остаюсь.
Трое каторжников быстро пошли, пока ещё рядом, но каждый уже выбирая свою дорогу.
– Эгей! – окликнул Шооран Маканого. – Тебе сколько лет?
Тот остановился. Соображая, потёр лоб двупалой клешнёй.
– Две дюжины. Шкоро ишполнитша.
Шооран направился к стране старейшин. На новом оройхоне, ещё не затянутом нойтом и испачканном только кровью, он переоделся. Убитый цэрэг лежал на земле, поджав колени и положив руки под голову, словно спал. На разбитом кистенём виске выступила кровь. Стараясь не смотреть в молодое лицо, Шооран раздел покойника.
«Тебе уже не надо», – мысленно извинился он.
Башмаки с иглами заменили тоненькие буйи, в которых далеко не уйдёшь. Впору пришлась кольчуга. Поверх кольчуги Шооран натянул мягкий жанч, выданный братьями. Не стоит лишний раз показывать любопытным глазам своё снаряжение. Шооран подобрал копье, нож, скатал хлыст. Не тронул лишь забрызганный кровью шлем. Настороженно прислушался. Сзади нарастал шум битвы.
Ждавшие лёгкой победы братья пусть не сразу, но оправились от удара, и теперь начинало сказываться их численное превосходство. Цэрэги старейшин попятились.
Шооран видел, что он заперт на перешейке, словно тайза в своей норе. Впереди наверняка стоят заслоны при орудиях, сзади идёт сражение, да он ни за какие блага и не согласился бы возвратиться назад. Шум приближался, надо было что-то предпринимать.
Тайза, когда её вышаривает в норе гибкий осязательный ус гвааранза или рука бледного уулгуя, старается уйти в один из боковых закоулков. Шооран поступил так же. Он подошёл к шавару, пока ещё чистому и пустому и скрылся в темноте, стараясь не представлять, что произойдёт, если разбуженный Ёроол-Гуй вздумает навестить этот оройхон.
Дважды в течение дня возле суурь-тэсэга вскипали схватки, но решающего перевеса не добилась ни одна из сторон. К вечеру войска отошли каждое на свои земли, но было ясно, что утром всё начнётся сначала. Разъединить враждующих мог теперь только Ёроол-Гуй, но такой исход никак не устраивал Шоорана. В шаваре уже резко воняло нойтом, и если крупные хищники появятся здесь ещё не скоро, то ядовитого зогга можно встретить уже сейчас.
Вечером Шооран выбрался из шавара и в последних отблесках красного света вышел к далайну. Опасно было находиться так далеко от спасительного поребрика, опасно было стоять на виду, на оройхоне могли оставаться отряды разведчиков, но Шооран не видел иного выхода. То, что он собирался сделать, поможет добрым братьям залить кровью соседнюю страну, поскольку старейшины не смогут удерживать широкий фронт. Но Шоорану не было жаль ни тех, ни других. Незаметно для себя он перешёл в состояние, неизбежное для человека, способного переделать мир: думать лишь о человечестве в целом и не жалеть людей вообще. Так, должно быть, чувствуют и мыслят ослепительный ван, блистающие одонты, старшие братья и мудрые старейшины. Таким же стал илбэч. Но у него, на великое несчастье, ещё осталась способность, любя человечество и презирая людей, бесконечно жалеть каждого отдельно взятого человека.
Оройхон увидели одновременно и с одного, и с другого берега. Завыли раковины, люди с факелами заметались вдоль поребрика. Братья кинулись ловить сбежавшего илбэча, старейшины спешно перекидывали силы для отражения предполагаемой ночной атаки. А Шооран, первым пробежавший по новой земле, на четвереньках полз между тэсэгов, уходя подальше от всего этого шума.
Наутро фронт был прорван. Шооран вновь едва не попал в гущу сражения и вынужден был бежать на запад, где страна огромным мысом вдавалась в далайн. Дюжину дюжин раз благословлял он старейшин, замордовавших свой народ до того, что служители умели только молчать, кланяться и повиноваться. Да случись такие бои в его стране, каждый земледелец схватил бы гарпун, а то и припрятанный хлыст и умер бы на месте, но никому не позволил бы ступить на своё нищенское поле, пока не убран хлеб. Бандиты совершали набеги лишь после уборки, зная, что иначе им придётся иметь дело не с цэрэгами, а с мужиками. Даже одонты, планируя облавы, сверялись с календарём.
Здесь приходилось остерегаться только вооружённых людей, а они все стянулись к границам и кресту Тэнгэра, где шли бои. Баргэды, которых в этой земле было страшно много, больше дюжины на каждый оройхон, смотрели испуганно и зло, но не смели ничего сказать.
Шооран вышел к далайну, но, не желая выдавать себя, не стал строить и пошёл назад. Он вспомнил, что где-то здесь находится родина старика, а он, его наследник, принёс на эти оройхоны столько бед. Почему-то Шоорану смертельно захотелось посмотреть места, где начинал жизнь Энжин. Шооран определился по трём выступающим оройхонам, поставленным в ночь казни Атай, и пошёл в глубь страны.
Оройхон старика ничем не отличался от всех остальных. Так же росли туйваны, колосились поля, палатки служителей облепляли толпы одинаковых тэсэгов, и никто не мог сказать, возле какого из них сидела Атай.
Шооран, откинув полог, вошёл в одну из палаток. При виде вооружённого человека хозяева, а вернее, бездомные служители великого Ёроол-Гуя, забились в угол, прикрывая собой детей. Шооран присел на корточки и спросил:
– Где-то здесь, давно, жил один человек. Его звали Энжином. Вы такого не помните?
– Мы не знаем, – пробормотал глава семьи. – Ничего не знаем…
– …и ещё девушка – Атай. Её убили во время мягмара, сбросили в далайн.
– Нет, нет… Мы никого не трогаем!
– Да не вы! – рассердился Шооран. – Это было давным-давно, когда жил тот человек. Жена у него была – Сай.
– Сай здесь живёт, – подала голос хозяйка. – Только мужа у неё нет, и сама она совсем старуха.
– Она и должна быть старухой, – сказал Шооран. – Проводи меня к ней.
Женщина, безмерно обрадованная, что опасный гость покинул палатку, провела Шоорана между тэсэгами и остановилась возле крошечного навеса или даже накидки, наброшенной поверх четырёх колышков. Казалось, там не может поместиться человек, но когда женщина постучала по колышку и крикнула:
– Сай, тебя требуют! – полог откинулся, и из-под него показалась сморщенная старушка.
– Ты Сай? – спросил Шооран. – У тебя был муж Энжин?
Старуха выползла наружу. Её руки, голова мелко тряслись, и было непонятно, боится ли она пришельца и вообще понимает ли, что ей говорят. Потухшие глаза не выражали ничего.
– Это я, – сказала она, – и муж у меня был.
– Расскажи мне об Энжине, – попросил Шооран.
У него было ощущение, будто он разговаривает с Ваном или ещё с кем-то из героев старинных легенд.
– Он был хорошим мужем, – старуха говорила медленно, короткими фразами. – Мы жили дружно и никогда не ругались. Ни разу за всю жизнь. И он никогда не бил меня. Он погиб давно, на северной границе, когда ловили илбэча. И я живу одна. Я всю жизнь работала и всегда выполняла норму. Я и сейчас работаю, а мне второй день не дают есть.
Что мог сказать Шооран? Рассказать об Энжине, о том, что тот был илбэчем? Но это значит сказать, что он не умер, а просто бросил её как ненужную вещь. Надо ли это знать трясущейся старухе? Сама-то она теперь верит, что ни разу между ней и покойным мужем не проплывала тень Ёроол-Гуя.
Шооран встал, подошёл к растущему неподалёку туйвану, хлопнул ладонью по стволу. Вниз посыпались созревшие плоды. Шооран набрал полную сумку и высыпал на колени Сай.
– Это от Энжина, – сказал он.
Покинув дряхлую Сай, Шооран направился на север. Нужно было, пока в стране неразбериха, пересечь границу.
Пройдя чуть больше одного оройхона, Шооран остановился в изумлении. Он увидел стену. Нечто подобное встречалось ему на Царском оройхоне, но здесь стеной был обведён не суурь-тэсэг, а целый оройхон и, возможно, даже не один. Стена была выше человеческого роста, её гребень щетинился частоколом рыбьих костей, наверняка отравленных. На углу оройхона, где сходились идущие по поребрикам дороги, стояли ворота. Они были расколоты, очевидно, выстрелами из татаца. В проходе лежало несколько трупов. Ни одного живого человека не было видно – верно, братья выбили ворота и пошли в глубь огороженного оройхона.