Заставить зрителей аплодировать номерам, к которым они привыкли, заставить давать за это чаевые – великое искусство!
Вне гастролей мне такой работы не хватало. Из-за этого, приходилось ли разово подхалтуривать на какой-нибудь дискотеке или же читать стихи в Союзе писателей, я тряслась, как заячий хвост, с ужасом слушая, как мое собственное сердце бьется все громче и чаще. Поэтому нужно было по-любому выходить на публику как можно чаще.
– Если ты будешь играть все время, каждую секунду своей жизни, – сказал как-то Антон Адасинский, – у тебя исчезнет синдром премьеры и ты будешь спокойна». При этом Антон имел в виду именно спокойствие, а не равнодушие; сам он никогда не играл с «холодным носом». – Если всю жизнь играешь, если живешь в своем волшебном мире, а не заходишь туда время от времени, никакого страха нет. Как нет страха возвращаться домой, где все привычно и любимо. Страха первого выступления, страха премьеры.
Поверили
После Японии нужно было где-то работать. Неонилла Самухина[54] открыла новое издательство, туда сразу же взяли мой роман «Интернат боли».
Должна заметить, что авторское название «Не называй меня дорогой» мне нравилось больше. Но редактор сказал, что «дорогой» могут прочесть как «дорога». Странно, вроде «Дорогой мой человек» никто с дорогой не связывал. Впрочем, неважно, поменяли, их право. Тем более, что мой редактор – поэт и прозаик Михаил Окунь[55] отнесся к тексту более чем лояльно. Не свирепствуя над текстом и советуясь со мной по поводу каждой запятой.
Узнав, что мои деньги с гастролей скоро кончатся, Михаил предложил мне попробовать поработать в «Калейдоскопе-Интиме», цветном бульварном журнале, печатавшем порнуху или, как говорили сами литераторы, – дрочилки.
Почему же нет? Прочитав несколько журналов, я уже приблизительно представляла, как следует подавать подобный материал, и быстро взялась за работу.
Первым делом выбор героя. Сразу же отмела самую простую идею – прописывать эпизоды из жизни проститутки, все равно для этого не было ни материала, ни соответствующего опыта. Отпадали бытовые истории с описанием стихийного разнузданного секса, здесь также следовало потренироваться во всех смыслах этого слова. Что тогда?
Во-первых, писать я решила от первого лица: когда я пишу от имени главного героя, возникает эффект исповеди и мне обычно верят, во-вторых, не стремясь выставить себя профессионалом, мне оставалось скользить по тонкой грани, описывая переживания неофита или, еще лучше, пусть и рискованнее, ребенка. Маленькой девочки, выросшей в неблагополучной семье с мамой, постоянно меняющей сексуальных партнеров.
Подобный подход мог, с одной стороны, помочь мне скрыть сам факт, что я мало смотрела порнухи и мало читала подобной литературы, а значит, просто не знала, как следует преподносить тот или иной прием. А с другой – дать возможность описывать бытовой секс с позиции наблюдающего через замочную скважину за взрослыми ребенка.
Я быстро накропала рассказец и переслала его редактору, не особо надеясь на успех.
Редактор отзвонился неожиданно скоро и сразу же назначил мне встречу, но не в издательстве, а в городе. Из телефонного разговора я поняла, что он вроде бы доволен и намеревается предложить мне длительное сотрудничество.
Встретив меня на станции метро «Нарвская», редактор сразу же повел в небольшое, но уютное кафе, где заказал нам по чашечке кофе и бутерброды, настаивая, чтобы я непременно поела. За рассказик расплатился сразу же: вынул деньги из собственного кошелька и, проникновенно глядя мне в глаза, положил на столик, не попросив расписаться в получении.
Ситуация интриговала, но мне было весело уже потому, что я нашла работу.
Какое-то время мы молча пили кофе. Попутно я изучала стопку принесенных редактором журналов, в которых он отметил маркером свои собственные статьи. В принципе, требования к тексту, как мне показалось поначалу, были невысоки. Член следовало называть «нефритовым стержнем», «поршнем», «палкой» (было еще несколько метафор, которые я уже запамятовала). Для описания клитора использовались «пуговка» или «бусинка», для влагалища – «отверстие», «ямка», «ракушка» и еще что-то в том же роде.
Совершенно исключались гомосексуальные рассказы, но приветствовались лесбийские, однако с тем условием, чтобы «добро» затем восторжествовало и в конце появлялся благородный герой, который этих самых лесбиянок оттрахал бы наилучшим образом. Словом happy end во всех смыслах этого слова.
Из всех видов секса разрешалось описывать вагинальный и оральный. Об анальном не рекомендовалось даже заикаться. Совершенно был исключен инцест во всех его проявлениях.
Впрочем, все это фигня на постном масле. Главное – я могу спокойно работать.
Владимир Владимирович, так звали моего редактора, расточал мне комплименты, обещая заняться в дальнейшем моей судьбой, помочь выбиться в люди.
– Ваш рассказ замечателен! – ворковал он, подсовывая мне второй бутерброд. – Такая глубина, такая чистота и одновременно с тем испорченность! Вы не подумайте, Юля – можно вас так называть? – ведь я намного вас старше…
Я кивнула.
– …Видите ли, я бесконечно уважаю вас, равно как и то, через что вам пришлось пройти, чтобы не опуститься, не спиться, не пойти на панель, – он глубокомысленно вздохнул, а я поперхнулась бутербродом, ошарашенно уставившись на моего нежданного благодетеля.
– Ваша семья, – он поморщился. – Я понимаю, родителей не выбирают. Но то, что, несмотря ни на что, вы сумели выжить и подняться, что мама-алгоголичка не забила в вас искру таланта…
– Стоп! Что за глупости! Моя мама вообще не пьет! – я вскочила с места, рассыпая журналы. – Кто вам сказал такую чушь?! Мой дед профессор, мама библиограф, отец погиб, когда мне было пять лет, и мама больше не выходила замуж!
– Но вы же писали… – круглое лицо редактора было преисполнено изумлением и, одновременно с тем, страданием.
Он поверил!!!
Куклин
В серию, в которую попадал «Интернат боли», должны были войти книги Валерия Попова и Льва Куклина.
С последним отношения категорически не складывались. Еще в Барковском клубе этот невысокий курносый человек вечно стремился чем-то меня поддеть, подшутить, сказать какую-нибудь колкость. Тогда как мне оставалось лишь уйти в тень.. Все-таки Куклин! Не хотелось ссориться с отличным писателем, но при этом и терпеть постоянные насмешки было невмоготу. Тем более, что не к моему же творчеству он цеплялся. А лично ко мне.
Наверное, следовало просто поговорить со Львом Валериановичем по душам, но на это я никак не могла решиться.
Помог случай. Однажды Куклин зашел в издательство «Продление жизни» как раз тогда, когда я там находилась. Неонилла предложила посмотреть ее рассказы, которые она только что отдала в сборник эротической прозы в «Неву», вот я и сидела, попивая кофе и смакуя ярко-красные конфетки с морковкой, которыми обычно угощала гостей главная редактрисса.
Заметив меня, Куклин улыбнулся, должно быть, отмечая про себя присутствие любимой жертвы. Я закусила губу, уткнувшись в текст. Рассказ был о китайцах, и мне почему-то виделась там какая-то временная несостыковка, так что отвлекаться не хотелось.
В присущей ему манере профессионального оратора, души общества и гвоздя любой программы, широким жестом выгребая из вазочки конфеты и засыпая их себе в карман, Лев Валерианович рассказывал Неонилле о своем двухнедельном посещении Японии.
Помня его рассказ о Греции, где он пил из Кастильского ключа бессмертного вдохновения, я отложила на минуту рукопись, приготовившись услышать откровения о Киото или Наре, где он вкусил высшую мудрость, познал свет Будды или соприкоснулся еще с каким-нибудь чудом. Впрочем, в устах Куклина самое заурядное событие начинало играть яркими красками, становясь необыкновенным и сказочным.
Начав свое повествование, Куклин сделал выразительную паузу, достойную лучших традиций МХАТ. Я увидела, как его грудь чуть вздрогнула, принимая в себя воздух, когда вдруг голос Неониллы рассек возникшую было тишину. Удар был таким резким, что Лев Валерианович, не ожидавший что его перебьют, шумно выдохнул набранный было воздух.
– Две недели, это что! Вот Юля Андреева жила и работала в Японии девять месяцев. Мы сейчас отсылаем в типографию один ее роман и берем в работу мистический боевик «Трансмиссия» по японской теме.
С сомнением во взоре Куклин взглянул на меня. И тут я поняла, что не только не услышу обещанный рассказ, но что Лев Валерианович вообще никогда уже не будет говорить при мне о Японии.
Но это было еще не все. На самом деле, с того самого дня Куклин перестал задирать меня. Наоборот: встречаясь на Макарова, 10[56], либо в Барковском клубе, он вежливо кланялся, спрашивая, как продвигаются дела в издательстве и не знаю ли я, готовы ли обложки на сборники, для которых он давал рассказы.
Несмотря на то, что с Львом Валериановичем мы никогда не дружили, тем не менее, я посчитала своим долгом прийти в Центр современной литературы и книги на сороковины смерти этого замечательного человека.
Светлый вечер светлой памяти светлого человека. Его супруга Светлана Яковлевна чуть дрожащим от волнения и какой-то невероятной нежности голосом рассказывала историю своего знакомства с Куклиным. Трогательные, забавные эпизоды их жизни и счастья. Над столом, точно старинный абажур настольной лампы, разложенные на каком-то возвышении, красовались трусы Льва Валериановича, которые любящая супруга подарила ему на последний день рождения, запихнув в ширинку сто долларов.
Это был мой первый приход в студию Андрея Дмитриевича Балабухи, куда меня пригласил Михаил Сергеевич Ахманов[57].