троты. Эмоции, которые их обуревают, никак нельзя назвать позитивными, напротив, они часто наполнены гневом, враждебностью, ненавистью, бурно возникающей потребностью в уничтожении и разрушении. Однако такие эмоции не всегда находят свое выражение в мимике и пантомимике, в вербальной агрессии. Некрофильский человек (наемный убийца, террорист, например) внешне может быть вполне спокоен.
Естественно, состояния некрофильских преступников никак не могут быть названы священными, тем более что они контактируют не со священными персонажами, а с их противоположностью — Сатаной, Злом и т. д. Однако названные личности, как и переживающие духовный кризис в исследованиях А. Маслоу, способны выходить за пределы времени и пространства, но их переживания бывают порой трудновыразимыми, они обычно с трудом описывают их. В состояниях пика критических эмоций такие люди иногда преодолевают обычное разделение тела и ума, сливая их воедино. В момент реализации агрессии при экстатических переживаниях они могут выходить за пределы своей личности, и можно полагать, что именно это является одной из причин размытости переживаний и трудностей в реконструкции событий и собственных действий.
Поскольку сознание некрофильского множественного убийцы часто находится в особом мире, особом измерении, недоступном простым смертным, он мыслит иными символами, образами, знаками, ценностями и т. д., т. е. говорит на другом языке. Поэтому его чаще всего трудно понять, найти с ним общий язык, уяснить его бессознательные мотивы и тайные влечения. Поэтому выражения «моральная чудовищность», «садистская жестокость», «садизм», «безумие» и подобные им в применении и к тоталитарным, и к обыденным некрофильским убийцам не имеют смысла и не объясняют ничего.
Когда в Нюрнберге зашла речь о чудовищных преступлениях над людьми Аненербе, институте СС, его генеральный директор генерал СС Зиверс явно не испытывал чувств, которые можно было бы назвать нормальными и человеческими. Чуждый всему происходящему в суде, он был где-то в другом месте и слушал иные голоса. Точно так же реагировал он, когда расследовалось массовое убийство 200 тысяч цыган — Сиверс просто не понимал, в чем его обвиняют: ведь это было жертвоприношение, чтобы умилостивить Высших Властителей, а он был не палачом, а Верховным жрецом. Зверские опыты над людьми, узниками концлагеря Дахау и других мест, осуществлялись отнюдь не для того, чтобы пытать их и принести им неимоверные страдания. Его действия были лишь частью программы, призванной с несомненностью доказать, что Черный орден мог и должен был победить цивилизацию лицемерных и вялых эгоистов, цивилизацию, павшую до уровня пошлых, плотских вожделений, прикрытых для приличия и обмана жалким листиком ханжеской морали. Принадлежа другому миру, на Нюрнбергском процессе Сиверс ограничился формальной и чисто рациональной защитой, как будто бы понимая, что здесь он не встретит никакого понимания. Перед самой казнью он попросил разрешения в последний раз отправить свой культ и вознести тайные молитвы. После этого он бесстрастно сунул голову в петлю.
Я думаю, что некрофильские убийцы из числа тех, с кем я общался, не очень хорошо понимали меня. Они и я находились в разных мирах и разных состояниях, поэтому вряд ли даже многочасовые беседы помогали понимать друг друга. Но они, некрофилы, обладали по сравнению со мной определенным преимуществом, которое заключалось в том, что с таким, как я, обыкновенным человеком, они общались многократно, практически всю свою жизнь. Мое же знание некрофильских личностей было, естественно, весьма ограниченным. Большинство исследованных мною некрофильских убийц могут производить впечатление серьезных, вдумчивых, даже умудренных жизнью и своими страданиями; они пытаются анализировать и обобщать явления, особенно связанные с ними самими и их поведением, не случайны афористичные высказывания некоторых из них. Однако ни один из них (ни один!) не был очищен и тем более возвышен своими страданиями. Вообще, когда изучаешь материалы уголовных дел на таких лиц или слушаешь их рассказы, в первую очередь те, которые посвящены убийствам, невольно начинаешь чувствовать себя в «театре ужаса и абсурда». Оказывается, что вполне можно неразрывно связать эти два жанра, хотя последний на реальных подмостках может быть вполне безобидным.
Кто сочиняет эти страшные пьесы и ставит их? Несомненно, во всем этом должен быть скрыт какой-нибудь важный смысл. Найти его — цель этой книги.
Быть может, в тот момент, когда некрофильский убийца совершает преступление, особенно не в первый раз, перед ним внезапно обнаруживаются глубины бытия и то, что за ним; там холодно и мрачно, там скованная вечным сном равнодушная ледяная пустыня или долгий и тяжкий путь, охваченный огнем. Сколь жалкими и ничтожными могли казаться ему все человеческие заботы и стремления! Каким убогим и суетным выглядело все то, с чем он сталкивался каждый день, тем более, если в этот момент он переставал чувствовать свое тело! Возможно, что у кого-то из них в такие мгновения появлялось «шестое чувство», которое, возможно, роднит человека с глубинами вечности, связывает настоящее с непреходящим, бездушный прах с нетленным духом, смерть с обновлением. Но вряд ли он поймет, что еще не перерезана пуповина между ним и творцом всего сущего, кто бы ни выступал в роли такого творца, что от него притекает к нам животворная сила, от вечного источника жизни, который можно назвать отцом нашего милосердия.
Было бы более чем странным предположить, что такие люди не могут спокойно собирать цветочки на краю пропасти, не сознавая той демонической силы, которую таит в себе бездна. Но они все время действуют, находясь на краю пропасти, которая манит их к себе своей черной бездонностью. То, что они сталкивают туда людей и есть та разрушительная миссия, которую они реализуют в жизни. Собственно, они все время ощущают себя живущими на краю, часто — над бездной. Этот край создастся слабостью их социальных контактов, фактической выключенностью из нормальных связей и отношений и, самое главное, тем, что они сами не стремятся к людям, а скорее напротив — всеми силами от них. Они родились такими, их такими сделали отец и мать, лишая эмоционального тепла, их закрепили в этом последующие неудачи и катастрофы, гнетущий страх быть отвергнутым, раздавленным, уничтоженным, причем неизвестно кем и неизвестно за что.
Нам предстоит выяснить, можно ли признать психические состояния некрофильских убийц (до, во время и после совершения преступлений) духовным кризисом, как его понимают С. и К. Гроф. Они считают, что многие различные эпизоды неординарных состояний сознания (такие состояния переживают практически все некрофильские убийцы) могут рассматриваться как кризисы, связанные с духовной трансформацией и духовным раскрытием. Переживания такого типа — духовные кризисы — периодически описывались в литературе священных традиций всех эпох как бурные формы прохождения по мистическому пути. Духовные кризисы С. и К. Гроф определяют как критические и связанные с затруднительными переживаниями стадии глубокой психологической трансформации, которая вовлекает в себя все существо индивида. Духовные кризисы могут принимать форму неординарных состояний сознания и вызывать интенсивные эмоции, видения и другие изменения сенсорного восприятия, а также необычные мысли и всевозможные экстрасенсорные проявления. Эти эпизоды часто связаны с духовной тематикой и могут включать в себя последовательные переживания смерти и возрождения, переживания, напоминающие воспоминания прошлых жизней, чувство единства с Вселенной, встречи с различными мифологическими существами и другие подобные мотивы.
Авторы называют ситуации, которые могут породить духовный кризис: болезнь, катастрофа, операция, экстремальная физическая нагрузка или долгое время, проведенное без сна; околосмертные переживания, связанные с сильным биологическим кризисом; у женщин — сочетание физических и эмоциональных стрессов во время рождения ребенка, а также в случаях выкидыша или аборта: эмоционально насыщенный и интенсивный любовный акт; конец значимых любовных отношений, развод, смерть близких родственников и т. д. С. и К. Гроф называют еще ряд ситуаций, могущих спровоцировать духовный кризис. Так, были случаи, когда подобный кризис начинался в кресле дантиста при удалении зуба под действием закиси азота, который является психоделическим препаратом. Исследователи делают очень важное, на мой взгляд, замечание по поводу того, что широкий диапазон явлений, которые могут стать факторами, запускающими духовный кризис, заставляет предположить, что эти факторы связаны с готовностью индивида к внутренней трансформации, которая оказывается в эти моменты более важной, чем внешние стимулы. Динамика бессознательного усиливается настолько, что заслоняет собой обычное, ординарное осознание[63].
На мой взгляд, некрофильские убийцы не переживают духовного кризиса, как его понимают С. и К. Гроф, хотя и могут находиться (и находятся, но не все) в критическом состоянии. Эти состояния в некоторой своей части схожи с теми, которые переживают испытывающие духовный кризис (по С. и К. Гроф), но в главном — это принципиально иные состояния.
Как и лица, испытывающие духовный кризис, некрофильским убийцам свойственны неординарные состояния сознания, у них бессознательное, особенно в своей мотивационной части, заслоняет, даже подавляет собой обычное, ординарное сознание. Именно по этой причине их поведение так часто носит компульсивный характер и они влекомы страстями, смысл, цель и назначение которых им неведомы. Переживания преступных некрофилов действительно критичны и связаны с затруднительными переживаниями глубокой психологической трансформации, которые вовлекают в себя все их существо. Таких лиц посещают необычные мысли, и они испытывают экстраординарные влечения, удовлетворение которых даст столь искомое наслаждение. Некрофильские убийцы сосредоточены на своем внутреннем пространстве, и чрезвычайно важно отметить, что и они в своих критических состояниях настойчиво и неистово ищут себя, пытаются определить свое место в видимом и невидимом мирах, выйти за пределы «Я» и при этом нащупать свои внутренние условия, при которых они примут себя. Не исключено, что сам кризис у них наступает вследствие всех этих поисков.