– Таня, это Шон. – Я запнулся и приложил губы к самой решетке микрофона.
– Какой Шон?
– Друг Хлои. Она…
– Господи, ты хоть представляешь, который час?
– Представляю. Хлоя не вернулась с работы домой. Ты не знаешь, где она может находиться?
– Откуда? – В ее голосе звучали усталость и раздражение.
У меня оборвалось сердце. Я надеялся, Таня скажет, что Хлоя у нее или отправилась к кому-то на вечеринку.
– Ты видела, как она уходила?
– Да, она… Нет, я ушла раньше. Хлоя разговаривала с каким-то парнем, который пришел в бар. А мне велела идти домой.
– С парнем? Что за парень? Кто такой?
– Слушай, мне рано вставать…
– Ты его раньше видела?
– Нет. Я же объяснила: с каким-то парнем. Вульгарным, но Хлоя, похоже, его знает.
Когда я возвращался домой, по улице уже спешили ранние прохожие. Записка так и лежала на кухонном столе, где я ее оставил. Я все-таки проверил спальню, но кровать оказалась пуста. В восемь часов я позвонил Жасмин, хотя не очень рассчитывал, что Хлоя у нее. Ее там и не было.
– Ты позвонил в полицию? – сразу переходя на деловой тон, спросила Жасмин.
– Пока нет. – Эту возможность я держал напоследок. – Думаешь, надо?
– Подожди до полудня, – посоветовала она.
В одиннадцать часов я услышал, как кто-то отпирает дверь. Я сидел за кухонным столом, чувствуя, как гадко во рту от кофе и усталости. Но когда вошла Хлоя, вздохнул с облегчением. Она посмотрела на меня долгим взглядом и закрыла за собой дверь.
– Где ты была? Ты в порядке?
– Да. Задержалась в одном месте.
– Я с ума сходил. Почему не позвонила?
– Было поздно. Не хотела беспокоить.
Хлоя больше на меня не смотрела. Ее лицо было бледным, под глазами темнели круги.
– У кого ты задержалась?
– Это старые дела. Вы не знакомы. – Хлоя шагнула к ванной. – Мне надо…
– У кого ты задержалась?
– У одного знакомого человека.
– Таня сказала, что видела вечером в баре мужчину. Это он?
Хлоя кивнула.
– Твой бывший парень?
– Да.
Больно стиснуло грудь, словно из нее выпустили весь воздух.
– Ты с ним спала?
– Нет! – неожиданно зло выкрикнула она. – Ничего не было! Ты доволен? А теперь оставь меня в покое!
– Оставить в покое? Ты провела ночь с другим мужчиной и хочешь, чтобы я притворялся, будто ничего не было?
– Именно! Это не твое дело!
Пораженный, я уставился на нее. Меня все еще душил гнев, но я понимал, если дать ему волю, назад уже ничего не вернуть.
– Ты правда считаешь, что это не мое дело?
– Нет. Не знаю. – Хлоя тихо заплакала. – Прости.
Она бросилась в ванную и заперла дверь, а я остался сидеть, ничего не чувствуя. Абсолютно ничего.
Глава 9
Когда на следующее утро Матильда принесла завтрак, я уже встал, разбуженный головной болью с похмелья и громким кукареканьем петуха во дворе. Вечером я выпил за обедом еще одну бутылку вина. И как бы ни судить о бренде «Шато Арно», в крепости ему никто бы не отказал. Я спустился в туалет, затем подставил голову под кран, прогоняя остатки сна. С волос капало, а я сидел в джинсах у амбара и наслаждался овевавшей тело ранней утренней прохладой.
Утро выдалось чудесным, как, впрочем, и все предшествующие, с тех пор как я нашел здесь пристанище. Небо бездонно голубое, не выбеленное зноем, который появится позже. На горизонте цепочка облаков, но так далеко, что, кажется, им никогда сюда не приплыть.
Я прогнал рыжую несушку, которая решила поклевать рядом со мной, и, подняв голову, увидел, что ко мне идет Матильда.
– Доброе утро, – произнесла она.
Ее лицо, как обычно, ничего не выражало. Матильда поставила поднос с завтраком на землю. От кофе вился почти невидимый парок, хлеб, судя по аромату, только что испекли. На тарелке лежали два очищенных яйца.
– Вот сделала для вашей ноги, – сказала она, протягивая предмет, который принесла под мышкой.
Этим предметом оказалась подошва резинового сапога, от нее была отрезана почти вся верхняя часть, кроме пятки. По бокам проделаны дырки, и в них продет шнурок.
– Спасибо.
– Для того чтобы защитить бинт, – объяснила Матильда. – Может, вам помочь, когда работаете? – Она закинула назад волосы. Как я успел заметить, для нее это было признаком волнения. – Хочу попросить вас об одолжении. Греттен сказала, что вы преподавали английский?
– Частным образом. Не в школе.
– Возьметесь ее обучать?
– Я не уверен…
– Я сама буду вам платить, – поспешно добавила Матильда. – Немного. Но и вам не нужно давать ей формальные уроки. Учите… когда с ней разговариваете.
Я хотел ответить «нет». После вчерашнего вечера решил, что чем меньше общаюсь с сестрой Матильды, тем лучше.
– А сами почему ее не учите?
– Мой английский не настолько хорош. – Она пожала плечами. – И кроме того, Греттен не любит, когда я ей указываю, что делать.
– А как посмотрит на это ваш отец?
– Проблем не возникнет.
Это вовсе не означало, что он одобрит наши занятия, но Матильда лучше знала своего родителя. Она ждала ответа, а я, сколько ни ломал голову, не мог придумать предлог для отказа.
– Что ж, попробую дать ей несколько уроков.
Улыбка Матильды, хоть и более сдержанная, чем у сестры, делала ее моложе.
– Спасибо.
Я проводил ее взглядом, пока она шла через двор, и принялся рассматривать башмак. Он пах старой резиной, и на его изготовление ушло, наверное, несколько минут. Но забота Матильды меня растрогала – я не мог припомнить, чтобы в последнее время кто-нибудь для меня что-либо сделал. Галоша облегчила мне жизнь. Надев ее после завтрака, я обнаружил, что могу наступать на ногу и даже частично переносить на нее вес и делать пару подпрыгивающих шагов.
На лесах башмак дал мне ощущение устойчивости и уверенности. Взявшись за кувалду, я изо всех сил старался не обращать внимания на отдающуюся с каждым ударом головную боль, надеясь, что вместе с потом удастся выгнать похмелье. Волдыри на ладонях саднило, но я не мог заставить себя надеть найденные в карманах комбинезона грязные перчатки.
Постепенно скованность мышц исчезала. Я закончил один участок и взялся за стену с незакрытым ставнями окном спальни. Несколько камней под водосточным желобом расшатались, и не оставалось ничего иного, как вытащить их. Прежде чем я сообразил, что наделал, в кладке образовалась дыра, достаточно большая, чтобы в нее пролезть. Обнажился внутренний ряд камней. Я немного оробел от того, какой урон нанес дому. Со страхом сознавал, что сам не очень понимаю, что надо делать.
Но было все же нечто доставляющее удовлетворение в концентрированном напоре долота и кувалды. Я колотил, куски раствора летели мне в лицо, как шрапнель. Я даже не почувствовал сильной боли, когда снова угодил себе по руке. От повторяющихся ударов плоть и кости онемели, потеряли чувствительность. И лишь во время достаточно долгой паузы начинали оживать.
Вскоре я потерялся в ритме кувалды. Весь мир сузился до участка стены над окном спальни, поэтому не сразу осознал, как в поле зрения по комнате что-то промелькнуло. Я посмотрел вверх и по другую сторону пыльного стекла увидел человеческое лицо.
– Боже!
Долото выпало из рук и, отскочив от доски, проскользнуло между стеной и настилом и звякнуло о камни. Греттен открыла окно и рассмеялась.
– Я вас напугала?
– Нет, – ответил я, чувствуя, как бешено колотится сердце.
– Я принесла вам кофе. – Она подала мне большую чашку. – Подумала, вам не нужно будет спускаться вниз.
– Спасибо.
А спускаться все равно придется – за долотом, но я решил не заострять на этом ее внимания. Я не видел Греттен со вчерашнего вечера, когда она сожгла фотографию. Но теперь это событие ее, похоже, не волновало. Она оперлась о подоконник и смотрела, как я садился на край настила.
– Матильда сказала, вы будете давать мне уроки английского. – В ее голосе прозвучала насмешка.
– Если хотите.
– Это была ее идея. Можете учить меня во второй половине дня. Папа в это время спит, а Матильда присматривает за Мишелем. Нас никто не потревожит.
Усмехнувшись, Греттен ждала моей реакции. А я пил кофе, изображая безразличие. Напиток был черным, крепким и таким горячим, что грозил обжечь язык.
– На ваше усмотрение.
– Что это у вас на ноге? – Греттен заметила мою самодельную галошу.
– Матильда сделала.
– Матильда? – Улыбка исчезла с ее лица. – Идиотский вид!
Я пропустил ее слова мимо ушей. Из открытого окна тянуло затхлостью, хотя, признаться, совсем отвратительным я этот запах не назвал бы. Теперь, без пелены грязного стекла, стали виднее отслаивающиеся обои и потрескавшаяся штукатурка спальни. Железная кровать со сбившимся комками матрасом и валиком под подушку, казалось, вот-вот развалится и рухнет на некрашеные доски пола.
– Чья была эта комната?
– Мамы.
Я отметил, что она не сказала: «Мамы и папы». И, показав на снимок на туалетном столике, спросил:
– Это она с вашим отцом?
Греттен кивнула.
– Их свадебное фото.
– Сколько лет вам было, когда она умерла?
– Мало. Я ее совсем не помню. В детстве после смерти мамы я играла в ее инвалидном кресле, но однажды упала и ушиблась, и папа сломал его.
«И пони у тебя тоже не было», – подумал я, но язык придержал – привык при ней помалкивать. Греттен притихла, а я готов был поклясться, что знаю, какими будут ее следующие слова.
– Залезайте ко мне.
– Нет, спасибо.
Она отодвинулась, чтобы дать мне возможность перебраться через подоконник.
– Не бойтесь, в эту комнату теперь никто не заходит.
Кофе был еще слишком горячим, но я все-таки сделал глоток.
– Лучше останусь здесь.
– Что-то не так?
– Все нормально.
– Тогда почему не лезете ко мне? Не хотите?
– Работаю.
– Вы не работаете, а пьете кофе.
Ее улыбка показалась мне задиристо-дразнящей и самоуверенной. Было в Греттен нечто напоминающее кошку – лук