К ДВИНЕ
Тоска моя, Двина…
Где взять мне столько силы,
Чтоб повернула вспять
Упругая вода,
Чтоб Родине своей
Ты сына возвратила,
Блеснула чтоб слезой
Падучая звезда…
Мечтал я, в вихрях бурь,
Не ведая предела,
Раскинув руки, плыть
Грозе наперекор…
Но в рабстве день и ночь
Горят душа и тело.
Как мне дышать и жить,
Как вынести позор!
О, если бы я мог,
Не только эти, воды —
Всю прожитую жизнь
Я повернул бы вспять,
Чтоб каждый шаг и вздох
Отдать земле свободы,
Чтоб снова жизнь и песнь
Родной земле отдать.
А сердце до конца
Всё вытерпеть согласно,
Ему бы только жить
В родимой стороне,
Где можно петь и плыть,
Захлебываясь счастьем,
По песенной реке
На вспененной волне.
О, если б ты, земля,
Укрыла прах сыновий, —
Была бы смерть легка,
Где сладок отчий дым.
И пусть не обелиск,
А песня в изголовье
Осталась бы мерцать
Над холмиком моим.
Не в силах больше я
Дышать в ярме неволи.
Мой мозг спален дотла,
Одна душа без дна…
Возьми меня к себе,
Спаси от этой боли,
В объятья быстрых вод
Возьми меня, Двина…
Быть может, в смертный час
Найду я утешенье,
Качаясь на твоих
Разбуженных волнах;
Увидит мой народ,
Как, торопя теченье,
На родину плывет
Мой беспокойный прах.
Тоска моя, Двина…
О, если б можно было
Мне вспять поворотить
Хотя б одну струю, —
Земле б моей родной
Ты тело возвратила
И песню опаленную мою!
МОЛОДАЯ МАТЬ
Горит деревня. Как в часы заката,
Густой багрянец по небу разлит.
Раскинув руки, на пороге хаты
Застреленная женщина лежит.
Малыш озябший, полугодовалый,
Прижался к ней, чтоб грудь ее достать.
То плачет он надрывно и устало,
То смотрит с удивлением на мать.
А сам палач при зареве пожара,
Губя живое на своем пути,
Спешит на запад, чтоб спастись от кары,
Хотя ему, конечно, не уйти!
Сарвар украдкой вышла из подвала,
Поблизости услышав детский крик,
К крыльцу своих соседей подбежала —
И замерла от ужаса на миг.
Ребенка подняла: «Не плачь, мой милый,
Не плачь, тебя я унесу в наш дом».
Она его согрела, и умыла,
И теплым напоила молоком.
Сарвар ласкала малыша впервые,
Впервые в ней заговорила мать,
А он к ней руки протянул худые
И начал нежно что-то лепетать.
Всего семнадцать ей, скажи на милость!
Еще вся жизнь, всё счастье впереди.
Но радость материнства пробудилась
Уже сейчас у девушки в груди.
Родные звуки песенки знакомой
Польются в предвечерней тишине…
Мне в этот час пройти бы мимо дома
И заглянуть бы в то окошко мне!
Сарвар малышку вырастит, я знаю,
В ее упорство верю до конца.
Ведь дочерям страна моя родная
Дарует материнские сердца.
ПОСЛЕДНЕЕ ВОСПОМИНАНИЕ
У милого взгляда
Волшебная сила.
Ты нежной улыбкой
Меня покорила.
Но я ведь не молод.
Зачем старикану
Волнения, страсти?..
Я сохну, я вяну.
К тебе на свиданье
Спешу я украдкой.
Меня, словно юношу,
Бьет лихорадка:
То пламя сжигает,
То холод по коже.
А ты всех красивей,
А ты всех дороже.
Для счастья довольно
Улыбок лучистых
И чтоб ты коснулась
Седин серебристых.
Далекая юность
Тебя мне послала.
Засмейся, родная!
Я счастлив немало,
Я счастлив немало.
БЕЗ НОГИ
Вернулся я! Встречай, любовь моя!
Порадуйся, пускай безногий я:
Перед врагом колен не преклонял,
Он ногу мне за это оторвал.
Ударил миной, наземь повалил.
«Ты поклонился!» — враг торжествовал.
Но тотчас дикий страх его сковал:
Я без ноги поднялся и стоял.
За кровь мою разгневалась земля.
Вокруг в слезах склонились тополя.
И мать-земля упасть мне не дала,
А под руку взяла и повела.
И раненый любой из нас — таков:
Один против пятнадцати врагов.
Пусть этот без руки, тот — без ноги,
Наш дух не сломят подлые враги.
Сто ног бы отдел, а родной земли
И полвершка не отдал бы врагу.
Ценою рабства ноги сохранить?!
Как ими по земле ходить смогу?
Вернулся я!.. Встречай, любовь моя!
Не огорчайся, что безногий я,
Зато чисты душа моя и честь.
А человек — не в этом ли он весь?
ВАРВАРСТВО
Они их собрали,
Спокойно до боли,
Детишек и женщин…
И выгнали в поле.
И яму себе
Эти женщины рыли.
Фашисты стояли,
Смотрели, шутили…
Затем возле ямы
Поставили в ряд
Измученных женщин
И хилых ребят.
Поднялся наверх
Хищноносый майор,
На этих людей
Посмотрел он в упор.
А день был дождливый,
Касалися луга
Свинцовые тучи,
Толкая друг друга.
Своими ушами
Я слышал тогда,
Как реки рыдали,
Как выла вода…
Кричали ручьи,
Словно малые дети…
Я этого дня
Не забуду до смерти.
И солнце сквозь тучи
(Я видел всё это!),
Рыдая, ласкало детей
Своим светом.
Как ветер ревел,
Бессердечен и груб,
С корнями тот ветер
Вдруг вывернул дуб.
Дуб рухнул огромный
Со вздохом тяжелым.
И в ужасе дети
Вцепились в подолы.
Но звук автомата
Сумел вдруг прервать
Проклятье, что бросила
Извергам мать!
У сына дрожали
Ручонки и губки.
Он плакал в подол
Ее выцветшей юбки.
Всю душу ее
На куски разрывая,
Сын будто кричал,
Уже всё понимая:
«Стреляют! Укрой!
Не хочу умирать!»
Нагнувшись, взяла его
На руки мать,
Прижала к груди:
«Ну не бойся, сейчас
Не будет на свете,
Мой маленький, нас…
Нет, больно не будет…
Мгновенная смерть…
Закрой только глазки,
Не надо смотреть.
А то палачи закопают живьем.
Нет, лучше от пули
Мы вместе умрем».
Он глазки закрыл,
Пуля в шею вошла…
Вдруг молния
Два осветила ствола
И лица упавших,
Белее, чем мел…
И ветер вдруг взвизгнул,
И гром загремел.
Пусть стонет земля,
Пусть рыдает крича;
Как магма, слеза
Будет пусть горяча!
Планета!
Живешь миллионы ты лет,
Садам и озерам
Числа твоим нет.
Но видела ль ты
Хоть единственный раз
Позорнее случай,
Чем тот, что сейчас?
Страна моя,
Правда на знамени алом!
Омыто то знамя
Слезами немало.
Огнями той правды
Громи палачей
За детскую кровь
И за кровь матерей!
ПОСЛЕ БОЛЕЗНИ
Я вновь здоров. И мозг усталый мой
Очистился от мглы гнетущей.
Мой влажен лоб. Он будто бы росой
Покрылся в час зари цветущей.
Я вижу вновь, как светом мир богат,
Я слышу счастья веянья живые.
Так дивно мне и так я жизни рад,
Как будто в эту жизнь вхожу впервые.
И вижу я в чудесном полусне
Лучистой юности сиянье, —
Сиделка наклоняется ко мне,
И нежно рук ее касанье.
УХОДИ, ГОРЕ
Горе, день окончился твой!
Не гости, порасти травой.
Как подумаю — никогда
Так не гнула меня беда.
Заслоняя в окошке свет,
Реял черный твой силуэт —
Ты мне душу терзало, зло,
Хищно дни мои стерегло.
Щеки впали. Счастье гоня,
Ты одело в траур меня…
Ныне ж — радость: любимый мой
Победил и пришел домой!
Это, верно, чудится мне:
Милый — в доме, солнце — в окне.
Отступили беда и тьма,