| Nor with the immemorial superstition of their race, and in accordance with the preternaturalness, as it seemed, which in many things invested the Pequod, were there wanting some of the seamen who swore that whenever and wherever descried; at however remote times, or in however far apart latitudes and longitudes, that unnearable spout was cast by one self-same whale; and that whale, Moby Dick. | По причине вековых суеверий, присущих племени мореплавателей, и той сверхъестественности, что окружала "Пекод", среди матросов не было недостатка в людях, которые готовы были поклясться, что этот неуловимый фонтан, где бы и когда бы его ни замечали, в какой бы глухой час, под какими бы отдаленными широтами он ни возникал, этот фонтан пускал всегда один и тот же кит - Моби Дик. |
| For a time, there reigned, too, a sense of peculiar dread at this flitting apparition, as if it were treacherously beckoning us on and on, in order that the monster might turn round upon us, and rend us at last in the remotest and most savage seas. | Порой при появлении этого летучего призрака людьми на борту овладевал какой-то странный ужас: казалось, что видение коварно манило нас за собой, словно затем, чтобы чудовище могло в конце концов наброситься на нас и в дальних диких морях нас растерзать. |
| These temporary apprehensions, so vague but so awful, derived a wondrous potency from the contrasting serenity of the weather, in which, beneath all its blue blandness, some thought there lurked a devilish charm, as for days and days we voyaged along, through seas so wearily, lonesomely mild, that all space, in repugnance to our vengeful errand, seemed vacating itself of life before our urn-like prow. | Страхи эти, такие смутные и в то же время такие зловещие, приобретали особую силу по контрасту с окружающей безмятежностью, за синим покоем которой как бы притаились, думалось нам, какие-то дьявольские чары; а мы день за днем уходили все дальше, и дальше среди такого томительного пустынного затишья, что чудилось, будто само пространство расступилось и всякая жизнь бежала перед мстительным килем нашего корабля. |
| But, at last, when turning to the eastward, the Cape winds began howling around us, and we rose and fell upon the long, troubled seas that are there; when the ivory-tusked Pequod sharply bowed to the blast, and gored the dark waves in her madness, till, like showers of silver chips, the foam-flakes flew over her bulwarks; then all this desolate vacuity of life went away, but gave place to sights more dismal than before. | Но вот наконец, повернув к востоку, в сторону мыса Доброй Надежды, "Пекод" стал вздыматься и нырять на широкой, размашистой зыби, и штормовые ветры начали завывать вокруг; когда украшенное белыми клыками судно резко кренилось под порывом ветра или в бешенстве таранило носом черные волны, так что пенные хлопья дождем серебристых осколков летели из-за бортов, тогда исчезла вся эта безжизненность и пустота, уступив место зрелищам, еще более мрачным и гнетущим. |
| Close to our bows, strange forms in the water darted hither and thither before us; while thick in our rear flew the inscrutable sea-ravens. | Рядом с нами у самого борта проносились в волнах неведомые существа, а за кормой вились тучей загадочные морские вороны. |
| And every morning, perched on our stays, rows of these birds were seen; and spite of our hootings, for a long time obstinately clung to the hemp, as though they deemed our ship some drifting, uninhabited craft; a thing appointed to desolation, and therefore fit roosting-place for their homeless selves. | Каждое утро видели мы этих птиц, рядами унизывавших наши снасти, и как ни пытались мы криками спугнуть их, они подолгу сидели на тросах, будто считали "Пекод" брошенным, покинутым на волю волн и ветров судном, отданным запустению и потому вполне пригодным насестом для таких бездомных созданий, как они. |
| And heaved and heaved, still unrestingly heaved the black sea, as if its vast tides were a conscience; and the great mundane soul were in anguish and remorse for the long sin and suffering it had bred. | И все вздымалось, вздымалось, без отдыха вздымалось темное, бескрайнее лоно океана, точно больная совесть великой мировой души, в раскаянии страждущей за тяжкие грехи и муки, которые она сотворила. |
| Cape of Good Hope, do they call ye? | Мысом Доброй Надежды зовут тебя? |
| Rather Cape Tormentoto, as called of yore; for long allured by the perfidious silences that before had attended us, we found ourselves launched into this tormented sea, where guilty beings transformed into those fowls and these fish, seemed condemned to swim on everlastingly without any haven in store, or beat that black air without any horizon. | Куда лучше подходит тебе старинное имя - Мыс Бурь; ибо, убаюканные долгим предательским штилем, мы вдруг попали в эти бушующие воды, где грешные души во образе птиц и рыб, казалось, навечно осуждены были плавать в безбрежном океане, не имея надежды на тихую гавань, или биться в черном воздухе, не ведая горизонта. |
| But calm, snow-white, and unvarying; still directing its fountain of feathers to the sky; still beckoning us on from before, the solitary jet would at times be descried. | Но и тогда, спокойный, белоснежный и неизменный, по-прежнему направляя к небесам свой серебристый плюмаж, по-прежнему маня нас за собой, был виден по временам одинокий фонтан. |
| During all this blackness of the elements, Ahab, though assuming for the time the almost continual command of the drenched and dangerous deck, manifested the gloomiest reserve; and more seldom than ever addressed his mates. | Все эти дни, среди черного смятения стихий, Ахав, взявший на себя почти непрерывное командование вымокшей, зловещей палубой, пребывал в самом мрачном и необщительном расположении духа, и еще реже, чем обычно, обращался к своим помощникам. |
| In tempestuous times like these, after everything above and aloft has been secured, nothing more can be done but passively to await the issue of the gale. | В штормовую погоду, после того как все на палубе принайтовлено и убраны паруса, не остается ничего иного, как в бездействии ожидать исхода урагана. |
| Then Captain and crew become practical fatalists. | В такие дни капитан и его команда становятся фаталистами. |
| So, with his ivory leg inserted into its accustomed hole, and with one hand firmly grasping a shroud, Ahab for hours and hours would stand gazing dead to windward, while an occasional squall of sleet or snow would all but congeal his very eyelashes together. | Упершись своей костяной ногой в привычное углубление и крепко ухватившись одной рукой за ванты, Ахав долгими часами стоял, обратив лицо против ветра, и глядел вперед, и от внезапно налетавших порывов урагана со снегом едва не смерзались его ресницы. |
| Meantime, the crew driven from the forward part of the ship by the perilous seas that burstingly broke over its bows, stood in a line along the bulwarks in the waist; and the better to guard against the leaping waves, each man had slipped himself into a sort of bowline secured to the rail, in which he swung as in a loosened belt. | А в это время матросы, которых прогнали с бака гибельные валы, с грохотом лопавшиеся у бушприта, выстроились вдоль бортов на шкафуте, и каждый, чтобы надежней защититься от наскока волн, набросил на себя, словно незатянутый пояс, нечто вроде петли булиня, закрепленной у поручней, и теперь раскачивался в ней туда-сюда под пляску зыбей. |
| Few or no words were spoken; and the silent ship, as if manned by painted sailors in wax, day after day tore on through all the swift madness and gladness of the demoniac waves. | Редко кто произносил хоть слово; и безмолвное судно, чей экипаж, казалось, составляли восковые куклы, день за днем, неслось вперед среди безумия и ликования демонических сил. |
| By night the same muteness of humanity before the shrieks of the ocean prevailed; still in silence the men swung in the bowlines; still wordless Ahab stood up to the blast. | И по ночам стояла на корабле все та же людская немота пред лицом вопящего океана; так же в молчании мотались в петлях булиня матросы, так же, не дрогнув, стоял безмолвный Ахав под натиском шторма. |
| Even when wearied nature seemed demanding repose he would not seek that repose in his hammock. | Даже когда сама его природа требовала передышки, он не искал этой передышки в своей койке. |
| Never could Starbuck forget the old man's aspect, when one night going down into the cabin to mark how the barometer stood, he saw him with closed eyes sitting straight in his floor-screwed chair; the rain and half-melted sleet of the storm from which he had some time before emerged, still slowly dripping from the unremoved hat and coat. | Старбек не мог забыть, как однажды ночью, спустившись в каюту, чтобы отметить показания барометра, он увидел там старого капитана, который с закрытыми глазами сидел выпрямившись на своем привинченном к полу стуле; а капли дождя и оттаявшего снега медленно стекали вокруг него с плаща и шляпы. |