Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах — страница 31 из 111

, и об индивидуальных политико-идеологических стратегиях, зашифрованных в конкретных исторических образах. Для характеристики исторического воображения раннего Нового времени, сильно повлиявшего на последующее возникновение медиевализма, особенно интересен сам отбор древних народов и легендарных или исторических персонажей, от которых предпочитали вести свое происхождение те или иные знатные семейства Европы.

Итальянские истоки жанра дворянской генеалогии, не говоря уже о лежащем в основе мировоззрения и эстетических идеалов Ренессанса идеализированном образе классической греко-римской древности, определили большую популярность древних троянцев и римлян в качестве желанных предков для дворянских фамилий. Данная мода, естественным образом продиктованная кругом чтения аристократических семейств, не была ограничена географическими рамками Италии или Средиземноморья, а распространилась практически на всю Европу, не исключая, конечно, и славянские страны. Это заметно отличает ситуацию с дворянскими генеалогиями от положения, наблюдавшегося в области конструирования протонациональных идеологем, где славянские «origines gentium», как правило, не претендовали на римское происхождение. Очевидно, что римское происхождение отдельных (правящих или дворянских) родов было все же проще обосновать, нежели римское происхождение всей «нации», как правило, уже имевшей к этой эпохе устойчивую традицию «origo», во многих случаях восходившую к Средневековью. Не стоит забывать также о том, что именно в эпоху Ренессанса в связи с появлением протонационального дискурса, когда гуманистами на основе языкового критерия стали впервые очерчиваться контуры больших наций, выходивших за пределы традиционных политических лояльностей и сословных корпораций, постепенно обозначается проблема соотношения знати (элиты) и «народа» (людей, говорящих на вернакуляре). Иными словами, знать уже явно нетождественна народу, как это сплошь и рядом наблюдалось в более ранних формах этнического дискурса. Такая ситуация объективно создавала благодатную почву для усложнения исторического воображения, позволяя приписывать тем или иным дворянским родам происхождение, отличное от происхождения всей воображаемой «нации».

Ярким примером появления римского родового мифа в стране, чья элита давно имела свой устоявшийся «варварский» миф о происхождении, является появление в Венгерском королевстве во второй половине XV в. представления о римском происхождении рода Хуньяди, к которому принадлежал король Венгрии Матьяш (1458–1490 гг.). Документированная история рода Хуньяди, имевшего, по всей видимости, влашское (румынское) происхождение, восходит к XIV в. В 1409 г. представитель рода по имени Вайк получил за свои заслуги в борьбе с османами замок в Хунедоаре в Трансильвании, ставший с тех пор родовым гнездом Хуньяди. Влашское происхождение рода стало основой для формирования мифа о римском происхождении Хуньяди, начало которому положил сицилийский гуманист Пьетро Ранцано (ок. 1420/1428–1492), долгое время проведший в Венгрии и написавший знаменитый труд «Извлечение из дел венгерских» («Epitome rerum Hungaricarum»). Тезис Ранцано о римском происхождении Хуньяди был впоследствии развит другим итальянским историком, работавшим в Венгрии при дворе короля Матьяша, — Антонио Бонфини. Отталкиваясь от родового герба Хуньяди, на котором был изображен ворон, Бонфини связал происхождение рода Хуньяди с известной из античной истории римской фамилией Корвинов (лат. corvus — ворон)[393]. Таким образом, в результате исторической «антикизации» влашского происхождения Хуньяди сложилась интересная и в какой-то мере даже парадоксальная картина: король римского происхождения находился во главе политической «нации» (сословной корпорации знати) происходившей главным образом, от гуннов.

Довольно рано античных предков приобрели себе и хорватские аристократические семейства, имевшие тесные связи как с венгерским двором, так и с очагами ренессансной культуры Средиземноморья, такими как Венеция. Так, уже в начале XVI в. славных античных предков обрел хорватский аристократический род Курьяковичей. История рода восходит к одному из представителей средневекового хорватского «племени» (родственного коллектива) Гусичей, впервые упоминаемого еще в XI в. Представители Гусичей фигурировали среди членов 12 знатных племен, заключивших, согласно средневековой традиции, договор с венгерским королем Коломаном в 1102 г. Этот документ обозначил правовые рамки хорватско-венгерской унии. Непосредственным родоначальником Курьяковичей был один из представителей «племени» Гусичей по имени Курьяк, который в 1298 г. стал комитом (наместником) области Крбава в западной части Хорватии. В начале следующего XIV столетия Крбавская жупания, входившая в состав Хорватско-Венгерского королевства, стала наследственным владением потомков Курьяка, которые приобрели титул крбавских князей[394]. На протяжении всего своего существования род Курьяковичей неизменно играл важную роль в хорватской политике, однако лишь при последнем представителе рода Иване Карловиче, видном хорватском полководце и государственном деятеле, два раза занимавшем пост бана Хорватии (в 1521–1524 и 1527–1531 гг.), складывается представление о том, что Курьяковичи, а точнее Гусичи, являются потомками древнеримского патрицианского семейства Манлиев (gens Manlia).

В своей дипломатической переписке Иван Карлович добавлял к своему христианскому имени античное имя (прозвище) Торкват. Венецианский автор Донадо да Лецце в своей «Турецкой истории» счел латинское прозвище Ивана Карловича переводом его родового имени Курьякович, однако такое объяснение не соответствует действительности. Подлинный смысл именования хорватского вельможи римским прозвищем Торкват проясняется в речи, составленной его придворным капелланом Степаном Поседарским по случаю прибытия в 1516 г. посольства Ивана Карловича в Рим. В эпиграмме, приложенной к печатной версии речи, Иван Карлович не только прямо именуется Торкватом, но и уподобляется римлянину Манлию: если некогда Манлий защитил Рим от галлов, то «этот наш Торкват» теперь обороняет землю отцов от османов[395]. Действительно, согласно известному рассказу из «Истории от основания города» Тита Ливия, прозвище Торкват (Torquatus) получил в свое время представитель рода Манлиев, трибун Тит Манлий, завладев ожерельем сраженного им в поединке галльского воина. Еще один Тит Манлий Торкват, по сообщению того же римского автора, был спустя много лет консулом Рима, воевавшим с галлами и подавившим восстание сардов на Сардинии.

Таким образом, есть основания полагать, что еще в начале XVI в. Иван Карлович (Торкват) не просто ассоциировался у своих современников с героями античности, но и действительно считался потомком римского патрицианского семейства Манлиев. Если это так, то как мог возникнуть этот генеалогический миф? По мнению хорватского исследователя Л. Шполярича, на появление мифа оказал влияние факт изображения гуся на родовом гербе Курьяковичей. Конечно, гусь в данном случае напоминал о славном племени Гусичей, из который происходил первый крбавский комит Курьяк. Но ведь гуси, как известно, спасли Рим! Создатели генеалогического мифа Курьяковичей могли, как полагает исследователь, вдохновиться известным рассказом Тита Ливия, где сообщалось о том, как представитель рода Манлиев Марк Манлий Капитолин спас Рим от галлов, когда его разбудили гуси. При этом, как специально отмечает Л. Шполярич, понять подобный ход мыслей можно лишь в контексте связей Ивана Карловича с венгерским двором, где в эту же эпоху получил развитие миф о происхождении короля Матьяша Хуньяди от римского рода Корвинов. По предположению исследователя, импульсом к принятию Иваном Карловичем, будущим хорватским баном, римского имени и соответствующего ему генеалогического мифа мог послужить пример сына короля Матьяша Хуньяди Яноша (Ивана), занимавшего в 1494–1504 гг. пост хорватского бана и, в отличие от своего отца, уже официально именовавшегося Иваном Корвином[396].

Если римский миф Курьяковичей мог появиться под влиянием венгерского корвиновского мифа, возникшего, как мы видели, под пером оказавшихся в Венгерском королевстве «странствующих гуманистов» из Италии, то формирование римского мифа другого могущественного хорватского семейства — Франкопанов — произошло в результате их непосредственных контактов с Римом и Венецией. Документированная история этого могущественного рода, чьи представители в Средние века являлись наследственными князьями крупнейшего на Адриатике острова Крк, восходит к началу XII в., когда хорватский остров уже находился под верховной властью Венеции. Представитель местной славянской знати Домний, венецианский вассал, приобрел большую власть на этой земле, а его сыновья Варфоломей и Вид заключили в 1163 г. договор с венецианским дожем, предоставивший им остров в пожизненное владение[397]. Так началась история особого хорватского островного княжества под властью Венеции и династии его князей, получивших спустя несколько веков родовое имя Франкопанов. Уже третий сын Домния Варфоломей II установил дружественные отношения с могущественным соседом Венеции — Венгерско-Хорватским королевством, вследствие чего вплоть до середины XIV в. Кркское княжество находилось в вассальной зависимости как от Венеции, так и от венгерско-хорватских королей. «Врастание» Кркского княжества в хорватсковенгерскую политику имело своим главным следствием расширение владений кркских князей, имевших давние прочные связи с приморскими районами Хорватии, на материк. В течение XIII–XIV вв. в состав их владений вошли, помимо важного приморского города Сень, обширные территории на северо-западе Хорватии, включавшие области Винодола, Гацки, Крбавы (Модрушской епископии) и Дрежника. К этому следует добавить, что, поступая на службу к хорватско-венгерским королям и другим европейским монархам, те или иные влиятельные представители рода занимали высокие чиновные должности и нередко приобретали владения далеко за пределами своего первоначального княжества. Из рода кркских князей Франкопанов происходило восемь хорватских банов XIV–XVII вв., как и много других влиятельных политических фигур