» хорватской и венгерской знати — беспрецедентной и отчаянно смелой политической акцией хорватских аристократов, направленной на свержение Габсбургов с трона королей Хорватии и имевшей своей целью обретение политической самостоятельности Хорватско-Славонского королевства, а также восстановление территориальной целостности хорватских земель[409].
Именно на фоне этих процессов необходимо рассматривать одну из первых по времени своего появления в Хорватско-Славонском королевстве целостных дворянских генеалогий — «Стемматографию рода Зринских» («Stemmatographia Mavortiae familiae comitum a Zrin»), написанную в 1663–1664 гг. ирландским клириком Марком Форстоллом (Marcus Forstall). Это произведение, появление которого отражало распространение в Хорватии нового историографического жанра, к тому времени уже давно оформившегося в Италии, не было лишь данью моде, а отвечало актуальным задачам утверждения исторической индивидуальности Хорватско-Славонского королевства и его знати. Притом что инициатива в составлении генеалогического труда, несомненно, исходила от Николы Зринского, реализовать замысел было поручено монаху-августинцу родом из Ирландии, ранее занимавшему высокий пост главы австрийской провинции августинцев, но вследствие конфликта с руководством ордена перешедшему на службу к Зринским, где он стал исполнять обязанности капеллана и секретаря.
Благодаря сохранившимся документам, процесс создания М. Форстоллом генеалогического труда в деталях был воссоздан венгерским исследователем Ш. Бене[410]. Исполняя волю своего патрона, Форстолл работал в архивах, путешествовал с исследовательскими целями, а также вступил в переписку с ведущими историографами той эпохи, такими как трогирский историк И. Лучич. Для нас во всем этом интересно прежде всего то, как Форстолл решил проблему происхождения рода Зринских. К тому времени в Хорватии уже циркулировала легенда о римских корнях Зринских, согласно которой Шубичи были потомками Сульпициев, древнеримского патрицианского рода (gens Sulpicia), из которого среди прочих государственных мужей происходил император Гальба. Однако, убедившись после консультаций с Лучичем в безосновательности этой генеалогической конструкции[411], Форстолл пошел другим путем. Ввиду невозможности получить информацию об истоках рода из документальных источников — грамот, актов и т. п., по совету своего коллеги он обратился к изучению историографии и внимательно проштудировал посвященные истории Иллирика труды Марулича, Орбини, Ратткая, других авторов «иллирской традиции».
При этом внимание Форстолла привлекло имя основателя готского королевства в Далмации — фигурирующего в «Летописи попа Дуклянина» короля Остроила (Ostroillus), имя которого в XVII в. иногда читалось как Островий (Ostrovius). С именем этого готского короля Форстолл связал название древнего родового гнезда Шубичей — крепости Островицы, предположив, что крепость либо была заложена самим Островием, либо была названа потомками, желавшими увековечить его имя. К этой информации автором было присовокуплено и еще одно свидетельство — о проживании в Датском королевстве ветви рода Зринских, именуемых Остривои (Ostrivoi)[412]. Получалось, таким образом, что Зринские ведут свое происхождение от Остроила/ Островия/Остривоя, готского короля Иллирика, брата знаменитого Тотилы. Если учесть, что среди предков Зринских к тому времени уже числились боснийские баны Борич, Кулин и Твртко, род Зринских приобретал поистине королевское происхождение.
На примере родословия Зринских можно определить роль, которую в генеалогических опытах играли уже устоявшаяся историографическая традиция, актуальная политическая ситуация, а также творческое остроумие самого историка, в конечном счете находившего в источниках то, что ему требовалось. В то же время «Стемматография» хорошо отражает и еще один аспект генеалогического творчества, на который специально обращает внимание Ш. Бене, характеризуя специфику самого жанра дворянской генеалогии, а именно его методологическую двойственность. С одной стороны, в процессе создания генеалогических опусов совершенствовался критический метод, необходимый при анализе документов. С другой стороны, в дворянских генеалогиях получает дальнейшее развитие традиционное мифотворчество в духе «origines gentium»[413]. Последнее относится, прежде всего, к самим истокам того или иного рода, которые в большинстве случаев не удавалось установить по архивным данным.
При этом представляется совершенно естественным, что круг персонажей, к которым могли возводить происхождение знатных родов творцы генеалогических опусов, определялся конкретной историографической традицией, которая в эпоху становления и развития протонационального дискурса становилась все более сфокусированной не на «всемирной», а на «национальной» (региональной) истории. Если приписывание римского происхождения хорватским аристократическим семействам в XVI в. означало то, что первенствующее значение для них имел глобальный средиземноморский ренессансный культурный контекст, то в XVII в. ситуация меняется. Став благодаря своему придворному историописцу потомками готских королей Иллирика, Зринские обретали историческую репрезентацию, полностью вписывавшуюся в рождавшуюся тогда хорватскую протонациональную идеологию, для которой, как уже отмечалось выше, были важны восходящие к «Летописи попа Дуклянина» готицистские аспекты, развитые в трудах М. Марулича, М. Орбини и Ю. Ратткая.
Эта протонациональная идеология хорватского дворянства получит свое наивысшее выражение на рубеже XVII и XVIII вв. в трудах выдающегося хорватского историка и энциклопедиста Павла Риттера-Витезовича. Примечательно, что Витезович, хорошо знакомый со «Стемматографией» Форстолла[414], назовет «Стемматографией» свой знаменитый труд о гербах Иллирика, а готский король Остривой (sic!) — уже вне связи с родом Зринских — займет почетное место первого хорватского короля в знаменитой книге Витезовича «Возрожденная Хорватия» (1700 г.)[415]. Сходство исторического воображения обоих авторов — Форстолла и Витезовича — объяснялось не только устоявшейся историографической традицией иллиризма и одинаковым кругом чтения. Медиевальные, то есть готские, «варварские» аспекты хорватской истории в большей степени, чем универсалистские римские или «протонациональные» иллирские, давали возможность политической структуризации хорватского протонационального проекта, ведь именно готы были основателями королевской власти в Иллирике. Таким образом, положение графов Зринских во главе потенциально автономной Хорватии в середине XVII в. словно возрождало ситуацию из далекой хорватской древности, когда свободолюбивыми иллирами правили могучие готские короли.
Особенностью генеалогии аристократии Великого княжества Литовского было восхождение большинства княжеских родов к известным и реально существовавшим князьям XIII–XIV вв. — представителям различных ветвей Рюриковичей и Гедиминовичей. Это не означает, что генеалогии всегда были подлинными — например, все верховские князья восходили к трем сыновьям Михаила Черниговского[416], хотя на самом деле сын у него был один. Но из-за наличия большого количества боковых ветвей князей различных княжеств и земель, подобрать предка, настоящего, приписанного или даже придуманного в Великом княжестве Литовском было проще, чем в соседней России, где удельная знать и ее потомки быстро деградировали и сошли с исторической арены, превратившись в служебников московских государей. Средневековая история бывших земель Киевской Руси давала литовской шляхте прекрасные возможности для реконструкций собственных генеалогий, подлинных и похожих на подлинные. Там тоже были легенды о выездах знати (например, предки Одинцевичей приехали «из немец» и княжили в Друцке). Присвоение шляхетского достоинства иноземцам называлось «индигенат».
Другой особенностью построения дворянских генеалогий была система гербов, распространенная на Великое княжество Литовское из Польши. В Европе герб присваивался дворянскому роду. В Польше, а затем и в Великом княжестве Литовском герб могли принять не только родственники аристократа, но и его вассалы (через пожалование — адопцию). Бытовало понятие «гербовое родство»: шляхтичи, не являющиеся родственниками, объединялись в одном гербе, и затем он служил маркером их идентификации (что позволяло говорить им: «Мы из герба Абданк», «Мы из герба Топор» и т. д.). Иногда число шляхетских фамилий, приписанных к одному гербу, достигало нескольких десятков или даже сотен (они считались клейнодными братьями)[417].
Генеалогические легенды сочинялись и о происхождении гербов. Точное время их возникновения определить сложно, несомненно только широкое хождение легенд в раннее Новое время, особенно после издания в 1584 г. гербовника Б. Папроцкого. Польская магнатерия при этом тяготела к античным образам и героям западноевропейской истории, любила рассуждать о плавании в «сарматском океане» «своих Ясонов» за колхидским золотым руном[418]. Например, Б. Папроцкий относит герб Белина ко времени Александра Македонского. Якобы его в 278 г. иллирийский полководец Лубос принес в Богемию, а уже оттуда он попал в Польшу. Герб Довшпрунг (Гиппоцентавр) упоминается в песнях поэтов Древней Греции и Рима. В Литву его привез спутник основателя великокняжеской династии Палемона Довшпрунг. Происхождение герба Корвин выводили от Марка Валерия Мессалы Корвина (64 г. до н. э. — 8 г. н. э.), римского консула. Он еще в римские времена командовал завоеванием Венгрии и Валахии, названной в его честь Валерией. Из герба Корвин вышли венгерский полководец Янош Хуньяди и его сын король Венгрии Матьяш, то есть польские дворяне Корвины оказывались им родственниками.