Что вся славянская семья
В лицо и недругу и другу
Впервые скажет: «Это я!»
При неотступном вспоминанье
О длинной цепи злых обид
Славянское самосознанье,
Как божья кара, их страшит!
Изменения национально-государственного облика Центрально-Восточной Европы и Балкан в Новое время
В серии войн, объединенных современными историками в Великую Турецкую войну 1683–1699 гг., Османская империя проиграла. 26 января 1699 г. на Карловицком конгрессе государства Священной Лиги (Священная Римская империя германской нации, Речь Посполитая, Венеция и Россия) начали раздел турецких владений в Европе. Подолия и земли Правобережной Украины отошли к Речи Посполитой, Славония, Трансильвания и часть Венгрии — к Священной Римской империи, Венеция получила греческие (часть Пелопоннеса) и адриатические (Далмацию) прибрежные земли. За Россией осталась часть Приазовья, завоеванная в 1696 г.[423]
Данный раздел Центрально-Восточной Европы и Балкан запустил исторические процессы, которые развивались весь XVIII — начало XIX в. и привели к радикальному изменению облика региона. Их вектор можно обозначить следующим образом: отступление Турции из Центрально-Восточной Европы и с Балкан, повлекшее рост освободительного движения и национализма среди славянских народов, возвышение Российской и Австрийской (с 1804 г., Австро-Венгерской с 1867 г.) империй и выход их на историческую арену как главных геополитических игроков. Параллельно начинался закат Речи Посполитой, которая к 1795 г. прекратит существование как государство.
Отступление Турции с Балкан и распространение на народы Центрально-Восточной Европы власти европейских империй (Австрийской, Российской, а также Пруссии — основы будущего Германского рейха) стимулировало в этом регионе процессы социально-экономического развития (на разных землях с разной степенью интенсивности)[424]. Интеграция экономических и социальных структур в имперские, рост западного технологического, культурного и интеллектуального влияния вели к усвоению европейского опыта, в том числе опыта интеллектуальной жизни и новых технологий как фактора развития культуры (начало распространения печатных изданий — того самого «печатного капитализма», который Б. Андерсон называл условием становления наций как «воображаемых сообществ» и т. д.). Со второй половины XVIII в. растет славянизация центрально-восточноевропейских городов, особенно в Чехии, Моравии, Силезии, Словении[425]. Повышение удельного веса горожан, славянски ориентированных в своих культурных запросах, формировало среду, более восприимчивую к росту национализма, чем традиционное аграрное общество. Славянские интеллектуалы читали европейские книги, развивали свои языки и литературу, осознав их значимость для нации, обращались к таким формам национальной культурной презентации, как театры, музеи, народное просвещение, создание отечественных исторических нарративов и т. д.[426] Отправной точкой этих процессов был рубеж XVIII и XIX столетий, а растянулись они вплоть до конца XX в.
Перекраивание границ, смена геополитических ориентиров и страндоминант региона вызвали к жизни бурные процессы развития нациестроительства и локальных идентичностей. По выражению В. И. Фрейдзона, «всего на протяжении одного, самое большее — двух поколений произошел кардинальнейший сдвиг в этническом самосознании миллионов людей. В дальнейшем это новое самосознание закреплялось, углублялось, наполнялось новым социальным, идеологическим содержанием, однако основа была заложена именно в эту эпоху»[427]. Люди, перед которыми замаячила перспектива самоопределения, стали активно задумываться: кто они, с кем они, против кого они? М. Хрох считает, что «память об общем прошлом, толкуемом как „судьба“ группы или хотя бы ее ключевых элементов» является «абсолютно незаменимой» для генезиса нации[428].
Тем более что, как справедливо отметил В. И. Фрейдзон, становление наций в Центрально-Восточной Европе происходило в условиях, когда лежащие в их основе этнические общности были раздроблены, проживали в разных государствах и империях. Принцип «одна нация — одно государство» здесь не работал, хотя для национальных лидеров являлся идеалом, к которому следует стремиться. Это были не «государственные нации» (Staatsnation), но «нации, базирующиеся на достижениях своей культуры» (Kulturnation)[429]. Для них определение, которое в будущем даст Э. Геллнер: «Национализм — это прежде всего политический принцип, суть которого состоит в том, что политическая и национальная единицы должны совпадать»[430], интуитивно стало лозунгом к действию.
Отсюда вытекала колоссальная роль культурных процессов в регионе и их особая связь с национализмом и нациестроительством. По замечанию Э. Геллнера, молодые национальные культуры не хотят вливаться в общества, где к ним относятся с пренебрежением[431] (каковыми по определению являются имперские общества). Защитным механизмом для них является культивирование своих культур, языка, истории («Мы — тоже народ, у нас было славное прошлое, и мы — носители высоких ценностей, которые способны вырабатывать самостоятельно!»). Отсюда — активно стимулировался интерес к истокам, корням, собственной истории (при этом было необходимо уточнение: чьей истории, какой истории, что такое «наша история»?). Это касалось всех: и балканских народов, которые еще только грезили о своем освобождении, и актуально подвергающихся германизации и русификации поляков (утративших свое государство в 1795 г.) и чехов, и прибалтийских народов. Сущность нациестроительных процессов была разной, но одинаковым было сознательное обращение к национальным началам, культуре, характеристикам, реализуемое в контексте усвоения и переработки европейского интеллектуального и культурного опыта создания наций. При этом важно подчеркнуть, что, как заметил Э. Геллнер, «национализм — это не пробуждение древней, скрытой, дремлющей силы, хотя он представляет себя именно таковым». Это феномен Нового времени, который только использует традиции культур и активно апеллирует к ним для решения модерных задач. Именно в этом качестве оказывается нужен медиевализм. Как выразился Э. Геллнер: «Национализм — это не пробуждение и самоутверждение мифических, якобы естественных и ранее заданных сообществ. Это, напротив, формирование новых сообществ, соответствующих современным условиям, хотя использующих в качестве сырья культурное, историческое и прошлое наследие донационалистического мира»[432]. Способом освоения и использования этого наследия оказывается обращение к медиевализму.
Становление национализма в Центрально-Восточной Европе и медиевализм. Просвещение и открытие Средневековья
В самом широком смысле медиевализм можно охарактеризовать как комплекс представлений и практик, которые считаются присущими Средневековью, а также как приверженность средневековым ценностям, идеалам, стилю и т. п. Для того, чтобы нечто из области ценностей, человеческих действий или эстетики могло считаться характерным именно для Средневековья, в соответствующей культуре должен был сформироваться более или менее четкий образ этой эпохи. Формирование образа — это сложный и многомерный процесс. Он включает в себя, разумеется, не только накопление знаний о Средневековье, позволяющих отделить эту эпоху от других эпох древности, но и актуализацию этой эпохи, наделение ее особой идентичностью, что происходит путем проецирования на прошлое современных чаяний или страхов, эстетических идеалов или антипатий. Эта модерная составляющая и делает медиевализм медиевализмом: так, по удачному определению О. Г. Эксле, характеризовавшего в одной из своих работ медиевализм XIX в., главной функцией изобретенного Средневековья является определение модерности через историческое воображение и историцистское мировоззрение[433].
В связи с этим медиевализм предстает не только постоянно продолжающимся процессом создания Средневековья разными поколениями. Он всегда обусловлен конкретной культурной средой, конкретными политическими, идеологическими или культурными задачами. Иными словами, он всегда контекстуален и всегда актуален. Европейское Средневековье может представляться эрой мракобесия и фанатизма, а может быть явлено как эпоха великого духовного опыта, определившего вечные ценности европейской цивилизации. Оно может изображаться мрачной эрой распрей алчных и жестоких феодалов, а может предстать светлой эпохой цветистого многообразия социальных укладов и отсутствия государственно-бюрократического контроля над обществом. Средневековое искусство может служить недосягаемым духовно-эстетическим идеалом, а может рассматриваться как отступление от античной гармонии. Этим перечнем некоторых особенно наглядных оппозиций, разумеется, не исчерпывается бесконечный перечень медиевальных образов. Для исследования важны, однако, не сами эти образы, а контексты, изучение которых только и позволяет понять, почему соответствующие образы возникли и почему они возникли именно здесь и сейчас.
В настоящей главе наше внимание будет приковано к одному из таких контекстов — контексту модерного нациестроительства. Для понимания формирования медиевализма как специфического культурного феномена этот контекст особенно важен, так как открытие Средневековья европейской культурой на рубеже XVIII и XIX вв., обусловленное постепенным отступлением просветительского рационализма (вдохновлявшегося греко-римской классикой) и расцветом романтического мироощущения, практически совпадает с зарождением в Европе национализма и началом продолжающейся до сего дня великой эпохи нациестроительства. Можно утверждать, что медиевализм в собственном смысле слова появляется в Европе именно в эпоху формирования наций и в значительной степени его возникновение обусловлено теми же культурными и социальными процессами, которые за считанные десятилетия привели к формированию Европы наций.