Памятуя об этих трудностях, в настоящей главе предлагается рассмотреть становление медиевализма и присущих ему идеологических и эстетических конвенций в изображении средневекового прошлого в перспективе «longue durée» — приблизительно с 1760-х гг. до середины XIX в.
Чех, лех и рус: закат легенды
С одной стороны, эпоха барокко явилась для легенды о Чехе, Лехе и Русе временем, когда она окончательно вышла за пределы сугубо ученого творчества и стала элементом представлений об истории славян широких образованных слоев населения, чему в особенности способствовало появление изданий, где легенда воспроизводилась на национальных языках. С другой стороны, эта же эпоха, породившая критическую эрудитскую историографию и основанные на ней новые исторические дискурсы, стала временем, когда в ученом сообществе постепенно созревает критическое восприятие легенды, которое вело к отказу от ее использования при объяснении возникновения славянских государств и народов.
Ярким примером первой тенденции может являться труд польского историка, гнезненского каноника Владислава Лубеньского «Мир в своих разных частях, великих и малых» (1740 г.), изданный во Вроцлаве на польском языке. В нем с опорой на ренессансную историографию (Ваповский, Кромер, Гваньини и др.) во всех деталях пересказывается история Чеха, Леха и Руса, которая подается автором как часть повествования о происхождении и расселении славян[438].
Противоположная тенденция, знаменовавшая начало критического переосмысления господствовавших представлений о ранней славянской истории, отразилась в появившихся в XVIII столетии работах польского (гданьского) автора Готфрида Ленгниха (1689–1774) и чешского историка Гелазия Добнера (1719–1790). Ленгних подверг легенду о Чехе, Лехе и Русе тщательному разбору в первом номере своей «Польской библиотеки» в разделе под названием «Размышления о Лехе» (1718 г.), где с позиций сарматской концепции сфокусировал внимание на несообразностях легендарной версии истории, таких как мнимая безлюдность Чехии и Польши до появления в них Чеха и Леха.
Возвращаясь к теме Леха и его братьев в своей «Истории Польши от Леха до смерти Августа II» (1740 г.), Ленгних дает показательное объяснение формированию легенды: по его мнению, имена братьев были образованы от этнонимов вследствие характерной для Средневековья генеалогической перспективы в восприятии этнической истории[439]. К похожим выводам приходит и Добнер. Чешский историк, детально разобравший легенду о трех братьях в комментарии к своему критическому изданию «Чешской хроники» Вацлава Гаека (1761 г.), впервые в историографии во всей возможной полноте проследил ее формирование начиная с хроники Козьмы Пражского, вскрыв обстоятельства появления братьев Чеха[440].
Интересно, что критические суждения в адрес легенды о Чехе, Лехе и Русе побуждали некоторых авторов предпринимать тематические исследовательские экспедиции на родину легендарных братьев — в Хорватию. Одним из таких пытливых исследователей был чешский ученый Иоанн Христофор Йордан, автор книги «О первоначалах славян» («De originibus Slavicis», 1742 г.). При подготовке своего грандиозного труда о славянских древностях, сыгравшего важную роль в историографии эпохи барокко и зарождении славяноведения, Йордан в 1740 г. специально посетил Крапину с целью проверки информации о проживании здесь первых славянских князей, в отношении которой в середине XVIII в. в интеллектуальной среде стал возникать скепсис.
Йордан высказывает мнение, что Крапина в прошлом называлась Крупой, каковое название было зафиксировано в более ранних источниках, и именно от него появилось название замка Крапина. Далее Йордан подробно описывает Крапину, обращая внимание на наличие в пределах города трех возвышенностей. Один из этих холмов, расположенный на восточном берегу реки Крапины, со средневековым замком, восстановленным в 1610 г. — это и есть замок Крапина. Другая возвышенность, расположенная на западном берегу, с руинами старых зданий носит имя горы св. Иосифа по находящейся на ней часовне. Наконец, третий холм, также на западном берегу, лежащий к югу от горы св. Иосифа, носит название Шабац. Йордан отмечает, что на третьем холме не видно никаких руин, однако высказывает догадку, что они скрыты под землей. Описав таким образом точное местоположение этих трех холмов, Йордан дает следующий комментарий: «Непрерывная традиция (traditio perpetua) тамошних жителей говорит, что на этих трех холмах в отдельных замках сидели трое братьев, Чех, Лех и Рус, но, поссорившись между собой из-за сестры, разошлись по разным землям». Замок Псари, в котором сидел Чех, Йордан отождествляет с холмом св. Иосифа, заключая при этом, что два других холма — Крапина, где находилась резиденция Леха, и Шабац, где сидел Рус, — сохранили свои первоначальные названия.
Констатируя, что «других возвышенностей на реке Крапине, которые были бы пригодны для городища или замка, нет», Йордан сопровождает этот вывод оговоркой о наличии на дороге, связывающей Крапину с Загребом, некой деревни Псарьево, однако уточняет, что в районе деревни нет ни реки, ни холма с замком[441]. Как справедливо заметил по этому поводу хорватский историк Ф. Шишич, «непрерывная традиция жителей Крапины», связывавшая три городских холма с местопребыванием на них Чеха, Леха и Руса, очевидно, является результатом популяризации крапинского мифа в Хорватии в столетие, предшествующее появлению здесь Йордана[442]. Из труда Йордана вытекает, что точная локализация замков и в первую очередь идентификация с замком Псари горы св. Иосифа была впервые осуществлена самим Йорданом. «Народная традиция», возникшая под влиянием популяризации книжного знания, если таковая вообще существовала на тот момент, возможно, еще не отличалась в этом вопросе определенностью.
Как видно, экспедиция Йордана дала защитникам легенды главный аргумент. Любую несообразность теперь можно было объяснить народной традицией. Именно к ней относил легенду о хорватских княжичах и хорватский полигистор, иезуит и профессор теологии Андрия Ямбрешич (1706–1758). В своем «Латинском лексиконе иллирских, венгерских и латинских слов» (1742 г.) он дал развернутый комментарий об исторической роли Крапины, родины Чеха, Леха и Руса, правда, оговаривая при этом, что таковой история Крапины предстает, если верить преданиям. В частности, Ямбрешич ссылается на представление, согласно которому Крапина не только процветала как город еще до Рождества Христова, но и была столицей иллирского царя и соответственно центром всего Иллирика. Сообщая, что из Крапины происходили славные королевичи Чех и Лех, основатели Чешского и Польского королевств, Ямбрешич отмечает: «Некоторые добавляют еще и третьего королевича по имени Моск, первого воеводу московского народа»[443]. Появление имени Моска в «Лексиконе» Ямбрешича[444], очевидно, связано с польской историографической традицией.
Следует отметить, что «Лексикон» был специально предназначен для учебного использования и, несомненно, оказал большое влияние на распространение крапинского мифа в Хорватии. По всему видно, что ко времени появления «Лексикона» Ямбрешича крапинский миф имел широкое распространение как в самой Хорватии, так и далеко за ее пределами. Об этом свидетельствует ссылка Ямбрешича на предания, а также упоминание им иностранцев, прибывающих в Крапину для осмотра местных руин и испытывающих благоговение при виде памятников древнейшей истории славян.
Следующим по времени хорватским произведением, в котором рассматривается легенда о Чехе, Лехе и Русе, является проповедь монаха францисканского монастыря в Крапине, уроженца Чехии, Прокопа Свободы, произнесенная им в крапинском монастыре в июле 1765 г. во славу св. Прокопия Сазавского и спустя два года опубликованная в Загребе на кайкавском варианте хорватского языка. В ней, ссылаясь на чешского ученого Петра Кодициллуса (1533–1589), Свобода рассказал о том, как Чех, Лех и Рус, пребывая в Крапине, терпели притеснения от римлян и в первую очередь — от римского наместника Иллирика Авреола (Aureolus). Авреол погиб в сражении с Чехом, вследствие чего трое братьев, опасаясь мести римлян, покинули Крапину[445]. Здесь следует отметить, что хронология исхода трех братьев из Крапины, предложенная Кодициллусом, была не слишком популярна в историографии: гораздо чаще деятельность трех крапинских княжичей датировали VI–VII вв. В то же время датировка Кодициллуса была одной из первых попыток научной рационализации средневековой легенды: введение деятельности трех братьев в контекст реальной римской истории Иллирика способствовало восприятию изложенного в легенде сюжета как вполне реального исторического события[446].
В 1760-х или 1770-х гг. в том же крапинском францисканском монастыре было создано еще одно историческое произведение под названием «Краткое описание древнейшего и известного места Крапины…» («Brevis descriptio antiquissimi et famosi loci Krapina»), автором которого был францисканский монах родом из Чехии Венцеслав Скленский (1732–1790). В этом произведении, оставшемся в рукописи и хранившемся в монастырской библиотеке, где его впоследствии обнаружил Людевит Гай, подробно излагалась легенда о Чехе и Лехе и также упоминались три замка — Крапина, Псари и Шабац (о третьем брате, Русе, в работе Скленского не сообщалось). Деятельность Чеха и Леха Скленский ставил в совершенно иной исторический контекст, нежели его предшественники. Он считал возможным связывать их уход из Хорватии с эпохой Аттилы, когда гунны заметно потеснили римлян в землях Иллирика