[461]. Орфелин первым начал печатать книги на сербском языке, а также стал автором первого сербского букваря. Как поэт он написал более десятка длинных песен, самая значимая из которых, «Плач Сербии», была написана в 1761 г. в двух вариантах, народном и церковнославянском. Это вольнодумная, антиавстрийская, антиклерикальная песня, где выражены стремления сербского народа к независимости, указание на его былую средневековую славу и нынешнее угнетение со стороны австрийского правительства[462].
В Болгарии во второй половине XVIII в. начался процесс национального возрождения, связанный с формированием современной болгарской нации и борьбой с османским владычеством. Обращение к собственному прошлому, особенно к его средневековым идеалам и героям, в этих условиях играло важную роль. Это способствовало появлению и развитию исторических сочинений, таких как «Славяно-болгарская история» (1762 г.). Ее автором был один из основоположников болгарского национального возрождения — иеромонах Паисий Хилендарский (1722–1773). Для написания данного труда он собирал материалы в монастырских книгохранилищах, использовал тексты болгарских авторов, а также историков Мавро Орбини и Цезаря Барония. По словам самого Паисия, целью создания его труда являлось собрание воедино всех малочисленных сведений о болгарах, которые разрозненно находятся в различных книгах[463].
Средневековую историю Болгарии затрагивает раздел книги под названием «Собрание историческое о болгарском народе», охватывающий период с библейских времен до этапа османского завоевания и потери Болгарией независимости в XIV в. Паисий приводит список болгарских царей, который включает не только христианских, но и языческих правителей. Сочинитель также уделяет большое внимание болгарским святым, церкви и болгарской средневековой культуре, помимо этого он анализирует значение для болгар миссии Кирилла и Мефодия. Эпоху Первого и Второго Болгарских царств он считает великим временем, когда существовала древняя Болгария — средневековое королевство, не уступавшее по своей роли и значению другим европейским монархиям.
Авторский черновик «Славяно-болгарской истории» в настоящее время хранится в библиотеке Зографского монастыря, а с труда Паисия делались многочисленные списки. В 1765 г. «Славяно-болгарская история» была переписана последователем и сподвижником Паисия Софронием Врачанским, который также являлся одним из ярких ранних деятелей болгарского национального возрождения. Этот список считается наиболее ранним и близким к оригиналу.
Фольклор и история. Славянский миф И. Г. Гердера
С одной стороны, деятельность первых славянских националистов — так называемых будителей — явилась продолжением начатого в эпоху Просвещения систематического изучения славянских языков и древних памятников письменности, начатого плеядой блестящих ученых второй половины XVIII в. Однако в начале XIX в. эта деятельность вдохновлялась уже отнюдь не рационалистическим пафосом Просвещения. «Расколдованный» просветителями славянский мир теперь словно заколдовывался заново романтиками-националистами. Первооткрывателем загадочной «славянской души» и ее исторической индивидуальности (а следовательно, и соответствовавшего ей особого «славянского Средневековья») справедливо считается немецкий философ и литератор, один из крупнейших представителей литературной жизни Германии эпохи «Бури и натиска» («Sturm und Drang») Иоганн-Готфрид Гердер[464]. Его короткая (около трех страниц) характеристика славян в четвертой части грандиозного трактата «Идеи к философии истории человечества» (1791 г.) оказалась настолько влиятельной, что гердерианский образ миролюбивых и свободолюбивых славян, как блестяще показал еще в позапрошлом веке российский славист И. М. Собестианский[465], пронизывает значительную долю того, что писалось о славянском общественном развитии в историографической продукции на протяжении большей части XIX столетия.
Впрочем, наверное, не стоит огульно объяснять прямым или опосредованным влиянием Гердера удивительное единство красок славянского медиевализма первой половины XIX в. Как выдающийся представитель своей эпохи, Гердер раньше и лучших других сформулировал то, что уже и так витало в воздухе, зараженном вирусом национализма.
Главным вкладом Гердера в формирование нового националистического мировоззрения стало понимание народа через призму крестьянских диалектов и крестьянской культуры. Гердеровские народы носят не политический или идеологический, не социальный или религиозный, а почти сугубо культурный характер, причем культурой в данном случае является именно культура крестьянских масс. Соответственно, главным инструментом познания народа является фольклористика — дисциплина, само появление которой в системе гуманитарных наук справедливо связывают с именем Гердера.
Как верно отметил Л. Вульф, «для Гердера самобытность народа заключалась в его фольклоре, его древних традициях, его историческом архиве, через который ее можно определять и изучать»[466]. При этом стоит отметить, что с практической точки зрения не все народы представали одинаково «фольклороцентричными». Фольклорная оптика Гердера лучше всего работала в отношении тех народов, которые были меньше известны западноевропейским ученым. В их число, наряду с финно-угорскими и балтскими народами, неминуемо попали и славяне, причем удельный вес последних во вдохновленных Гердером фольклорных изысканиях оказался настолько велик, что сам гердеровский «фольклорный поворот» стал со временем ассоциироваться с открытием именно славянской народной культуры[467].
Однако инспирированный Гердером громадный интерес к славянскому фольклору имел своим следствием отнюдь не только узнавание и популяризацию славянских культур. Гердеровская фольклористика, используемая как инструмент познания «души народа» и определения его исторической индивидуальности, способствовала конструированию новой картины славянской истории, в том числе и средневековой, разительно отличавшейся от тех ее версий, которые присутствовали прежде в историческом воображении.
Каким же славянское Средневековье виделось Гердеру и что именно унаследовали от него славянские националисты? Не претендуя на всеобъемлющий разбор темы, отметим прежде всего то, без чего невозможно представить славянский медиевализм первой половины XIX в. Первый фундаментальный принцип заключается в самом ви́дении славян как единого народа, единой национальной стихии («чудовищное пространство, какое населяет в Европе однаединственная нация, по большей части еще и в наши дни»[468]). Разумеется, этот принцип единого народа существовал и ранее, однако именно в эпоху романтического национализма он привел к важным последствиям для исторического воображения. Постулируемое на основе языкового критерия единство славянского племени требовало единства его исторической судьбы в прошлом, настоящем и будущем. Как верно заметил Л. Вульф, комментируя взгляд Гердера на Речь Посполитую, драматическая судьба которой в конце XVIII в. была важной темой просветительской публицистики, «делая акцент на языке, древней истории, этнографии и фольклоре, он (Гердер. — Авт.) открыл такой методологический угол зрения, под которым Польша растворялась в общей массе славян»[469].
Подобное, естественно, произошло не только с Польшей: в фольклористической оптике исчезает всякая разница между Slavia Orthodoxa и Slavia Latina, между Московским царством и «Республикой обоих народов», южные славяне не отличаются от западных, а восточные от южных. Разумеется, взгляд на славян как на единый народ присутствовал и раньше, и расхождения между православными и католиками отнюдь не мешали авторам предшествующих эпох, игнорируя глубокие религиозные и культурные различия, прославлять и тех и других под единым именем сарматов или иллиров или просто славян. Дело в другом — спонтанное прежде восприятие славян как единого народа, в лучшем случае подкрепляемое этногенетическими легендами и отдельными характерологическими наблюдениями, становится теперь системным, получив мощную поддержку в виде изучения фольклора как ключа к пониманию исторической индивидуальности народа, структурирующему затем весь его исторический опыт. Иными словами, из народа, связанного общим происхождением, славяне превращаются в народ, связанный общей исторической судьбой.
Эта общая судьба предопределялась «национальным характером» — важнейшей концептуальной инновацией эпохи нарождающегося романтического национализма, сменившей прежние довольно беспорядочные суждения о «нравах народов». При этом историческая индивидуализация славянства, выявление его национального характера («славянской души») во многом происходит за счет противопоставления славян другой народной стихии — германской. С тех пор как славянско-германская этноязыковая мозаика Центральной Европы и прежде всего Богемии, была осмыслена в национальных категориях, тема якобы извечного славянско-германского противостояния красной нитью проходит через писания славянских националистов. Классическим стало гердеровское определение темы: «Несмотря на совершенные ими подвиги, славяне никогда не были народом воинственным, искателями приключений, как немцы; скорее можно сказать, что они следовали за немцами и занимали территории, оставленные теми, пока огромные пространства не оказались в их руках…». Славяне были «милосердны, гостеприимны до расточительства, любили сельскую свободу, но были послушны и покорны, враги разбоя и грабежей. Все это не помогло им защититься от пор