.
Как и в случае с картинами языческой архаики, чешские медиевальные образы героев находят в первой половине XIX в. довольно близкие параллели и в других славянских странах. Так, в уже упоминавшейся поэме Яна Голлого «Святополк», буквально проникнутой пафосом борьбы славян за свободу против франкских угнетателей, главный герой становится моравским князем после того, как одолевает в поединке германского воеводу Бритвальда. Противостояние с франками составляет, естественно, и важную тему другой эпической поэмы Голлого — «Кирилло-Мефодиады», герои которой борются с франками и германским духовенством за права славянского богослужебного языка. Наконец, полностью теме национальной борьбы за свободу посвящено еще одно эпическое произведение словацкого поэта — поэма «Слав» (1839 г.), в которой древние жители Словакии, миролюбивые славяне, вынуждены бороться с неким враждебным им народом, который они именуют чудью[506].
В Хорватии в эпоху иллиризма особое значение приобретает образ Порина — легендарного хорватского князя, в правление которого хорваты одержали победу над франкскими угнетателями. История Порина — не выдумка, она изложена в средневековом источнике — трактате императора Константина Багрянородного «Об управлении империей» (середина Х в.), однако ввиду того что правитель с таким именем не известен по другим источникам, правление Порина нередко датировали разными периодами. В первой половине XIX в. в историографии утвердилось мнение, что Порин правил в 820–830-х гг., а продолжавшееся в течение семи лет восстание против франков, которые, если верить упомянутому трактату, крайне жестоко обращались с подвластными им хорватами, завершилось полной победой хорватов около 830 г. Такой датировки придерживался, в частности, хорватский историк Йосип Микоци, автор вышедшей в 1806 г. первой в Хорватии книги, целиком и полностью посвященной истории страны в раннее Средневековье[507].
Для отца модерного хорватского национализма Людевита Гая, с юных лет живо интересовавшего ранней историей Хорватии, Порин был знаковой фигурой. Новая концепция ранней хорватской истории, объединившая элементы раннемодерного иллиризма с новейшими разработками Й. Микоци и других авторитетных историков, была сформулирована молодым Гаем уже около 1833 г. в особой статье, где он подвергал критическому разбору исторические выкладки австрийского историка Ф. Рихтера относительно франкско-славянских отношений IX в.[508] Так, от авторов раннемодерного иллиризма Гай прочно усвоил убеждение, что издревле населявшие Хорватию иллиры (иллирийцы) были славянами. Как мы помним, именно из Иллирии, а точнее из расположенного здесь города Крапины, устремились на север легендарные Чех, Лех и Рус, в популяризацию истории которых уроженец Крапины Гай внес значительный вклад. Далее, по Гаю, события развивались следующим образом. В начале VII в. из расположенной на севере за Карпатами Белой Хорватии, которую Гай именует Северохорватской республикой, в Иллирию пришли славянские племена хорватов, создав на освобожденных ими от аваров землях Иллирии Хорватскую, или Южнохорватскую, республику. При этом следует подчеркнуть, что в представлении Гая историческая и этническая Хорватия охватывала земли современного ему Хорватско-Славонского королевства, Далмации, Истрии, Боснии, а также Штирии, Каринтии и Крайны. Такое представление об исконно хорватских землях, характерное для формировавшейся в 1830-х гг. хорватской национальной идеологии, было впервые сформулировано графом Янко Драшковичем в его знаменитой «Диссертации» — напутствии хорватским депутатам, ставшем одним из программных документов иллиризма[509].
В правление Карла Великого Хорватия, согласно Гаю, была завоевана воинственными франками. Против их владычества поднял восстание правивший в Посавской Паннонии (на севере современной Хорватии) князь Людевит. Гай называет Людевита правителем хорватов Посавской Паннонии, хотя в самих франкских источниках его подданные именуются просто славянами. После подавления восстания «народного героя» Людевита «одна часть хорватов» под руководством Порина поднимает восстание и, наконец, после семи лет борьбы, свергает франкское иго. При этом Гай, включавший, как мы помним, в состав Хорватии Штирию, Каринтию и Крайну, отмечает, что освободить удалось не все хорватские земли: жители упомянутых трех областей, которых Гай именует «верхними хорватами», так и остались под франкским господством, оказавшись затем под властью Священной Римской империи[510]. Хорватское государство, возрожденное Порином, уже более никогда не теряло самостоятельности. Как и все хорватские патриоты, Гай был убежден, что произошедшее в начале XII в. соединение Хорватии с Венгрией было добровольным союзом двух стран, а отнюдь не безропотным подчинением хорватов венгерскому королю.
Историческая концепция Гая, а также терминология, использованная им при описании древнейшей хорватской истории, являют собой замечательный пример интерпретации средневековых событий сквозь призму романтического национализма. Показательно, к примеру, использование Гаем в отношении древних хорватских княжеств термина «республика», объясняемое его убеждением в их «демократическо-патриархальном» устройстве. Изображая восстание Людевита как восстание свободолюбивых хорватов, а самого Людевита называя народным героем, Гай именует враждовавшего с Людевитом хорватского князя Борну, помогавшего франкам бороться с восставшими славянами, креатурой франкского маркграфа и даже врагом народа[511]. Особенно же интересной оказывается в этом националистическом контексте предложенная Гаем трактовка истории Штирии, Каринтии и Крайны как земель, отторгнутых немцами от Хорватии. Неудивительно, что в следующей за изложением исторических событий части статьи Гай с романтической горячностью набрасывается на современных ему литераторов и культурных деятелей упомянутых трех провинций, которые вместо того, чтобы вернуться в лоно хорватской культуры и традиции, пестуют идею отдельного словенского народа. Гай называет их партией сепаратистов[512].
В эпоху иллиризма восстание Порина стало рассматриваться важнейшей вехой в ранней хорватской истории отнюдь не только в исторической концепции Л. Гая. Неслучайно именно восстание Порина стало сюжетом второй по времени появления хорватской оперы (1851 г.). Либретто к опере «Порин» написал в 1840-х гг. хорватский поэт Д. Деметер, один из крупнейших литераторов иллиризма. Ставшая одним из самых знаменитых произведений великого хорватского композитора Ватрослава Лисинского, опера «Порин» была поставлена на сцене Хорватского национального театра лишь полвека спустя — в 1897 г.[513]
Своеобразной хорватской параллелью к мифологизированной чешским романтическим национализмом битве чехов с монголами под Оломоуцем стала битва хорватов с монголами на Гробникском поле близ Риеки. Впервые об этой битве кратко сообщает хорватский хронист Иван Томашич, автор «Краткой хроники Королевства Хорватии» (1560-е гг.). Однако подобно тому как это произошло в Чехии с битвой под Оломоуцем, известий Ивана Томашича оказалось достаточно для создания обширного поэтического полотна. Уже упоминавшийся Д. Деметер, автор либретто к опере «Порин», написал в 1842 г. романтическую поэму «Гробникское поле»[514], чем превратил битву в признанное «место памяти» хорватского романтического национализма. Конечно, сражение с монголами никогда не играло в хорватской исторической памяти роли столь же важной, как битвы с османами. Однако с точки зрения изучения медиевальных образов, характерных именно для эпохи романтического национализма, важно подчеркнуть, что в отличие от Крбавской битвы, обороны Сигетвара и других знаковых событий эпохи войн с османами, память о которых поддерживалась на протяжении всего Нового времени, актуализация в исторической памяти произошедшей в далеком Средневековье битвы с монголами можно считать своеобразной приметой времени.
Польский медиевализм: от сарматизма к мессианизму
Национальное движение в Польше нельзя расценивать в категории «будителей», так как «будить» никого не надо было — поляки и так переживали подъем национального самосознания, связанный с гибелью их государственности, разделами Речи Посполитой в 1772, 1793, 1795 гг. и надеждами на возрождение польской государственности в период наполеоновских войн в начале XIX в. Изменения в польской национальной идеологии, в которых использовались медиевальные образы, можно проиллюстрировать на примере эволюции польского сарматизма[515]. После XVI–XVII вв. под ним понималась прежде всего приверженность традициям старопольского образа жизни, особенно в быту и стиле поведения. Однако во второй половине XVIII столетия в жизнь дворянства Речи Посполитой все больше проникал европейский салонный стиль. На его фоне сарматская культура стала символом грубости, неотесанности, провинциализма в противопоставление утонченности столичных салонов и собраний: «Религиозный фанатизм и ханжество, убогий умственный кругозор, ограниченный элементарными познаниями в риторике и катехизисе, убежденность в национальной исключительности, неприязнь к иностранцам и сословная спесь; культ „воинских доблестей“, падение нравов, презрение к труду, неимоверная жестокость к крепостным и кичливость мифическим происхождением от древних сарматов — все это называлось „сарматизм“ и стало объектом критики тех, кто подготавливал „просвещенный век“»[516]