Необходимо обратить внимание на попытку освоения в Кракове еще одной древней традиции — насыпания курганов в честь героев. Под городом располагался курган, который легенда связывала с мифическим отцом-основателем Краком[715]. В 1820 г. было решено передать холм Блаженной Брониславы для его переустройства в курган в честь польского национального героя Т. Костюшко. В 1847 г. курган было решено укрепить, а в 1860 г. на его вершине поставили памятный гранитный камень с надписью «Kościuszce» («Костюшке»). Костюшко — не персонаж Средневековья, но показательно, что для его прославления поляки прибегли к древнему символу — кургану. Традиция продолжится в 1934–1937 гг., когда в Кракове возведут курган в честь Ю. Пилсудского.
Помимо архитектурных объектов нужны были артефакты, реликвии, в которых визуализировалась бы национальная история. После подавления Ноябрьского восстания 1830 г. коллекции имения Чарторыйских в Пулавах, призванные создать образ польской истории, были рассеяны по нескольким хранилищам (в Корнике, Сеняве, Париже)[716]. В 1874 г. Владислав Чарторыйский начал их размещать в Кракове в специально приобретенном здании, где до сих пор находится библиотека князей Чарторыйских. Богатейшие коллекции музея и библиотеки подтверждали высокий культурный статус Польши, ее право на самостоятельное развитие и освобождение от власти империй.
Медиевализм во второй половине XIX в. проявляется и в польской литературе. Огромную роль здесь сыграло творчество Генрика Сенкевича (1846–1916), который воссоздал позитивный образ шляхтича-сармата, носителя истинно польских национальных идей. Это гордый, независимый человек, в то же время — простой, открытый, щедрый, благородный, правдивый (здесь очевидна идеализация древности, приписывание ей первобытной простоты, чистоты и благородства). Именно таковы герои знаменитой трилогии о Речи Посполитой, состоящей из романов «Огнем и мечом» (1883–1884), «Потоп» (1884–1886), «Пан Володыёвский» (1887–1888), рассказывающей о войнах XVII в. с украинскими казаками, шведами, турками.
Большой резонанс получил исторический роман Сенкевича «Крестоносцы». Он был впервые опубликован в журнале «Tygodnik Ilustrowany» (1897–1900 гг.) и отдельной книгой в издательстве редакции «Вестник иностранной литературы» (1897 г.). В романе рассказывалось о борьбе поляков с Немецким орденом в конце XIV — начале XV в. Произведение заканчивалось ярким описанием победы при Грюнвальде 1410 г. и разгроме крестоносцев. Книга Сенкевича несла ярко выраженную антинемецкую направленность, что с восторгом было воспринято польским обществом — значительная часть польских земель оставалась порабощенной Пруссией. Надо сказать, что «Крестоносцы» стали устойчивым носителем антигерманского дискурса и в последующие эпохи. Далее мы расскажем об основании в 1910 г. в Кракове памятника в честь Грюнвальдской победы (для вдохновения его создатели при разработке проекта читали «Крестоносцев»). Именно роман Сенкевича станет первой книгой, изданной в освобожденной от фашизма Польше в 1945 г.
К средневековой тематике обращался писатель Юзеф Крашевский (1812–1887). Современники высоко ценили его трилогию «Анафеляс» (1840–1846), посвященную героям Великого княжества Литовского, его правителям Миндовгу и Витовту. Деятели литовского национального движения считали трилогию воплощением национального эпоса. Воодушевленный успехом, Крашевский в 1876–1887 гг. сочинил и издал 29 романов по истории Польши с древнейших времен. К средневековой тематике обращался и автор повестей для польского юношества Валерий Пшиборовский (1845–1913). Среди его сочинений можно назвать «Король Крак и королева Ванда» (1887 г.), «Мыши короля Попеля» (1888 г.) и др.
Но настоящая манифестация польской средневековой истории как основы национальной идеи была связана с живописью, прежде всего с творчеством знаменитого Яна Матейко (1838–1893), польского художника чешского происхождения[717]. Большую часть своей жизни Матейко провел в Кракове — городе со сложной судьбой, который некогда был столицей Польши, затем вольным городом, а во второй половине XIX в. вошел в состав Австрии. Матейко часто обращался в своем творчестве к событиям, происходившим в его родном городе. У художника были и любимые исторические эпохи, события из которых нашли отражение в его картинах. Среди таких эпох — время правления Сигизмунда I Старого (1506–1548).
В 1874 г. живописец пишет картину «Поднятие колокола Зигмунта на башню собора в Кракове в 1521 году» (Национальный музей, Варшава). На ней он изображает событие, произошедшее в Кракове во времена правления короля Сигизмунда I Старого, когда для башни собора Св. Станислава и Вацлава отлили самый большой колокол в Польше. Колокол назвали «Зигмунд» (Сигизмунд). Он отличался не только величиной, но и чистотой голоса. Существует легенда, что при его отливке придворный поэт бросил в разгоряченный сплав порванную струну с лютни. Вот почему голос колокола столь чист.
Мастера украсили колокол рельефными изображениями св. Сигизмунда и св. Станислава, а также гербов Польши и Литвы. Действительно, колокол стал одним из символов польско-литовского могущества. Здесь уместно вспомнить о легенде, рассказывающей о том, что колокол был отлит из металла молдавских пушек, захваченных при Обертыне, но битва на самом деле произошла в 1531 г., на 10 лет позднее времени создания колокола. Другая легенда гласит, что колокол был отлит из пушек, захваченных в битве с русскими при Орше в 1514 г. На картине Матейко изображает и мастеров, отливших колокол, и заказчика — короля Сигизмунда. Художник несколько противопоставляет группу мастеров, поднимающих колокол на башню, и праздных знатных вельмож, наблюдающих за этим событием. Однако это противопоставление не мешает осознанию знакового события — увековечивания процесса заключительного этапа создания знаменитого колокола, с бытованием которого связана и подлинная история Польши, и легендарная.
Трудно сказать, происходило ли это событие так, как его представил нам художник. Для Матейко вообще характерны исторические неточности: он нередко объединял на своих полотнах разные события, помещал на картине героев, которые успели умереть ко времени, изображенному на холсте. Порой сюжеты его произведений были не просто легендарными, но откровенно выдуманными. Но, возможно, именно эта небрежность к фактам и ориентированность на мифы и легенды польской истории сделала Матейко глашатаем польской воображаемой истории, столь необходимой для вдохновения национально-освободительного движения.
Благодаря картинам Матейко происходила как бы ретрансляция многих мифов и легенд, им придавалось новое звучание. Колокол, увековеченный на полотне художника, называют бьющимся сердцем Польши. Он звучит по праздникам и в дни значимых событий. В ХХ столетии колокол звонил, когда на Польшу напала Германия (1 сентября 1939 г.), когда на папский престол взошел Иоанн Павел II (16 октября 1978 г.). По поверью, трещина в языке колокола — предвестник несчастий для Польши. За время существования колокола трещина появлялась трижды — в 1860, 1939, 2000 гг. После обнаружения трещины язык колокола отливали заново.
Сигизмунд I Старый и его жена Бона Сфорца стали героями другого полотна Матейко «Прусская присяга» (1882 г., Национальный музей, Краков). Сюжет этой картины отражает событие, произошедшее 10 апреля 1525 г., когда последний великий магистр Тевтонского ордена и первый светский правитель Пруссии герцог Альбрехт Гогенцоллерн принес вассальную присягу польскому королю. Величественно восседающий на троне престарелый король Польши Сигизмунд и коленопреклоненный перед ним магистр некогда могущественного рыцарского ордена — это живописная квинтэссенция мирного Краковского договора, породившего светское герцогство Пруссия, одно из первых лютеранских государств Европы. Обращение к этому сюжету, показывающему былое могущество Польши в тот момент, когда в реальности страна разделена на части между другими государствами, являлось своеобразным призывом вернуть Польше былое величие.
Художник был пылким патриотом. Личностное начало постоянно находит отражение в его исторических произведениях. Так, в образе Боны Сфорца он пишет свою жену Теодору, отличавшуюся поистине царственной красотой и амбициозным характером. Самого себя на полотне «Прусская присяга» он изображает и деятелем художественной культуры прошлого (архитектором Бартоломео Беретти, построившим часовню Сигизмунда), и королевским шутом. Причем образ шута Станчика, позволявшего в виде шуток говорить Сигизмунду правду, у художника был излюбленным. Станчика Матейко изображает и на картине «Поднятие колокола Зигмунта» рядом с еще неприкрепленным языком колокола, намекая тем самым на значимость шуток носителя колпака с бубенчиками.
Впервые образ королевского шута Матейко написал еще в 1862 г. («Станчик», Национальный музей, Варшава). На картине художник представил шута не как весельчака, а как философа, задумавшегося над судьбой Польши. Сюжет картины раскрывается не сразу, а через череду деталей. Художник изобразил на первом плане однофигурную композицию, что нехарактерно для последующего его творчества, изобилующего произведениями с множеством персонажей. Станчик сидит в кресле, сцепив руки и уставившись в одну точку. У его ног валяется отброшенная шутовская погремушка. Зритель в поисках разгадки несоответствия профессии Станчика и его состояния вскоре обнаруживает изображенное на картине письмо. Из слов, читаемых на страницах брошенного литовского послания, явствует, что речь в нем идет о взятии русскими войсками Смоленска в 1514 г. Именно это известие и привело шута в такое состояние, в отличие от короля и королевы, которые, прочитав письмо, продолжили веселье — их фигуры видны в дверном проеме, ведущем в следующую комнату, где продолжается шумный бал. Итак, вывод плачевный — судьба захваченного неприятелем города волнует только шута.