Матейко создает не только большеформатные исторические полотна, но и портреты деятелей прошлого (к примеру, серия «Портреты королей и князей Польши»)[722]. Среди них — были властители Средневековья: Ядвига, Владислав Ягайло, Сигизмунд Старый и др. Традиция создания идеализированных портретов правителей прошлого существовала задолго до XIX в. К примеру, итальянский художник Марчелло Баччарелли (1731–1818), работавший в Польше, еще во второй половине XVIII в. создал серию портретов польских королей для Варшавского замка. Среди них — изображения Болеслава I, Казимира III, Ядвиги и др.
Как отмечалось выше, Польша во второй половине XIX в. все еще была разделена между Пруссией, Австрией и Россией. Раздел Польши отражался и на терминологической характеристике польской живописной школы того времени. Так, произведения Матейко часто экспонировались на Международных выставках в австрийском разделе, а его картины в публикациях того времени анализировали в рамках австрийской школы живописи. К примеру, в художественном разделе Международной выставки 1878 г., состоявшейся в Париже, по мнению прессы, «наиболее интересно были представлены австрийцы, среди которых доминировали славянские художники Я. Матейко (картина „Люблинская уния“) и Я. Чермак (картина „Возвращение герцеговинцев на родину“)»[723].
В России часть Польши, вошедшую в состав империи, сначала называли «Царство Польское», а с 1867 по 1917 г. — «Привислинский край». Второе название больше подчеркивало русификацию территории. И в российской либерально-буржуазной печати живописца Матейко нередко относили к мастерам привислинской школы. К примеру, рецензент «Всемирной иллюстрации» в 1875 г. анонсировал Яна Алоизия Матейко как «талантливейшего из представителей привислинской живописи»[724].
Но демократические критики называли Матейко представителем польской школы. В. В. Стасов, рассуждая о значении художника, писал следующее: «…национальная школа, сложившаяся в последнее время, — польская. До сих пор художники этой народности были разбросаны по разным краям Европы, но у них есть теперь такой могучий глава и такой художественный центр, которые не могут не притянуть к себе все эти разъединенные силы. Глава этот — живописец Матейко, центр этот — Краков»[725]. Следует сказать, что исторический жанр, в том числе и воспевающий Средневековье, для многих славянских художников становится одним из проявлений формирования национальных школ живописи.
Отметим, что польские художники, проживающие в австрийской части Польши, предпочитали учиться в Мюнхене, Дрездене, Вене. Среди них был и Матейко. Польские художники, родившиеся на территории российской части Польши, учились в Петербурге. Среди художников, прошедших обучение в Императорской Академии художеств, был Войцех Герсон (1831–1901 гг.). В его творчестве так же, как и в творчестве Матейко, находит отражение польская средневековая история. Перекликается даже выбор сюжетов художников. Так, в 1869 г. Войцех Герсон пишет картину «Королева Ядвига и Димитр из Горая» (Люблинский музей), в 1873 г. — «Кейстут и Витовт у Ягайло» (Музей искусств, Лодзь), в 1895 г. — «Сигизмунд Старый и Станчик» (Окружной музей, Конин) и др.
Чехия и Словакия
Чешские и словацкие земли в отношении медиевализма шли несколько иными путями. Благодаря деятельности чешских будителей в конце XVIII и первой половине XIX в., многие важные шаги по формированию представлений об образе нации и использованию при этом медиевального компонента были уже сделаны. Вот почему мобилизация Средневековья в Чехии во второй половине XIX в. была более яркой, концептуальной и творческой. Частично чехи и словаки продолжали следовать традиционным моделям романтического национализма — искали красивое прошлое.
«Весну народов» 1848 г., которая справедливо расценивалась как революция в Центрально-Восточной Европе, по словам Ю. Рака, чехи успешно соотнесли[726] со средневековым движением гуситов. Гуситы боролись за свою свободу и против немецкого засилья так же, как в 1848 г. народы выступили против имперского гнета Габсбургов. С середины столетия активно развиваются культы Яна Гуса и Яна Жижки, символов гуситского движения. Ян Гус получил определение идеального чеха, чьей главной характеристикой является свободолюбие, вольность мыслей, смелость, честность и т. д. Как показал З. Вибирал, изменения в трактовке образа Гуса произошли после 1861 г., когда он окончательно стал символом не просто религиозного свободомыслия, а борьбы за свободу чешского народа[727]. Злободневность такого прочтения образа священника подтверждается реакцией немецкой аристократии, которая продолжала считать гуситов «бандой воров и поджигателей» (по определению Карла IV Шварценберга). В 1889 г. в парламенте в ходе дебатов обсуждалось, можно ли фигуру Гуса размещать в Пантеоне чешской истории в Национальном музее. Полемика закончилась полной победой чехов. Образ национального героя начал свое шествие по художественным полотнам, музыкальным произведениям и страницам книг[728]. Аналогичным образом в эти годы развивается культ другого «истинного чеха» и «великого гусита» Яна Жижки[729].
Бурно шел процесс визуальной мемориализации Яна Гуса. В 1869 г. будущий знаменитый пражский архитектор и скульптор Йозеф Шульц украсил барельефами дом 1616 г. в Гусинце, который, как гласила легенда, был построен на месте дома, где родился Ян Гус в 1370 г. Мемориал на этом месте существует до сих пор. В 1890 г. была создана Ассоциация по созданию памятника магистру Яну[730]. Большую роль здесь сыграли празднества 1915 г. в честь 500-летия со дня гибели Яна Гуса (1370–1415), венцом которых было открытие грандиозного памятника проповеднику в Праге на Староместской площади. В 1905 г. была создана Ассоциация по возведению Яну Гусу памятника в Таборе. Здесь в 1906 г. была открыта специальная выставка, которую посетили почти 10 тыс. человек[731]. В конце XIX — начале XX в., до Первой мировой войны, в чешских городах было поставлено несколько десятков монументов и памятных знаков, посвященных Яну Гусу[732]. Подобное насаждение культа национального героя даже начало вызывать отторжение: как пример можно привести выход в 1901 г. статьи Й. Хильберта «Довольно Гуса!», в которой говорилось об «инфляции» почитания проповедника[733].
В музыкальном искусстве Чехии XIX в. видное место занимают два композитора — Бедржих Сметана (1824–1884) и Антонин Дворжак (1841–1904) — основоположники национальной чешской композиторской школы. Их творчество было сопряжено с идеями романтизма и национального самосознания. Одним из важнейших произведений в чешской музыке второй половины XIX в. является цикл симфонических поэм Б. Сметаны «Моя Родина», который призван был раскрыть богатство и самобытность национального эпоса[734]. Тематикой для поэм стали исторические события Чехии, легенды и чешская природа. Первая поэма — «Вышеград» — посвящена крепости под таким названием, построенной в X в. Третья поэма — «Шарка» — является музыкальным переложением повести XII в., названной по имени одной из приближенных княгини Либуше, девы-воительницы. В творчестве Б. Сметаны получает также широкое развитие тема гуситских войн, нашедшая отражение в «Песне свободы» и балладе «Три всадника». Также затрагивает эту тему и поэма «Табор», посвященная одноименному городу, заложенному гуситами. В основе последней поэмы цикла — «Бланик» — лежит легенда о бланицких рыцарях, созданная в конце XV в. крестьянином-гуситом Микулашем Власеницким. Поэма названа в честь горы, где, согласно легенде, спит армия Вацлава Святого, которая готова проснуться и защитить страну в случае опасности. Только две поэмы цикла — «Влтава» и «В лесах и лугах Богемии» — не связаны напрямую с периодом Средневековья, однако в них композитор «сумел объединить богатый мир чешских народных сказок и преданий в одну поэтически стройную картину»[735]. Триумфальный успех и всенародная любовь к этим произведениям могут говорить о востребованности средневековых сюжетов для чехов, воспринимавших этот период собственной истории через призму культуры.
В целом действие большинства опер Б. Сметаны развивалось в раннем и позднем Средневековье. Опера «Брандербурги в Богемии» посвящена периоду после смерти Оттокара II и оккупации Богемии маркграфством Брандербургов. Героиней оперы «Либуше» является легендарная княгиня — мудрая правительница Чехии, супруга Пржемысла. В опере воспевалась свободная и независимая Чехия, что должно было пробуждать у зрителей желание вернуть себе утраченную свободу. В уста средневековой героини вкладывались слова надежды на светлое будущее:
Вижу я зарево, сечу сражений,
Острый клинок твою грудь пробьет,
Узнаешь ты беды и мрак запустений,
Но духом не падай, мой чешский народ![736]
Средневековью посвящена также опера «Далибор», в основе которого лежит сюжет о рыцаре. Стоит отметить, что в рассматриваемый период продолжает давать свои плоды деятельность чешских будителей, и оперы на тему Средневековья пользуются спросом у публики.
Обращался к средневековым образам и другой знаменитый чешский композитор — Антонин Дворжак. Помимо собрания «Славянские танцы», в основу которых вошли переосмысления народных танцев Моравии и Богемии, Дворжак написал цикл симфонических поэм по книге старочешских легенд «Букет народных сказаний», собранных Карелом Яромиром Эрбеном. В цикл вошли такие произведения, как «Золотая прялка», «Водяной» и «Полуденница»