[737]. Дворжак также написал первую в истории чешской музыки ораторию «Святая Людмила». Выбор сюжета был не случаен, поскольку вызывал воспоминания о том, что принятие в конце IX в. христианства чешскими правителями Людмилой и Борживоем хронологически совпало с вынужденным признанием немцами независимости Моравии. Патриотический посыл оперы помимо сюжета заключен и в музыкальной составляющей, в которую введены древнеславянские напевы и чешский гимн[738].
Средневековые сюжеты и легенды лежат в основе и некоторых его опер. В качестве примера можно привести оперу «Ванда» о дочери князя Крака, основателя Кракова. Стремление избавить родину от захватчиков и патриотизм легендарной польской княжны Ванды, правившей страной после смерти отца, подобно чешской Либуше, были близки и понятны чехам. Отмечена значительным влиянием средневекового фольклора еще одна опера А. Дворжака — «Русалка». Стоит также упомянуть «Гуситскую увертюру», написанную к повторному открытию Пражского национального театра в 1883 г. и посвященную самому популярному у чехов средневековому сюжету — гуситским войнам.
Стремление к переложению средневековых сюжетов на музыку присутствует и у Зденека Фибиха (1850–1900), который во многом проявлял интерес к тем же сюжетам, что Сметана и Дворжак[739]. Например, одна из его ключевых опер называется так же, как музыкальная поэма Б. Сметаны — «Шарка». Симфоническая поэма «Забой, Людек и Славой» основана на сюжете из Краледворской рукописи В. Ганки — романтической имитации народного эпоса. В его творчестве мы также встречаем темы, схожие с поэмами А. Дворжака, в основу которых были положены сказания из книги Карела Яромира Эрбена.
Композитор Леон Яначек (1854–1928) в своем творчестве использовал гуситские песни — духовные песнопения на чешском языке.
В литературе конца XIX — начала XX в. средневековые мотивы не теряли своей актуальности. Один из главных представителей чешской поэтической школы второй половины XIX в. Витезслав Галек (1835–1874) не раз обращался к средневековым сюжетам, в центре которых, как правило, стоял герой — глашатай идей равенства и справедливости[740]. Одна из известных драм В. Галека «Завиш из Фалькенштейна» повествует о романтическом персонаже средневекой чешской истории — рыцаре Завише, втором муже королевы Чехии Кунгуты Галицкой, жившем в XIII в. Помимо произведений о собственной истории поэт обращался к событиям Средневековья в других славянских странах. Так, персонажем одного из произведений В. Галека «Король Вукашин» стал сербский правитель Прилепского королевства XIV в. — герой из «Песен южных славян».
Средневековые мотивы часто были основной темой в произведениях писателя Алоиса Ирасека (Йирасека) (1851–1930), запечатлевшего важнейшие этапы борьбы чешского народа за национальную независимость[741]. В своих исторических романах А. Ирасек отражал историю гуситов, период иноземного господства и национальное возрождение (трилогия «Между течениями» и др.). Продолжая деятельность будителей, писатель не оплакивал тяжелые для Чехии времена, а приводил примеры борьбы и сопротивления господству колонизаторов. Словами героя одного из своих романов А. Ирасек обращался к современникам: «Да будет обычным для нас, чтобы в гонениях не никли от страха, а каждый раз расцветали, как дерево, отвагой и надеждой»[742]. В своем стремлении возродить идеалы чешской свободы, писатель подчеркивал, что без вовлечения народа в национально-освободительное движение работа будителей была бы никчемной[743]. Обращался он и к чешскому фольклору, зачастую делая акцент на его патриотической составляющей. Особое место в его творчестве занимают «Старинные чешские сказания», представляющие собой литературные обработки легенд, начиная с преданий о зарождении чешского народа. В «Сказаниях» писатель обращается ко времени возникновения чешской государственности («О воеводе Чехе», «Лучанская война», «О Либуше»), передает события из истории гуситских войн, обращается к примерам борьбы чешского и словацкого народов за независимость («Ян Гус», «Ян Жижка», «Ян Козина» и др.). Эти проникнутые патриотизмом произведения, основанные на событиях прошлого, призваны будить национальное сознание современников: «Счастлива будь, о любимая родина! Да крепнет народ твой из поколения в поколение, да осилит он всех противников и свято сохранит наследие предков — родной язык и старинные свои права!» («Бланицкие рыцари»)[744].
Элементы медиевализма можно увидеть в творчестве крупного чешского поэта Ярослава Врхлицкого (1853–1912), постоянно обращавшегося к прошлому в поисках того, что, по его мнению, не мог отыскать в настоящем, — примеров борьбы за справедливость и лучшее будущее[745]. Так, в первом цикле эпических произведений Я. Врхлицкого повествуется о Шарке — уже упоминавшейся героине. Помимо этого, в цикле содержится повествование о средневековом монахе XI в. Божетехе и «Легенда о Прокопе». В последней поэт изображает героя легенды XIV в. — св. Прокопа — горячим патриотом и защитником национальных прав народа[746].
Художники Чехии наравне с чешскими композиторами и писателями активно обращались в своем творчестве к средневековым сюжетам. Еще в первой половине XIX в. к событиям и героям национальной истории обращается Франтишек Ткадлик (1786–1840). Одной из первых его работ, посвященной национальной средневековой истории, стала картина «Святая Людмила и святой Вацлав во время мессы» (1837, Национальная галерея, Прага). Художник, творивший в период борьбы-взаимодействия классицизма и романтизма, создает своей картиной возвышенное настроение погружения в молитву. Именно в этом состоянии запечатлены герои. Живописец еще очень условно передает средневековые аксессуары, да и коленопреклоненные фигуры княгини Людмилы и ее внука Вацлава написаны художником в манере, напоминающей приемы раннего итальянского Возрождения. Но показательно само обращение к отечественному сюжету в тот период развития чешской школы живописи, когда героями полотен исторической тематики преимущественно были библейские герои или персонажи античной мифологии.
Патриотическое искусство Ткадлика оказало большое влияние на новое поколение художников, в том числе и на Йозефа Манеса (1820–1871). В конце 1850-х гг. Манес иллюстрирует Краледворскую рукопись, якобы восходящую к XIII в. Как уже отмечалось выше, на самом деле это оказалась подделка начала XIX столетия; но идеи национального самосознания, заложенные в ней, были настолько созвучны современности, что отозвались в душе художника, увлеченного отечественной историей.
Не только Краледворская, но и Зеленогорская рукопись — еще одна известная подделка под Средневековье — стала источником вдохновения для деятелей культуры Чехии[747]. А Йозеф Манес создает очередное произведение, связанное со Средневековьем, — монументально-декоративное оформление часов Пражской ратуши. Часы ратуши (или Орлой) состоят из двух циферблатов — астрологического и календарного, первоначальное создание которых относится к XV в. Манесу принадлежит роспись календарного циферблата. Художник изобразил в 12 кругах 12 сцен из жизни чешских крестьян Средневековья. Каждая сцена соответствует занятиям, являющимся как проявлением круговорота жизни людей, так и наиболее характерной трудовой деятельностью для того или иного месяца. К примеру, январь представлен сценой рождения ребенка. Она символизирует собой не только пополнение в семье, но и символ рождения нового года. Сцена пахоты соответствует самому раннему месяцу весны — марту. Лето символизируют сцены покоса и молотьбы. Среди аллегорий осенних месяцев привлекает октябрьская сцена сбора винограда. Это не только изображение труда, но и показ развития возвышенных отношений между девушкой и юношей, начало которых запечатлено еще в эпизоде, характеризующем месяц май.
Каждой сцене жизни и трудовой деятельности соответствует изображение знака зодиака. Такая связь напоминает композиционное решение миниатюр средневековых часословов. Самым ярким примером подобных изображений являются иллюстрации, которыми братья Лимбурги сопроводили «Великолепный часослов герцога Беррийского» (XV в.). Но Й. Манес в своей работе стилизует фигуры крестьян, а пейзажи решает в эпически-возвышенном ключе, тем самым придавая изображениям монументально-декоративный характер.
Художников Чехии привлекали сюжеты и герои гуситских войн. Так, Миколаш Алеш (1852–1913) в 1870-х гг. обращается к созданию композиций, воспевающих события далекой эпохи. Некоторые из них наполнены не только исторической конкретикой, но и тонким психологизмом. Привлекает внимание малоформатная картина художника «Над могилой воина-гусита» (1877 г.), где художник «изображает на фоне печальной заснеженной равнины старого всадника-гусита, в глубокой задумчивости остановившегося перед свежей могилой своего соратника, бойца за „божье дело, за свободу чехов“. Правдивая передача серого зимнего дня, свободная от внешней картинности характеристика образа старого воина определяют внутреннюю значительность этой композиции, проникнутой духом подлинной народности и историзма»[748]. В 1883 г. живописец Вацлав Брожик (1851–1901) создает картину «Ян Гус на Констанцком соборе», где изображает неправедный суд, вынесший смертельный приговор идеологу чешской Реформации.
В 1880-х гг. среди художников были популярны средневековые сюжеты, связанные с любовными отноше