[831]. С начала 1930-х гг. учебники стали отражать уже историю единого югославского народа, причем термин «югославяне» постепенно вытеснял национальные имена и использовался даже для описания раннего Средневековья[832]. Предпосылки к будущему появлению общего югославянского государства отмечались еще в IX в. Так, Людевит Посавский был показан как первый человек, пытавшийся создать государство югославян. Особый акцент авторы учебников делали на истории средневекового Боснийского государства, особенно на времени правления Твртко I, так как он объединил значительные части сербских и хорватских земель под своим управлением. Объяснением некоторых важных событий, таких как поражение Людевита Посавского или распад империи Стефана Душана, часто служила религиозная разобщенность западнобалканских народов, при этом подчеркивалось, что общность их происхождения должна стоять выше различий в вероисповедании[833].
Для учебников межвоенного периода был характерен крайне малый процент социальной истории (доля которой увеличилась только к концу 1930-х гг.) с преобладанием сильно персонифицированной политической. В учебных планах, принятых в 1933 г., среди девяти наиболее важных фигур, которые сыграли особую роль в создании условий для будущего единства югославян, названы четыре, относящиеся к средневековой истории Балкан: Кирилл и Мефодий, св. Савва, королевич Марко и князь Лазарь[834]. При этом нужно заметить, что, как и на рубеже XIX и XX вв., история Средневековья оставалась куда менее идеологически окрашенной, чем события Нового времени, такие как антитурецкая борьба, Первое сербское восстание и освобождение Сербии.
Медиевализм в славянских странах в годы Второй мировой войны
Как и в годы Первой мировой войны, во время Второй мировой востребованность в медиевализме значительно упала. Он никак не объяснял происходившие катаклизмы. Память о Средневековье не помогала понять причины массовых истреблений людей, уничтожения государств, «нового порядка», который нес людям Третий рейх, и мотивации сопротивления нацизму или коллаборации с захватчиками. На пропагандистском фронте шла борьба современных идеологий, прежде всего национал-социализма, коммунизма и национально-освободительного движения в отдельных странах. Это были актуальные идеологемы, для которых апелляция к прошлому стимулировала патриотические настроения, но, безусловно, не носила решающего характера.
Культура воспроизводила традиционную апокалиптику, восходящую к Средневековью (образы гуннов и тевтонов как варваров Европы присутствовали даже в риторике Нюрнбергского процесса)[835].
Повторялись ритуальные обращения к национальным героям. Именами древних героев и сражений назывались воинские части, укрепрайоны, ордена. Причем медиевальная символика использовалась по обе стороны фронта: оборонительный рубеж немецких и эстонских войск против наступления Советской Армии в 1944 г. на Нарвском перешейке между Финским заливом и Чудским озером был назван «Танненберг», линия обороны немецко-венгерских войск в Закарпатье в 1944 г. — «линия Арпада». 5-я танковая дивизия СС называлась «Викинг», 17-я панцергренадерская дивизия СС — «Гёц фон Берлихинген» (в честь германского рыцаря XVI в.), 21-я горная дивизия СС (1-я албанская) называлась «Скандербег», 25-я ваффен-гренадерская дивизия СС (1-я венгерская) — «Хуньяди», 33-я гренадерская дивизия СС «Шарлемань» (1-я французская) именовалась в честь короля Карла Великого, 38-я гренадерская дивизия СС носила имя «Нибелунги». До Второй мировой войны подлодка эстонского ВМФ носила имя легендарного средневекового героя эстов «Лембит».
На такой парад образов Средневековья надо было отвечать. Поляками в 1943 г. учреждается польский орден Крест Грюнвальда. В Чехословакии была медаль Яна Жижки. Именами национальных героев назывались воинские части и партизанские отряды. Косовский миф в годы Второй мировой войны также был активно использован как четниками Драже Михайловича, так и коммунистическим Народно-освободительным движением. В частности, академик Зоран Лакич, крупнейший специалист по народно-освободительным борьбе в Черногории и Санджаке, отмечая малую разработанность темы, говорил в интервью накануне празднования 600-летней годовщины битвы об использовании в партийных документах начиная с 1941 г. символов Косовской битвы. Интересно, что наиболее задействованным из них, по мнению Лакича, был образ Вука Бранковича[836]. В целом Лакич видит в косовской легенде присущую народу (который автор называет просто «наш», не используя ни единого этнонима) традицию борьбы за свою свободу.
Медиевализм привлекался в некоторых сюжетах, когда апелляция к средневековым образам делала их романтичными, красивыми. Рейнхард Гейдрих, исполнявший обязанности рейхспротектора Богемии и Моравии, участвовал в расхищении культурных ценностей Чехии, в том числе сокровищницы чешских королей и их коронационных реликвий. Согласно средневековой легенде, любой, кто незаконно возьмет корону св. Вацлава, умрет. Гейдрих погиб в июне 1942 г. в результате покушения. Его смерть была воспринята как реализация древнего пророчества.
В качестве примера другого символического жеста, апелляции к средневековым символам национальной идентичности, можно привести использование краковского хейнала — сигнала трубы с башни Мариацкого костела. Польский писатель Ксаверий Прушинский в рассказе «Трубач в Самарканде», написанном в годы войны, описал сцену, как поляки армии Андерса играли хейнал на площади в Самарканде, и местные жители узнали мелодию: их предки участвовали в монгольском нападении 1241 г. на Краков, но им помешал трубач Мариацкого костела. Его убийство во время игры на трубе было признано грехом, как убийство священника во время молитвы. И на участников похода была наслана кара: «Поступок ваш нашлет на вас кару небес. Не топтать вам чужих полей по весне, не добывать чужих городов, королевства ваши придут в упадок, руины мечетей порастут травой, и уйдет в забытье ваша степная слава. Блеснет вам и солнце удачи. Но не наступит это до тех пор, пока трубач из Лехистана не протрубит на рынке в Самарканде песню, которую он тогда не закончил»[837]. В рассказе рифмуются судьбы народов, через реализацию средневековых пророчеств показана неизбежность судьбы. Хейнал здесь выступает символом того, что поляки выдержат все испытания. Можно привести и другой эпизод — после окончания знаменитого сражения под Монте-Кассино, в котором участвовали польские войска, капрал Эмиль Чех в честь победы протрубил краковский хейнал.
Хотя в подобных эпизодах представлены яркие сюжеты, очевидно, что обращение к медиевализму в годы войны было фрагментарным и бессистемным. В период Второй мировой войны зародилась важная тенденция, которая изменила отношение человечества к прошлому в целом. Третий рейх и его союзники хотели переделать мир под себя. Это предполагало уничтожение, депортации и перевоспитание населения, принадлежащего, как утверждали нацисты, к «неполноценным народам». Чтобы у них не было шанса на сохранение своей идентичности, требовалось уничтожение ориентиров этой идентичности, то есть историко-культурного наследия. Этот процесс преследовал двоякую цель: стирание памяти народов о самих себе и присвоение ценностей, обогащение за счет грабежа побежденных.
Примером может служить политика албанцев, выступавших на стороне фашистской Италии. Монумент королевской Югославии на месте Косовской битвы был ими взорван[838]. Современными сербскими авторами отмечается активная борьба албанских деятелей по уничтожению «любых следов присутствия сербов в Косово и Метохии». Под этим понималось в первую очередь разрушение православных церквей и осквернение православных кладбищ. Батакович, бывший до недавнего времени главным сербским историком Косово, подчеркивал, что «главным объектом погромов были монументальные сооружения сербских средневековых правителей, прежде всего Печская патриархия и монастырь Високи Дечани». Среди утраченных памятников культурного наследия Батакович отмечает уничтожение «нескольких десятков православных церквей», включая церковь Св. Петра в Корише, монастыри Банско и Девич[839].
Албанский медиевализм периода Второй мировой войны был в первую очередь связан со сложным положением страны, оккупированной Италией еще в апреле 1939 г. С одной стороны всячески подчеркивалась символическая подчиненность Албании: официально королем Албании стал Виктор Эммануил III, а так называемая корона Скандербега была перевезена в Рим. Тем не менее оккупационные власти, сначала итальянские, а с 1943 г. и немецкие, стремились всячески завоевать симпатии албанского населения, используя образ самого популярного средневекового деятеля Албании — Скандербега. Во-первых, было заявлено о сохранении ордена Скандербега, который был несколько изменен, а в его статут добавлена пятая степень. Во-вторых, корона и герб Скандербега остались символами всех государственных структур Королевства Албания. И, наконец, в-третьих, название «Скандербег» носили военные подразделения: в итальянской армии — подразделение из албанских добровольцев[840]; в немецкой — 21-я горная дивизия СС.
Как мы видим на примере Албании, медиевальные образы и сюжеты привлекались в стандартных случаях, когда мобилизовывалось Средневековье. Это ситуации, когда в контексте войны народы пытались развить свою национальную идентичность (таким образом подтверждается формула: «Там, где растет национализм, востребован медиевализм»).