Еще одна современная культурная тенденция, стимулирующая обращение к медиевализму — дигитализация исторического знания. А. Ассман развивает мысль Г. Гумберта, что современные возможности оцифровки исторических источников привели к тому, что забвение стало столь же затруднительным, как и селекция по-настоящему значимых вещей: люди стремятся сохранить все. Отсюда общество теряет способность отбирать и оценивать информацию[921]. Стремительно стирается разница между научным историческим знанием, социальной и культурной памятью и конструированием реальности в компьютерных сетях. Раз границы прошлого и настоящего стираются, люди предпочитают обращаться к устоявшемуся, свершившемуся и умершему прошлому, потому что там есть хоть какие-то твердые основы и ориентиры. Увлечение медиевализмом развивается в данном контексте.
Особенность современной эпохи — в достижении реальной осязаемости прошлого. Его можно не просто вообразить, но увидеть и даже в нем поучаствовать. Зритель XIX и XX вв., посещая спектакли в театре или художественную выставку на исторические темы, отдавал себе отчет, что актеры на сцене, равно как и художники, передают в первую очередь образ Средневековья, и достоверны лишь в каких-то деталях. То же относилось к первым историческим фильмам[922]. Как отметил Л. д’Арсенс, положение начало меняться при появлении мультипликации: она создает мощный эффект непосредственного контакта с исчезающими мирами[923]. В XXI в. благодаря ГИС-технологиям, компьютерной графике и моделированию мы достигли почти абсолютно достоверного воспроизведения облика объектов прошлого — мы уже совсем не ограничены техническими возможностями, и дело только за историками, которые не всегда могут обеспечить разработчиков всей необходимой информацией. Прошлое в самом деле стало можно увидеть, причем не только увидеть, но, благодаря компьютерному моделированию и играм еще и поучаствовать в нем. Средневековье можно больше не воображать, достаточно нажать «Enter».
В этом плане особое значение приобретают, по мнению Михаэля Секссона, отношения между искусством памяти, которое известно как медиевализм, и тем, что становится известно как киберпространство в современных компьютерных технологиях[924]. Медиевализм удивительно вписывается в мышление современных поколений прежде всего своей образностью, которая по механизму возникновения очень похожа на то, с чем имеют дело создатели виртуальной реальности. Вышеназванный феномен копикэта, как подчеркнул З. Бауман, стал легко реализуемым именно благодаря интернету и гаджетам[925]: каждый может без особых усилий найти для себя группу, с которой он хочет солидаризироваться и в то же время благодаря персональному удаленному доступу легко сохранять иллюзию сохранения индивидуальности.
В XXI в. медиевализм в ряде стран перестает ассоциироваться прежде всего с задачами конструирования национальной идентичности. Точнее, соответствующие дискурсы перестают абсолютно доминировать в медиевальных образах, создаваемых главным образом средствами кинематографа; они сохраняют прежнюю актуальность разве что для молодых наций, чья идентичность еще находится в процессе становления. В какой-то мере можно говорить о противоположном процессе — конструировании образов Средневековья, направленных на утверждение ценностей глобализма и космополитизма. Пока эта тенденция характерна скорей для североатлантической цивилизации, но этот процесс постепенно расширяет свое влияние и на другие регионы, в том числе на славяно-балканские, через все тот же кинематограф и компьютерные игры.
Средневековье становится универсальной культурной константой, с помощью которой транслируются современные глобалистские этические и культурные ценности. Прошлое сегодня в моде, причем во многом это универсальное, условное средневековое прошлое, пришедшее не из истории, а сошедшее с экранов или со страниц книг (например, произведения «Песнь льда и огня» Дж. Р. Р. Мартина, «Гарри Поттер» Дж. Роулинг, «Властелин Колец» Дж. Толкина и их экранизации). С. Бойм точно отметила, что ностальгия «является одной из черт глобальной культуры»[926]. Но когда глобализм замещает национальные идеалы, обращение к медиевальным образам строится по законам массовой культуры. Это порождает сегодня совершенно неожиданные комбинации, немыслимые для эпохи романтического национализма, когда в подобных акциях усмотрели бы глумление над святынями.
Например, Средневековье совершенно отделяется от своей исторической основы, его образы начинают жить собственной постмодернистской жизнью. В качестве примера можно привести чешский роман Милоша Урбана «Последняя точка за Рукописями (новая литература факта)». В нем дается новая, совершенно в духе XXI в. интерпретация истории возникновения Краледворской и Зеленогорской рукописей: «Вацлав Ганка и Йозеф Линда были девушки, которые, переодевшись в мужское платье, сумели получить доступное в то время только мужчинам образование и, естественным образом исполненные желания изменить нравы общества, их окружавшего, решили сделать это, ставя под сомнение существующие ценности… Они замышляли нечто совсем обратное революции: медленную инфильтрацию определенных смелых идей в чешское общество путем систематической постановки под сомнение несомненного. Этому должны были послужить памятники великого чешского прошлого… Подделана была не подлинность, а поддельность рукописей»[927]. Такое переворачивание всей истории с ног на голову и введение в нее аспекта гендерной эмансипации — несомненно, явление культуры постмодерна. Показательно, что для нее берется традиционный и основополагающий миф средневековой чешской истории.
Подобное постмодернистское смешение всего и вся вообще характерно для современной картины славянского мира. В Таборе в знаменитом музее гуситского движения среди экспозиции размещены комиксы про гуситов, в том числе комикс «Ян Гус — суперзвезда»[928]. В январе 2017 г. на экранах Албании появился комедийный сериал «Скандербег», который через призму времени, в котором жил легендарный герой, иронично обыгрывает современную албанскую действительность[929].
И еще один аспект, связанный с актуализацией медиевализма, вызван развитием одной из современных функций истории — функции развлекательной и коммерческой. Как заметил Д. Лоуэнталь, «интимная привязанность к прошлому позволяет даже успешно им торговать»[930]. Медиевализм — непременный компонент рекламы, туристического, ресторанного, гостиничного бизнеса, развлекательных постановок, праздничных гуляний (вроде «Ганзейских дней»), фестивалей исторических реконструкторов и т. д. Начиная с Нового времени, обращение к эстетике Средних веков в этих сферах характеризуется разной интенсивностью, но неизменно стабильно.
К образу Средневековья апеллируют современные мыслители, когда надо указать на какие-то (чаще негативные, ретроградные) черты в культуре, политическом строе, социальных отношениях в современном мире. Как писал в 1970-х гг. Умберто Эко: «С недавнего времени с разных сторон начали говорить о нашей эпохе как о новом Средневековье. Встает вопрос, идет ли речь о пророчестве или о констатации факта. Другими словами: мы уже вошли в эпоху нового Средневековья, или, как выразился Роберто Вакка в своей тревожной книге, нас ожидает „ближайшее средневековое будущее“?»[931].
Как отметил Д. Маттевс, в XIX в. слово «средневековье» изначально употреблялось с негативным оттенком, обозначая «темную эпоху»[932]. Оно было даже чем-то вроде ругательства, использовалась в инвективах, когда политиков критиковали за ретроградство и грубые, дикие меры. Во второй половине ХХ в. отношение к термину изменилось, и возникли другие его значения[933]. Людям нравится средневековая экологически чистая эпоха, когда продукты и атмосфера не были отравлены, никто понятия не имел о СПИДе и принудительном обновлении Windows, а нравы людей были просты и естественны. Для ностальгии по прошлому в принципе свойственно наделять минувшие века особым смыслом, которого так не хватает в текущей, повседневной жизни. Д. Лоуэнталь правильно сказал, что «кто недоволен настоящим — ищет утешения в прошлом»[934]. С. Бойм писала, что «ностальгия неизбежно проявляется как защитный механизм во времена ускоренных ритмов жизни и исторических потрясений… ностальгия — это восстание против модернистского понимания времени, времени истории и прогресса. Ностальгическое желание уничтожить историю и превратить ее в частную или коллективную мифологию, заново вернуться в другое время, будто вновь вернуться в какое-то место, отказ сдаться в плен необратимости времени, которая неизменно вносит страдание в человеческое бытие»[935].
Однако параллели современного мира со Средневековьем лежат не только в позитивной, оптимистической сфере. У. Эко указывает и на другие созвучия эпох: те же кризис и падение империй, казавшихся вечными и определяющими мироздание на века, неуверенность в будущем, ожидание апокалипсиса, экологические проблемы, кочевничество и неокочевничество, массовые исходы населения и миграции, автономизация территориальных анклавов по национальному и религиозному принципу, непонятная ситуация гибридных войн, когда война вроде бы и не объявлена, и тем не менее война идет постоянно. Как образно описал эту картину У. Эко, «по этим обширным территориям, где царит неуверенность, перемещаются банды асоциальных элементов, мистиков или искателей приключений»