егодня без артистов-реконструкторов не обходится ни один крупный городской праздник. Визитной карточкой многих туристических центров стали фестивали реконструкторов, собирающие сотни и даже тысячи человек (например, фестиваль славян и викингов в Волине)[1095].
Медиевальные сюжеты являются только частью польской исторической политики, причем не самой значимой. Для Польши гораздо важнее история XIX–XX столетий, история борьбы за свободу, обретения независимости и трагедий XX в.: Катынь, начало Первой мировой войны, Варшавское восстание, холокост в Польше, репрессии социалистического периода, история оппозиции коммунистическому режиму и т. д. Исследованием этих исторических событий и процессов занимается специально созданный польский Институт национальной памяти, и им посвящено несравненно больше мемориалов, реконструкций, коммемораций, музейных экспозиций и общественных акций. Современная польская национальная идея использует медиевальный инструментарий, но ее базовые дискурсы основываются на сюжетах из Нового и Новейшего времени.
В большей степени медиевализм востребован в государствах с менее реализованным национализмом, который получил возможность проявить себя недавно. Как пример можно привести современную Литву, получившую независимость и восстановившую свою государственность в измененных границах в 1990–1991 гг. Здесь четко видна ориентация на средневековое Великое княжество Литовское (герб «Погоня» является официальным гербом современной Литовской Республики). В 1998 г. на центральной площади Вильнюса был установлен памятник Гедимину (скульптор В. Кашуба), с изображением на постаменте волка (образ волка отсылает нас к легенде об основании Вильно, зафиксированной в «Хронике» Быховца). День коронации князя Миндовга 6 июля считается государственным праздником. В 2003 г. в этот день был торжественно открыт памятник королю Миндовгу (скульптор Р. Медвикис), и его имя было присвоено новому мосту через р. Нерис в Вильнюсе. Была выпущена монета в 200 литов с изображением легендарного основателя Великого княжества Литовского. С 2004 г. на городище, которое сегодня связывают с крепостью Ворута (Шейминишкеляйский курган), возводится деревянный замок Миндовга. С 2016 г. кубок литовской баскетбольной лиги называется Кубком Миндовга.
В 2002–2016 гг. в центре Вильнюса была проведена грандиозная реконструкция, результатом которой стало полное воссоздание ренессансного дворца великих князей Литовских, снесенного в 1801 г. Это третья масштабная древняя постройка, восстановленная в Литве (две реконструкции были сделаны в советское время — Тракайского замка в 1955–1987 гг. и Биржайского дворца в 1978–1986 гг.). Здесь был создан Национальный музей.
В результате этих работ центр Вильнюса принял облик средневекового мемориала: Верхний замок с башней Гедимина, Нижний замок — дворец великих князей Литовских; кафедральный собор Св. Станислава с могилой Витовта (перестроенный и ныне сохранившихся в архитектурных формах XVIII в.); памятники Гедимину и Миндовгу; а также размеченные на мостовой очертания крепостных стен и построек средневекового Вильно. Тем самым сформулировано визуальное послание, четко маркирующее официальные истоки современной Литвы в Великом княжестве Литовском, заданы культурные и исторические ориентиры, оформлено «место памяти».
Стоит отметить, что этот месседж нашел у жителей Литвы живейший отклик. Здесь очень популярны имена средневековых литовских князей: по данным 2018 г., в республике проживало 40 тыс. Витаутасов, 23 тыс. Миндаугасов, 21 тыс. Кястутисов, 17 тыс. Альгирдасов и 12 тыс. Гедиминасов[1096]. Вообще для литовцев характерно создание своего рода повседневных полей исторической памяти. М. Виткунас проанализировал названия городских улиц в современной Литве. 182 улицы носят имя Витаутаса, 61 — Гедиминаса, 45 — Миндаугаса, 32 — Альгирдаса и т. д. Кроме того, множество улиц названы в честь средневековых литовских племен (аукштайтов, ятвягов, жемгалов и т. д.), а 67 улиц названо в честь битвы при Жальгирисе (Грюнвальде). В 2010 г. в селе Райжяй поставлен памятник в честь этой битвы. В том же году проходило множество памятных мероприятий, связанных с юбилеем сражения[1097]. В 2014 г. торжественно, с военным парадом в Вильнюсе отмечалось 50-летие Оршинской битвы 1514 г.[1098]
Как видно из этих примеров, в Литве, для которой актуально нациестроительство, в большей степени используются традиционные формы медиевализма, тяготеющие к образцам романтического национализма XIX в. Они, несомненно, носят национальный характер, что подтверждает наш вывод: там, где актуален национализм (Балканские и частично Прибалтийские страны), востребован и медиевализм. Там, где пик активности национальных движений пройден, он в большей степени универсализируется (Чехия, Словакия, Венгрия), становится более похож на общеевропейский или уступает место памяти о Новом и Новейшем времени (Польша, частично Балканы и Прибалтика, Венгрия).
Глава VII. Медиевализм как инструмент обретения исторического наследства
Я родился на границе Рима и Византии.
Медиевализм выступает эффективным инструментом для придания легитимности претензиям на историческое наследство. С его помощью прошлому можно придать вид удобного конструкта, соответствующего современным чаяниям и ожиданиям, целям и задачам. Сформулировав нужное прошлое, дальше можно его транслировать в учебниках, фильмах, коммеморациях, монументальных символах и т. д., тем самым закрепляя в сознании современников нужную картину мира. Ниже мы рассмотрим несколько примеров подобных концепций в славянских странах.
Идея славянского единства и медиевализм[1099]
Идея славянского единства периодически была востребована идеологами разного толка. Ее использовали носители славянского национализма и участники национально-освободительной борьбы в новое время, ее развивали панслависты, к ней апеллировали идеологи Российской империи, считавшие, что славянство должно объединяться под эгидой России. Идея о едином славянском мире активно поддерживалась в СССР, и концептуально была закреплена в введенном после Великой Отечественной войны обязательном для всех советских исторических факультетов курсе «История западных и южных славян»[1100].
Однако сегодня очевидна атомизация славянского мира, фактический отказ от приоритета славянской идентичности. Доминируют европейская идентичность и локальные, национальные приоритеты[1101], а все связанное с памятью об общем прошлом и «славянской взаимностью» (термин Я. Коллара)[1102] дискредитировано и воспринимается как досадный факт истории славянских народов. Они гораздо больше хотят быть европейцами, чем славянами.
В связи с этим возникает вопрос: перед нами «конец славянского мира» или просто этап, стадия деградации, которая обратима[1103]? Ведь славянская идея уже не раз переживала подъемы и спады[1104]. Или славянского единства никогда и не было? Быть может, это не более чем идеологический фетиш, который актуализировался в определенные периоды из-за политической и исторической конъюнктуры, но никогда не отражал реальности[1105] — и вот, наконец, дошел до своего полного отрицания?
Исследования последних лет, дискуссии вокруг книг Ф. Курты[1106] и П. Урбанчика[1107] продемонстрировали всю сложность проблемы ранней славянской идентичности и путей ее возникновения. Мы не будем в нее углубляться, учитывая огромные объемы существующей литературы и многообразие точек зрения на проблему происхождения славян[1108], а остановимся только на одном аспекте: когда и в каком контексте в средневековых славянских (именно славянских) текстах появляется представление о славянском единстве и с чем оно было связано?
Вопрос непраздный, потому что над любым историком, касающимся этой темы, довлеет языковой дискурс — само употребление слова «славяне» предполагает их единство, причем единство, якобы осознаваемое современниками. Но это — современный дискурс, основанный на пафосе будителей славянского самосознания в XVIII–XIX вв., научном знании о существовании индоевропейской языковой семьи и славянской языковой группы, результатах археологических поисков прародины славян. Ничего этого хронисты X–XIV вв. не знали и знать не могли. Тем не менее тема родства славян в их сочинениях присутствует. На чем она была основана?
Бурный рост этногенетических легенд о происхождении народов происходит в раннее Новое время, причем как развивающих средневековые версии (тема Леха, Чеха и Руса), так и предлагающих новые (происхождение славян от сарматов, поляков — от московитов, украинских казаков — от хазар и т. д.). Их анализу посвящена обширная литература[1109]. Важно, что в них, как показал А. С. Мыльников, закрепляется идея общей славянской прародины и общего легендарного предка — прародителя славянских народов (Пан, Негно, Сармат, Мосох и другие мифологические версии)[1110].
Таким образом, идея славянского единства возникает в виде мифа о едином происхождении и последующем разделении на племена и королевства. Правда, наряду с ней развивается множество отдельных этногенетических легенд о происхождении и родстве отдельных славянских народов. Стоит заметить, что обсуждение идеи славянского единства было в основном уделом книжников-интеллектуалов