. К интересным древним строениям относятся церквизамки XIII в. на острове Сааремаа (прежнее название — Эзель). Они сильно перестроены, но все же являются примером исторических памятников движения крестоносцев. Глядя на них, мы можем воочию представить, как происходили христианизация и завоевание рыцарями Прибалтики. Тем более что церкви, как правило, стоят буквально в нескольких сотнях метров от латгальских или эстских хилл-фортов, остатков древних языческих поселений, как пишут археологи — «со следами жжения» в раскопанных постройках.
В Восточной Европе нет другого региона, где на столь небольшой территории Средневековье было бы представлено с такой интенсивностью. Каменные крепости сохранились в основном на Северо-Западе России, в Литве, Украине и Белоруссии, но этих замков и крепостей гораздо меньше.
Однако и для Эстонии, и для Латвии это чужое Средневековье, поскольку замки по своему происхождению — датские, немецкие, шведские. Этот культурный ресурс, несмотря на всю его привлекательность для имиджевых брендов и для туризма, очень слабо используется в нациестроительстве и национальном дискурсе. Средневековье востребовано (Ганзейские дни, фестивали реконструкторов и др.), но в сфере развлечения, туризма, массовой культуры, музеев военного дела, культуры и быта и т. д. Некоторые замки, например Раквер[1124], превращены в целые развлекательные комплексы, вовсю эксплуатирующие средневековую тематику (камеры пыток, лаборатории алхимиков, древняя кузня, в Раквере есть даже стилизованная для туристов улица дам легкого поведения, обслуживавших воинов замка). Некоторые замки предлагается перестроить в современные архитектурные культурно-развлекательные пространства из стекла и бетона, где замок просто будет элементом архитектурной композиции[1125]. При этом Средневековье мало участвует в развитии национальных эстонского и латвийского дискурсов, перед нами некие универсальные европейские образы. Для национальной идеи используется в основном история Нового и Новейшего времени.
Этот феномен нуждается в пояснении. Если другие народы в процессе нациестроительства изобретают свое Средневековье, ищут его проявления там, где их нет, моделируют и конструируют средневековые памятники, то тут богатейший ресурс используется явно недостаточно. Проблема здесь в том, что для Прибалтики очень травматичным является дискурс иноземной оккупации. Собственно национальная идея в XIX–XX и особенно в XXI вв. основывается на концепте освобождения от Российской империи, СССР, а также от нацистской Германии (концепция «двух оккупаций» в годы Второй мировой войны).
По всей Эстонии и Латвии почти в каждом городе стоят памятники героям войны с Россией за независимость в 1918 г. При этом для современной России в историографическом дискурсе такой отдельной войны практически не существует, боевые действия в Прибалтике в 1917–1918 гг. вплетены в общую канву событий Первой мировой и Гражданской войн, и вовсе не являются чем-то значимым. Другой опорной точкой исторической памяти для Эстонии и Латвии являются музеи советской оккупации в Таллинне и Риге. Идеей преодоления российского и советского прошлого пропитаны экспозиции музеев (очень эффектно, с использованием самых современных музейных технологий, сделан в этом плане Эстонский национальный музей в Тарту), детские книги, фильмы и т. д.
Не углубляясь в особенности латышской и эстонской исторической политики и исторической памяти применительно к событиям XX в. (поскольку это должно быть темой отдельного исследования), обратимся к вопросу — в чем специфика эстонского и латышского медиевализма? Ответ прост, и он связан именно с национальной востребованностью. Нужное для Прибалтики Средневековье — это время латгалов и эстов, героя Лембита и эпоса о Калевипоэге и Калеве[1126]. Это земляные хилл-форты, городища, на которых как на певческих горах собирались местные жители в национальных костюмах и пели народные песни. Это единственное эстонское боевое судно, стоящее в таллинском морском музее — подлодка времен Второй мировой войны «Лембит». Это сказочная топография Эстонии, связанная с эпосом и его героем Калевипоэгом: вот здесь холм — постель легендарного великана, вот здесь озера — его следы, вот здесь в ручье он нашел свой меч, а вот здесь место его смерти — немцы отрубили ему ноги, а он в горячке погони этого не заметил, и сердце выпало через раны. Вот памятники на месте последней битвы эстов с немецкими средневековыми захватчиками.
Наступившая в XII–XIII вв. эпоха Немецкого ордена в Прибалтике считается чужой. Это не национальная история, столь востребованная в контексте современного нациестроительства, поэтому акценты резко смещаются в сторону локальных идентичностей (история не ордена и не немцев, а своего города и горожан «без этничности»). Здесь Средневековье даже востребовано, поскольку является несомненным индикатором принадлежности Прибалтики к европейской цивилизации, а не к России. Помимо отражения этой идеи в экспозициях музеев, проводятся разные дни средневековых мастеров, праздники, фестивали и т. д. Используются романтические образы рыцарей и монахов.
Но эта прибалтийская медиевальная европейскость вненациональна. По возможности обязательно подчеркивается наличие в средневековой истории Прибалтийских стран эстонской или латышской составляющей. Первому «эстонскому интеллектуалу» — ревельскому историку XVI в., пастору Бальтазару Рюссову был еще в советское время посвящен роман Яана Кросса «Между тремя поветриями» («Kolme katku vahel», 1970 г.) и одноименный фильм об адаптации эстонца к немецкой культурной среде и сохранении им культуры своего народа.
Собственно история ордена на территории Прибалтики не подвергается мемориализации. Нет памятников ни первым миссионерам и проповедникам, ни последним крестоносцам. Битва при Эрмесе 1560 г., в которой был окончательно разбит орден, никак не отмечена на местности, хотя эстонцы и латыши спорят, где именно она была (замок Эрмес сегодня стоит прямо на границе Эстонии и Латвии). Значит, обе стороны признают, что определенную ценность место битвы представляет. Все акты мемориализации, в которых задействованы объекты, восходящие к Немецкому ордену — это акты, связанные с проявлениями и демонстрацией локальных идентичностей. В остальном же память об ордене присутствует в коммерческой сфере: туриндустрии и ресторанном деле, производстве фирменного ликера «как в Средневековье» и т. д.
Подобная потребительская эксплуатация Средневековья при уменьшении роли медиевализма в формировании национального дискурса характерна не только для Прибалтики, но и для других стран, долгое время находившихся в зависимости от империй. Средневековье лучше продается, если оно вненационально. В этом, безусловно, проявляется влияние на медиевализм современной глобализации.
Конструирование исторических мемориалов: обретение могил средневековых правителей
Историческая память не может существовать без символического воплощения в физических объектах. В этом качестве выступают вещи, якобы принадлежавшие историческим деятелям, а также связанные с ними объекты на местности (могилы, храмы, светские здания, урочища и т. д.). При этом атрибуция далеко не всегда носит научно доказанный характер. На нее влияет историографическая традиция, основанная на поздней мифологии, романтическом национализме XIX столетия или политической конъюнктуре ХХ-XXI вв.
Ситуация осложняется тем, что конструирование вещей и памятников возникает очень рано. Как только приходило осознание значимости для потомков памяти о тех или иных исторических персонажах, начинали искать принадлежавшие им материальные символы. Если они не находились — их придумывали. Миф попадал в историографию и становился историческим фактом, обретая новую жизнь на страницах национальных историй и учебной литературы, становясь объектом культурно-исторического наследия, местом паломничества туристов.
Подобные процессы в целом характерны для рефлексии средневековой истории. Например, в Британии династией Тюдоров в XVI в. была востребована легенда о древнем английском короле Артуре, легендарном вожде бриттов в V–VI вв. В 1485 г. Томас Мэлори написал сочинение «Смерть Артура», в котором отождествил легендарную столицу Артура — Камелот — с резиденцией Тюдоров, замком Винчестер. После 1509 г. при короле Генрихе VIII (1509–1547 гг.) на рисунках встречаются первые изображения Круглого стола короля Артура. Что интересно, в центре стола была изображена роза — герб Тюдоров (сочетание алой розы Ланкастеров и белой розы Йорков, символ единения Британии после войны Алой и Белой роз 1455–1485 гг.), а находившийся в замке портрет короля Артура имел несомненное сходство с портретами Генриха VIII.
Сегодня Круглый стол короля Артура по-прежнему находится на стене в Винчестерском замке и служит главной достопримечательностью для туристов. Дерево, из которого он сделан, учеными датируется 1280-ми гг.[1127] Тюдоры в начале XVI в. просто приспособили круглую средневековую столешницу под свои идеологические нужды.
Похожая ситуация сложилась и с первыми славянскими князьями: существуют их могилы, в которых они не захоронены; связанные с ними места, в которых князья никогда не бывали, и приписываемые им вещи, которыми они никогда не владели.
Наиболее известные из раннеболгарских захоронений приписывают хану Кубрату[1128] (605–655 гг.) и его сыну Аспаруху (около 640–700 гг.). Они находятся на территории современной Украины. Первое из них, закрепившееся в историографии под названием «Перещепинский клад», было обнаружено в 1912 г. недалеко от Полтавы, в селе Малая Перещепина. Эта археологическая находка вызвала дискуссию в научном мире: одни исследователи не сомневаются в принадлежности могилы хану Кубрату, тогда как другие это опровергают