кого гуманиста оказывалась более широким понятием, чем Хорватия, что характерно для антикизирующих тенденций ренессансной эпохи. Стремясь сделать повествование «Хорватской хроники» более понятным для своих современников, Марулич счел возможным «уточнить» некоторые его детали, что привело к еще более тесной привязке «готско-славянского» королевства к Хорватии. Так, повествуя о короле Бладине, Марулич отметил, что он правил в Салоне (столице римской провинции Далмации), передавая рассказ о соборе на поле Далмы, отождествил Далму с руинами античного Дельминия (Дувно), а поле, где происходил собор, — с расположенным в этой же части Далмации Хливаньским (Ливаньским) полем (близ города Ливно) (очевидно, исходя при этом из названия горы Hlivaj, на которой, согласно «Хорватской хронике», король Будимир перед началом собора встретил прибывших из Рима кардинала и двух епископов)[1171].
Привязка летописного топонима «Далма» к городу Дувно, впервые осуществленная Маруличем, прочно вошла в историографию и вплоть до недавнего времени не подвергалась сомнению[1172]. Данная идентификация, основывавшаяся на созвучии названий Далмы и Дельминия, предполагала и соответствующую локализацию области Дельмина («regio Delmina») и города Дельмис, фигурирующих в «Истории архиепископов Салоны и Сплита» Фомы Сплитского (середина XIII в.)[1173].
Между тем, по убедительному суждению немецкого исследователя Людвига Штайндорфа[1174], упоминаемую Фомой Сплитским при описании местонахождения Дельмины «верхнюю часть» Далмации следовало бы соотнести с термином «Верхняя Далмация» («Dalmatia superior»)[1175], как в Средневековье нередко называлась крайняя южная часть Далмации, включающая побережье современной Черногории[1176].
Все указывает на то — делает справедливый вывод Штайндорф — что Дельминой в тексте Фомы Сплитского именовалась какая-то местность на территории Дукли, по всей вероятности, район древнего города Диоклеи. В свете данной локализации Дельмины Фомы Сплитского, а следовательно, и Далмы «Летописи попа Дуклянина» становится гораздо более понятным и содержащееся в летописи сообщение о том, что король Светопелек был похоронен в церкви Св. Марии в Диоклее («in civitate Dioclitana»)[1177].
Таким образом, укоренившееся в историографии отождествление летописной Далмы и города Дувно, скорее всего, является ошибочным, что, конечно, никак не отменяет того факта, что благодаря этому отождествлению, многие десятилетия господствовавшему в хорватской историографии, Дувно успело стать весьма значимым местом памяти в дискурсивном пространстве хорватского медиевализма. Произошло это, однако, не в период ренессанса и барокко, а гораздо позднее — во второй половине XIX в., а именно в период формирования классического канона хорватского национального исторического нарратива, основанного на достижениях позитивистской историографии.
При этом нельзя не обратить внимание на примечательное обстоятельство: закрепление за Дувно (Дуваньским полем) статуса первой столицы и места коронации первого хорватского короля в хорватском историческом воображении произошло именно тогда, когда в целом та картина ранней хорватской истории, которая основывалась на информации «Летописи попа Дуклянина» («Хорватской хроники») и доминировала в историографии XVII — первой половины XIX в., окончательно уступила место в хорватском историческом нарративе другой картине, которая стала основываться главным образом на информации трактата Константина Багрянородного «Об управлении империей» (середина Х в.) и источников, современных описываемым в них событиям. Эта радикальная перемена в представлениях о ранней истории Хорватии объяснялась встраиванием хорватского исторического нарратива в парадигму критической историографии, окончательно восторжествовавшей в хорватских исторических работах во второй половине XIX в.
В условиях, когда летописное повествование о «готско-славянском» королевстве, не подкрепляемое ни одним из более ранних источников, перестало пользоваться доверием историков-позитивистов, стремившихся описывать исторические реалии так, «как это было на самом деле», летописная информация стала восприниматься своего рода искаженной версией реальной истории, в которой необходимо было выявить то или иное историческое зерно. Подобный подход к информации, содержащейся в летописи, возобладавший в историографии второй половины XIX в., отвечал распространенным среди историков представлениям, что в описании событий летопись опиралась на некие народные предания: превратностями фиксации прошлого в устной передаче можно было объяснить исторические несообразности летописного повествования.
Именно по пути выявления того самого исторического зерна в летописном повествовании и пошел хорватский историк Иван Кукулевич-Сакцинский, обосновывая в своем труде «Томислав, первый хорватский король» (1879 г.) идею, согласно которой описанная в 9-й главе «Летописи попа Дуклянина» коронация была коронацией хорватского правителя Томислава (около 910–928 гг.). Как уже говорилось выше (см. гл. IV), эта идея была вскоре принята и другими авторами, труды которых сделали возможным превращение гипотетической дуваньской коронации Томислава в 925 г. в важнейшую мифологему хорватского культурного национализма. Став элементом классического канона хорватского национального исторического нарратива, сложившегося во второй половине XIX в., эта мифологема не претерпела изменений и в течение первой половины ХХ столетия. Более того, именно в межвоенный период, в связи с грандиозным празднованием в 1925 г. тысячелетия коронации Томислава окончательно оформилась репрезентация города Дувно как национального места памяти. Он был переименован в Томиславград, а также обрел новый архитектурный символ в виде базилики Св. Николы Тавелича, романскими формами апеллировавшей к эпохе раннесредневекового Хорватского королевства.
Хотя некоторые исследователи еще в самом начале ХХ в. высказывали свое скептическое отношение к концепции Кукулевича о дуваньской коронации Томислава, развитие критической историографии долгое время мало сказывалось на популярности дуваньского мифа. Лишь в период социалистической Югославии, когда Томиславград стал снова именоваться Дувно (с 1945 г.), мифологема прекратила свое существование в пространстве исторической памяти, практически вытесненная к тому времени из историописания под воздействием как научных, так и идеологических факторов — антинационализма и антимонархизма, присущих господствующему социальнополитическому дискурсу.
Вместе с тем именно с этим историческим периодом — периодом социалистической Югославии — связано зарождение новой дуваньской мифологемы, которая вступила в свои права уже после распада федеративного государства. Ее творцом стал хорватский историк-эмигрант, уроженец Боснии, Доминик Мандич, проживавший в то время в США. Францисканский монах, долгое время занимавший высокие посты в иерархии ордена, Мандич был не только представителем социального слоя, глубоко чуждого коммунистической власти, но и сознательным оппонентом и критиком коммунистического режима.
В этом смысле чрезвычайно показательной для характеристики культурной атмосферы эпохи и скрывавшихся за ней дискурсов является полемика, развернувшаяся на историографическом поле между Мандичем и ведущей хорватской исследовательницей-медиевисткой Надой Клаич, работавшей в Загребском университете. Работы Клаич, отличавшиеся высоким градусом критичности по отношению к историографическим схемам предшествующего периода, нередко затрагивали важные мифологемы хорватского национализма, такие, например, как представление об изначально хорватском характере средневекового Боснийского государства. Мандич же, напротив, выступал в роли горячего сторонника и неутомимого адвоката этого комплекса мифологем, особенно в боснийском вопросе[1178]. Получив уже в довольно пожилом возрасте возможность сфокусироваться на историографическом поприще, Мандич написал целый ряд статей и книг, посвященных главным образом средневековой истории Хорватии и Боснии.
Собору на Дуваньском поле Мандич в 1957 г. посвятил специальное исследование, в котором подверг критике все существовавшие на тот момент в историографии интерпретации этого легендарного события, включая вошедшее в канонический вариант хорватского исторического нарратива отождествление коронации Светопелека с коронацией Томислава. Интерпретация события, предложенная Мандичем, резко выбивалась из историографического контекста середины XX в.: подобно хорватским авторам эпохи барокко, он отнес описываемые в летописи события к «темным векам» истории Далмации[1179], однако в отличие от своих далеких предшественников снабдил свой тезис многослойной и внешне довольно убедительной аргументацией. В отличие от ряда других исследователей, Мандич считал, что в «Хорватской хронике» отразился протограф «Летописи попа Дуклянина» — упоминаемое дуклянским летописцем во введении славянское сочинение «Libellus Gothorum», которое он перевел на латынь. Мандич полагал, что этот славянский протограф не был произведением самого летописца, а был создан в Дукле около 1077 г., причем интерпретировал его как хорватское историческое сочинение, так как, главным образом на основе традиции о «Червонной Хорватии», присутствующей в летописи, считал Дуклю хорватским политическим организмом, в XI столетии лидировавшим среди хорватских княжеств. При этом, фактически отождествляя описываемое летописное готско-славянское королевство с Хорватией эпохи «темных веков», Мандич полагал, что в основе известий первых глав летописи лежит еще более древняя хорватская хроника, будто бы созданная в VIII — начале IX в.