[1251]. Автор акцентировал внимание на том, что в европейских источниках название упоминается куда чаще, чем в восточнославянских. Тем самым еще раз подчеркивается европейский, западный культурный вектор развития, размежевание с Россией, отличие от нее.
Поиск «Белой Руси» в средневековых источниках и создание на этой основе интеллектуальных конструктов в какой-то степени отвечает задачам поиска национальной идентичности в прошлом. Все это не отменяет того факта, что данное название прилагалось к местности, к региону, но страны такой не существовало. Государство, в состав которого в XIII–XVI вв. входили современные белорусские территории, называлось иначе: Великое княжество Литовское и Русское. Исходя из общности территории, история княжества была отождествлена с белорусской историей.
На данную тему существует огромная литература, поэтому остановимся только на системообразующих аспектах проблемы. Первый – это спор о том, кто, собственно, такие средневековые литвины. Существует точка зрения, что за этим термином скрываются предки белорусов, а вовсе не литовцев. По мнению И. А. Марзалюка, возникновению этой теории способствовала прежде всего позиция российской имперской историографии, в которой в XIX столетии высказывались мнения о тождественности «Литвы» и «Руси»[1252]. Большую роль здесь сыграла концепция «западнорусизма», изображения литовцев и поляков как внешних оккупантов исконно русских земель, русскость которых восходила еще к Киевской Руси. Учеными утверждалось, что, несмотря на вхождение в состав Великого княжества Литовского, древнерусские княжества не утратили своей «русскости». Так, Н. Г. Устрялов писал: «Литвин… исчезал в огромной массе русского народа, не мог передать ему ни своей веры, ни своего языка, сам заимствовал от него и то, и другое… Там все было русское, и вера, и язык, и гражданские уставы, самые князья Литовские, рожденные от русских княжен, женатые на русских княжнах, крещенные в православную веру, казались современникам потомками Владимира Святого»[1253]. Ему вторил Е. Ф. Шмурло: «…при всем внедрении постороннего элемента Русь Литовская и в этот период продолжает оставаться русскою, и если она меняет свои государственные и социальные устои, то по-прежнему продолжает – в языке, в быте, в правовых понятиях, в литературе, в отношении своих религиозных связей с Русью Московской – исходить, как и та, из тех же начал, какие заложены были в сознании русского народа еще на самой заре его политического существования»[1254].
М. О. Без-Корнилович считал великого князя литовского Миндовга выходцем из рода русских князей[1255]. Еще более определенно высказывался историк М. О. Коялович в специальном издании, вышедшем в 1865 г. параллельно на русском и французском языках, целью которого было преподать Европе «правильную» версию истории западнорусских земель после подавления Польского восстания 1863 г.: «Народ Западной России… всегда называл себя русским народом, свой язык – русским языком, свою веру – русскою верою… это одно и то же имя и того народа, который дал бытие Русской империи, и того, который несчастными обстоятельствами оторван от восточной своей ветви и попал сперва под власть Литовскую, а потом Польскую»[1256].
Здесь требовалось только заменить «русский» на «белорусский». В знаменитой декларации М. В. Довнар-Запольского 1919 г. говорится о «Литовской Руси» как истоке Белоруссии, хотя Литва трактуется как покоритель белорусских земель (государственность последних восходит к Полоцкому княжеству)[1257]. В 1921 г. выходит очерк белорусского филолога Я. Лесика «Литва – Беларусь»[1258], в котором эти понятия отождествлялись. Литва была объявлена средневековой Беларусью, а литовцам оставили название «жмудины». Как точно отметил И. А. Марзалюк, подобные оценки во многом вытекали из контекста конфликтных отношений между Белоруссией, Литвой и Польшей в роковых 1917–1920-х гг.[1259] и были нацелены прежде всего на защиту прав молодой белорусской республики.
В последней четверти XX столетия в связи с перестройкой, распадом СССР и обретением Белоруссией независимости подобные взгляды получают в историографии новое обоснование и пользуются немалой популярностью в определенной среде. Их отстаивали историки и публицисты М. Л. Ермолович[1260] и В. К. Чаропка[1261]. Происходит дальнейшее развитие данной идеи (с разными вариациями)[1262], вокруг нее разворачиваются большие дискуссии[1263].
Произошло своего рода «присвоение» истории Великого княжества Литовского. Очевидно, что тем самым белорусы обретали все, что нужно: свою средневековую государственность (и какую – от Балтики до Черного моря!), целый сонм исторических героев, правителей, богатую многовековую национальную историю. Причем, что немаловажно, это была история европейского государства, с Магдебургским правом, религиозным плюрализмом, средневековой демократией, выборами короля, первыми университетами и школами, Ренессансом и т. д. Обретая Средневековье в виде Великого княжества Литовского, Белоруссия автоматически попадала в число изначальных держав Европы. Ее история – больше не история «обломка Российской империи» или республики СССР, это история самостоятельного государства, по своим параметрам не отличающаяся от других европейских стран.
Необходимо подчеркнуть, что мы не касаемся вопроса о реальной исторической преемственности белорусских городов и земель, исторически в XIIIXVI вв. входивших в состав Великого княжества Литовского, и их современных истории и культуры. Это было бы совсем другое исследование. Мы говорим только о дискурсе «Белоруссия как средневековое ВКЛ» и его интерпретациях в историографии и культуре.
Историческая память о прошлом Белоруссии сегодня конструируется как память о стране, которая все время находилась под властью других держав, и из-за этого даже была вынуждена носить не свое название (Великое княжество Литовское и Русское). Сперва Белоруссия (ВКЛ) оказалась в составе Речи Посполитой, первую скрипку в которой играла Польша, затем (с 1795 г.) – России, потом – СССР. Таким образом, при описании белорусского прошлого в первую очередь оказывались востребованы образы насилия, чужестранной агрессии, оккупации, эксплуатации народных сил и природных ресурсов и т. д.
При этом белорусский дискурс формировался не самостоятельно, а путем заимствования идей из польского и российского дискурсов. Из польского были взяты идеалы державы как культурной доминанты региона, гиперболизация военных побед, религиозная и этническая толерантность, антироссийская риторика. Из русского был взят прежде всего идеал державности, сильного, побеждающего государства.
И вот здесь белорусскому историческому дискурсу потребовалась война. Наличие славного военного прошлого и национальных героев войны – необходимый атрибут самосознания любого народа. У каждого из них есть Великая национальная битва (Косово 1389 г. у сербов, Куликово 1380 г. и Бородино 1812 г. у русских, Конотоп 1659 г. у украинцев, Грюнвальд 1410 г. и битва за Варшаву 1920 г. у поляков и т. д.). При обращении к истории ВКЛ такая битва появилась и у белорусов – ею стало сражение при Орше 1514 г., когда армия ВКЛ разбила российское войско. После 1991 г. день Оршанской битвы в Белоруссии был объявлен днем воинской славы.
Именно в день, когда произошла битва – 8 сентября, – в 1992 г. в Минске приносили присягу воины вновь созданной армии независимой Республики Беларусь. В публицистической литературе звучат высказывания, что «в 1514 г. решалась судьба будущего белорусской нации», «подвиг героев Оршанской битвы, которые разгромили втрое превосходящее войско Московского государства, всегда будет сиять яркой страницей в истории Беларуси и освещать путь нынешнему и будущему поколению патриотов»[1264]. Г. Н. Саганович отметил, что выбор Оршанской битвы в качестве национального ориентира имеет глубокий смысл: он символизирует поворот Белоруссии к Западу, противостояние Белоруссии с Россией, оборону ее суверенитета[1265]. В 2014 г. в Белоруссии и Литве прошли празднования в честь 500-летия победы в Оршанской битве, проводились многочисленные научные конференции и выходили юбилейные издания[1266]. Сегодня на месте битвы усилиями местных энтузиастов установлены памятники героям, к которым водят неофициальные экскурсии.
В дискурсе белорусского Средневековья (строго говоря, не Средневековья, а раннего Нового времени) кроме битвы появилась и своя масштабная война с Россией – Ливонская война 1558–1583 гг. Война оказалась важным звеном конструкции, подходящей под все компоненты белорусского дискурса. В ней была и оккупация белорусских земель (Полоцк в 1563 г.), и трагедия страны, на территории которой шла война, и комплекс жертвы (изнуренное войной Великое княжество Литовское вынуждено покориться Польше и подписать Люблинскую унию), и коварный заговор против Беларуси внешних врагов, как тайных (Польши), так и явных (Московии), и несколько блестящих побед, которые были приписаны не литовскому или польскому, а именно белорусскому оружию. Белоруссия уже в ранней национальной историографии рассматривалась как главный фигурант Ливонской войны, на территории которой проходили основные боевые действия