. Некоторые исследователи характеризуют произведения Е. Дворецкой как «роман-реконструкцию», основной целью которого является максимально приближенная к реальности художественная трактовка исторических событий. Романы о княгине Ольге получили положительные отзывы среди исследователей[1517].
В основном мир славянского фэнтези представлен в литературе как система двух пространств – «своего» и «чужого». Своя территория – славянская, русская, родная земля главного героя. Здесь ему сопутствует удача. На чужую территорию герой переходит с целью познания других миров. Структура мира славянского фэнтези подчинена идее о формировании сильной и великой нации; можно даже сказать, что в произведениях этого жанра происходит конструирование желаемого прошлого[1518]. Тексты этих произведений становятся воплощением мечты о едином государстве, сильном народе и особой миссии русских[1519].
Необходимо отметить, что славянские фэнтези не склонны изображать техногенные миры будущего, они сосредотачиваются на прошлом, стремясь как можно более глубоко раскрыть его. Авторы создают образ русского Средневековья, используя имена сказочных и былинных героев, описания национальных славянских, русских одежд, упоминания реальных исторических событий (Крещение Руси, набеги печенегов, походы князей и т. д.), пытаются воссоздать звучание древнерусского языка[1520]. Елизавета Дворецкая в предисловии к одному из своих романов написала, что «именно фантастический роман и будет по-настоящему историческим, когда речь идет о столь отдаленной эпохе…»[1521] Поистине писатели, пишущие в жанре славянского фэнтези, – это «исторические романисты», не желающие отказываться от свободы в своих фантазиях[1522].
Таким образом, можно выделить две эпохи прошлого, к которым постоянно, на протяжении вот уже нескольких десятилетий, обращаются авторы славянских фэнтези. В первую очередь книги этого жанра – это книги об истоках, о происхождении русского народа. Исследователи выделяют эту тему в работах писателей в качестве магистральной[1523]. Основой жанра становится дискурс о судьбе русского народа, который всегда волновал отечественных интеллектуалов, а также просто думающих людей[1524]. Произведения описываемого жанра выдвигают версии происхождения славян. Начало истории нации становится одной из главных сюжетных основ славянских фэнтези. Здесь можно видеть несколько вариантов: славяне произошли от скифов (в романах Ю. Никитина), от варягов (в романах М. Семеновой, Е. Дворецкой), а также напрямую от ариев (в романах С. Алексеева, В. Демина)[1525].
Вторым одним из наиболее интересных для авторов, пишущих в жанре славянского фэнтези в России, периодов стала эпоха Киевской Руси, раннего русского Средневековья (например, романы «Древнерусская игра» А. Миронова, «Новгородская сага» А. Поснякова, «Шаман всея Руси» А. Калганова, «Боярская сотня» А. Прозорова, «Ингвар и Ольха» Ю. Никитина и др.). Это, с одной стороны, период становления государственности, важнейший переломный период в историческом взрослении народа, а с другой стороны – это время героев, эпическое время. Апелляция к этой исторической эпохе – это обращение к истокам, национальным корням. Таким образом, художественная трактовка древнерусской истории имеет дело не только с конкретными историческими событиями, но и с их отражением в зеркале национального мифа. В последнем случае история начинает приобретать новые смыслы, ее содержание становится вневременным, что способствует погружению читателя в описываемые события[1526].
Во многом современное славянское фэнтези – это феномен массовой культуры, рассчитанный на широкого читателя, которому не слишком важна историческая и филологическая составляющая того или иного произведения. Многие авторы за основу берут свое понимание мифологии на архетипическом уровне восприятия. Писатели обращаются к вопросам происхождения русского народа, осмысляют его языком своих героев. Жанр славянского фэнтези позволяет писателям связывать историю, традиции и современность. Его можно охарактеризовать как трансгрессию русского фольклора в систему ценностей постмодернизма.
Заключение
Ж. Бодрийяр выделял последовательные фазы развития образов. Согласно его теории, образы по отношению к фундаментальной реальности могут: 1) отражать ее; 2) маскировать и искажать ее; 3) маскировать ее отсутствие; 4) вообще не иметь отношения к ней, являясь своим собственным симулякром в чистом виде[1527]. Развитие медиевализма в культуре вписывается в эту схему: стихийный, интуитивный медиевализм возникает как попытка рефлексии исторической реальности, желание вплести прошлое в актуальный контекст настоящего. Поскольку прошлое здесь востребовано с определенными идеологическими целями, оно начинает искажать и трансформировать историю в соответствии с политическим, националистическим и культурным заказом. При этом фактически происходит замещение историографическими дискурсами знаний о прошлом, релевантных этому прошлому. Где история неизвестна, там она придумывается, воображается, конструируется. В итоге во второй половине XX – начале XXI в. образ Средневековья все больше приобретает характер симулякра. Это воображенное, придуманное Средневековье, которое больше соответствует современным дискурсам, чем исторической реальности «темных веков». О последней что-то знают только ученые, а их мнение вряд ли способно поколебать взгляды общества, вытекающие из злободневных потребностей.
Здесь важно то, что Средневековье даже в виде симулякра оказывается необходимой частью культуры. Сочиняя мир, человек его обязательной составной частью полагает некий феномен, который соотносим с историческим понятием «Средние века». Медиевализм оказывается необходим даже народам, у которых не было своих настоящих Средних веков (показательный пример – США, причем сегодня американская массовая культура во многом задает тон в трактовках медиевальных образов, при этом не имея собственного исторического опыта переживания этой эпохи)[1528]. Медиевализм, таким образом, оказывается конструктивным элементом метарассказов, объяснительных систем современной постмодернистской культуры, о которых писал Ж.-Ф. Лиотар[1529]. В таком случае его можно рассматривать как смысловой ключ, с помощью которого можно вскрывать более широкие сюжеты, достигать понимания более глобальных феноменов, таких как национализм, нациестроительство, историческая политика, идеология, общественный дискурс, история культуры и т. д. В этом плане наша книга не только о славянском и русском медиевализме. Мы надеемся, что она даст пищу для размышлений и в других направлениях и темах исследований.
В России медиевализм развивался по хронологии синхронно с Центрально-Восточной Европой, повторяя те же этапы подъема и спада. И это указывает на неразрывность русской и мировой культуры и истории и возможность их плодотворного изучения только во взаимном контексте. Однако русский медиевализм имел и свою специфику, которую мы попытались раскрыть на страницах книги. Он начинает проявляться в XIX столетии на волне нарастающего противоречия между идеалами европеизированной социальной элиты, в своей среде больше разговаривающей по-французски, чем по-русски, ориентированной на западные идеи Просвещения и на развитие наук, что являлось уделом прослойки интеллектуалов и творческих людей, с одной стороны, и формирующимся в обществе запросом на концептуализацию национальной идеи русских, россиян как нации – с другой. Медиевализм оказался востребован как один из инструментов продвижения своих идей национально ориентированными мыслителями, деятелями наук и искусств. В качестве яркого примера здесь можно привести движение славянофилов, медиевальные образы были характерны и для русского старообрядчества. Все чаще к медиевализму обращается государственническая, патриотическая имперская идеология, исходившая от власти. Идеологическое противоречие между проевропейски ориентированной и национально ориентированной группами российских политических, социальных, интеллектуальных и творческих элит сохранялось вплоть до 1917 г. По сути, русский медиевализм весь XIX в. был инструментом в споре о правильном выборе пути развития страны, о том, какие идеалы и культурные ориентиры являются для русских истинными и прогрессивными, отвечают задачам развития и русскому национальному характеру.
Во второй четверти XX в. пути развития медиевализма расходятся. В национальных славянских государствах, возникших на обломках европейских империй в 1918 г., наблюдается небольшой ренессанс «мобилизации» Средневековья для нужд национальной идеологии. Он не приобрел больших масштабов как в силу доминирования в политическом дискурсе недавней истории, более актуальной и востребованной, так и в силу краткосрочности существования этих государств (1918–1939/1940 гг. – фактически время активной жизни одного поколения). В СССР в 1920–1930-х гг. медиевализм практически исчезает из актуальной идеологической и культурной повестки. К нему вновь обращаются со второй половины 1930-х, когда, по определению Д. Бранденбергера, И. В. Сталиным реанимируется процесс «руссостроительства» в отношении русской нации[1530], а официальная идеологема «если завтра война» требовала обращения к патриотическим образам, в том числе историческим. Великая Отечественная война 1941–1945 гг. прочно закрепила в советской идеологической повестке медиевализм как память о подвигах и героях. Показательно, что после войны среди воинских мемориалов в СССР и восточноевропейских странах народной демократии стали устанвливать памятники и средневековым битвам. Их стилистика была полностью выдержана в духе братских могил и мемориальных комплексов Второй мировой.