Идеология славянофилов казалась властям опасной и оппозиционной. В мае 1852 г. в Цензурном комитете рассматривалась напечатанная в «Московском сборнике» статья славянофила К. С. Аксакова «О древнем быте у славян вообще и у Русских в особенности», посвященная, на первый взгляд, далекой от опасных для благополучия государства проблеме. Аксаков рассуждал о характеристике устройства общества древних славян и приходил к выводу, что «Русская земля была изначала наименее патриархальная, наиболее семейная и наиболее общественная – именно общинная земля»[534]. Из-за этих, казалось бы, невинных слов, публикация была запрещена, цензор получил выговор за потерю бдительности и пропуск материала.
Что же возмутило Цензурный комитет? Аргументация чиновников весьма примечательна и великолепно демонстрирует роль, которую в обществе того времени отводили историческому знанию: «Комитет находит, что открытие исторической истины тогда только получает практическую свою пользу и перестает быть одною суетною игрою ума, когда вместе с этой истиною открываются и ее последствия, ея, так сказать перерождение – изшедший из нее результат… (курсив мой. – Авт.). Следственно, ученому автору разбираемой статьи, чтобы сделать ее истинно полезною и поучительною, надлежит указать, с тем же неоспоримым его талантом, и все помянутые перевороты, приведшие нас к нынешнему порядку вещей – единственной основы покоя и благоденствия России»[535].
Цензоры соглашались, что сначала в России была община, но монгольским игом и последующими смутами страна была ввергнута в хаос, от которого ее спасла только монархия и твердая рука правителя. В статье этого не сказано. От автора требуется обосновать, что все предшествующее развитие России логично вело к установлению существующего самодержавного режима. Раз такого обоснования нет, то все может быть неправильно понято, а следовательно, такая история не нужна, статью запретить, автора наказать.
Медиевализм, таким образом, оказывался не только набором аргументов для легитимации существующего порядка вещей и националистических практик, его могли использовать и в антимонархических целях. Если в случае с Аксаковым мы видим явное избыточное рвение цензоров, то революционеры апелляцией к древнерусским традициям народовластия действительно привлекали образы прошлого для расшатывания режима. Декабрист П. И. Пестель символично назвал свой проект государственного устройства России «Русской Правдой», по имени древнерусского законодательного кодекса, как бы воскрешая старинную справедливость. А. И. Герцен писал в 1850 г.: «Россия могла быть спасена путем развития общинных учреждений или установлением самодержавной власти одного лица… В XV и даже в начале XVI века ход событий в России отличался еще такой нерешительностью, что оставалось неясным, который из двух принципов, определяющих жизнь народную и жизнь политическую в стране, возьмет верх: князь или община, Москва или Новгород… Москва одержала верх, но у Новгорода также были основания надеяться на победу, этим и объясняется ожесточенная борьба между обоими городами, как и зверства, совершенные Иваном Грозным в Новгороде… События сложились в пользу самодержавия, Россия была спасена, она стала сильной, великой – но какой ценою? Это самая несчастная, самая порабощенная из стран земного шара. Москва спасла Россию, задушив все, что было свободного в русской жизни»[536]. Апологеты монархии, в частности М. П. Погодин, напротив, обосновывали в своих работах, что только установление монархии спасло страну от хаоса и несчастий, в которые она была погружена ослаблением центральной власти в удельный период и монголо-татарским нашествием, противостоять которому могла только единая концентрированная политическая сила в виде великих князей московских[537].
Прошлое окончательно стало аргументом в споре о будущем. Такая трактовка исторического процесса характерна для наступавшей в России во второй половине XIX в. эпохи модерна: развитие человечества идет по линейной схеме от прошлого через настоящее к будущему, при этом последующие фазы вытекают из предыдущих. Следовательно, мы можем объяснить происходящее апелляцией к прошедшему и предложить прогноз развития событий. Медиевализм в этой схеме занял свое место – с его помощью прошлое использовалось для осмысления настоящего и грядущего. Отсюда и расцвет исторической науки в XIX столетии: знать историю казалось очень важным для актуальных задач. Это был воистину «золотой век» историков.
«Привесть в известность»: государственная политика по обретению своего прошлого
Историческая память не может существовать без фиксации в объектах, предметах, реальных или придуманных. В России вплоть до начала XIX в. представления об исторических местах были самые смутные. Население не испытывало пиетета перед древними строениями, даже если знало, что с ними связаны знаменитые события прошлого. Приведем характерный пример – историю, как чуть не было застроено Лобное место на Красной площади. Казалось бы, перед нами символ прошлого Москвы – место, с которого произносились царские указы, которое было включено в «иерусалимскую» символическую топографию центра столицы и с которым молва потом связывала казни преступников (что не совсем верно – экзекуции проходили на специально построенных деревянных эшафотах).
В 1805 г. московское купечество обратилось с прошением «о построении в Москве на Лобном месте здания, которое приносило бы пользу». Купцы предлагали поставить здание, у которого на первом этаже будут лавки, «а над оными род храма с колоннами». Их не смущало ни историческое, ни сакральное значение места. Главным была прибыль, которую сулили лавки на центральной площади столицы. Власти изумились и проект запретили. Кроме того, за «святое место» вступилась церковь[538]. Но показательно, что и чиновники, и священники оказались больше заботящимися о Лобном месте, чем москвичи, смотревшие на него сугубо утилитарно.
До 1813 г. не было поставлено ни одного монумента, посвященного деятелям прошлого. Не существовало никаких представлений о памятниках истории, воплощенных в исторических зданиях, сооружениях, местностях. В регионах постепенно формируется слой местных интеллектуалов, которые задаются вопросом: а какова роль именно нашего края в общенациональной истории? Начинаются поиски местных исторических мест, выявление как правдивых, так и легендарных историй. Возникают рассказы о славном, героическом прошлом родного края. Для маленьких провинциальных городков, затерянных на просторах империи, это было важно. Их настоящее часто было скучным, серым, во всяком случае не красивым и не блестящим. Зато можно было гордиться, что в прошлом это были столицы княжеств, щит Руси от монгольского нашествия, крепости, от стен которых бесславно бежал сам великий Тимур-Тамерлан и т. д. Местечковый патриотизм нуждался в медиевализме и служил одним из стимулов к его развитию.
Для этого не хватало знаний о минувшем. История местных объектов – памятников истории прошлого – в начале XIX в. состояла большей частью из преданий и легенд. Нельзя сказать, что данной проблематикой до XIX столетия совсем не занимались. Первые попытки фиксации объектов исторической памяти со стороны светской власти в России относятся к эпохе царя Петра I (1682–1725 гг.). По выражению А. В. Топычканова, «Петр задал основные формы мемориализации культурного наследия»[539]. Правда, сначала они были порождены не государственной политикой, а неуемным любопытством молодого царя. В 1696 г. он строил русский флот на р. Воронеж. Флот предназначался для похода на турецкую крепость Азов. Царю донесли, что на Дону около города Костенска находят исполинские кости. Взволнованный Петр решил, что это – останки слонов армии Александра Македонского, который шел в поход на восток, на Индию. В преддверии похода на Турцию такая находка могла стать весьма вдохновляющей! Царь послал в Костенск для сбора сведений солдата Преображенского полка Филимона Катасонова[540]. Слонов Александра Македонского он не нашел, но обнаруженные им кости оказались костями мамонта; а места вокруг Костенска сегодня знамениты на весь мир, там находятся археологические памятники времен палеолита.
При Петре I памятники истории пытаются выявить и сохранить, правда, это больше относится к событиям Северной войны. 7 февраля 1722 г. вышел указ об охране остатков первого флота Петра I, так называемой «потешной флотилии»[541]. 16 февраля 1722 г. появился указ о сборе в епархиях и монастырях древних летописей и присылке их копий в Синод[542]. В том же 1722 г. появилось распоряжение о постройке на месте Полтавской битвы каменной пирамиды в память победы над шведами[543]. Побывав на развалинах древнего города Болгар недалеко от Казани, Петр был настолько впечатлен видом величественных руин, что в 1722 г. приказал казанским властям произвести их ремонт и сохранять для потомков[544].
После Петра положение менялось мало. Власти издавали в принципе правильные указы, которые вызывали очень слабый резонанс. 19 июля 1759 г. Святейший Синод издал распоряжение «О присылке планов в Синод на монастырские и церковные здания». 26 мая 1759 г. русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов выступил с предложением составить исторические описания церквей и монастырей. 9 апреля 1771 г. вышел указ Сената «О снятии уездных планов с надлежащею верностию и о включении в экономические журналы замечаний о древних курганах, развалинах, пещерах, островах и других признаках»