т. д.), в архитектурные элементы которых предполагалось внести «древнерусские черты».
Солнцев составил 14 рисунков с вариантами реставрации Теремного дворца и представил их на утверждение императору Николаю I. Фактически Солнцев придумывал интерьеры, декор и внутреннее убранство на основе других памятников эпохи. Он писал: «Для исполнения возложенного на меня поручения я собрал необходимые материалы в Москве и ее окрестностях. Таким образом, найдено мною: 1) в Московской Синодальной ризнице – дверь и стол; 2) в Ризоположенской церкви – дверь и большие свечи; 3) в Благовещенском соборе – лещадный пол, скамьи, люстра, ступени и перила для лестниц, колонны и наличники к двери; 4) в теремной церкви Рождества Богородицы – две кафельные печи; 5) в Оружейной палате – часть кровати, подушки, наволочки, парча и ковры…» и т. д.[606] Собирая этот художественно-исторический конструктор, Солнцев моделировал московскую древность как художник, творец, но тем самым он формировал представления о прошлом, воплощая их в отреставрированные им памятники архитектуры.
Николай I одобрил деятельность Солнцева в этом проекте. Конечно же, реставрация носила творческий характер. Как отметила М. М. Евтушенко, «настоящих специалистов в области реставрации на тот момент еще не существовало, и потому не было авторитетного мнения, кроме императорского, одобряющего или порицающего данную работу»[607].
Именно благодаря реставрации памятников прошлого и дискуссии в обществе о ее достоверности российские художники обстоятельно знакомились с наследием Средневековья. 28 ноября 1847 г. Николай I «высочайше повелеть соизволил: чтобы киевский Софийский собор был возобновлен под наблюдением его в первобытном древнем виде, отнюдь не допуская никаких новых безвкусных украшений, но сохраняя старину во всей ее изящности»[608]. С 1843 г. с фресками киевского Софийского собора работал Ф. Г. Солнцев. Он выявил 26 образов святых, состоящих из целых фигур, 18 – без глав, 8 – без ног, 5 – в сводах между мелкими орнаментами, целые, 23 – поясных, в сводах – 5 серафимов, цельных, и 5 – без голов, 39 целых орнаментов и 35 половинок и частей. На хорах: 11 фигур святых, 3 – без голов, 10 – поясных, 3 – попорченных и 1 малая часть орнамента. Древние фрески были закрашены слоями штукатурки, укрепленной гвоздями[609].
Работы Солнцева и его рисунки софийских фресок были использованы для публикации российских древностей. Они подверглись критике со стороны современников. С. Г. Строганов в 1857 г. писал, что неправильно переданы мозаики и фрески киевского Софийского собора, дорисованы детали, которых не должно быть (изображение руки разрушено, а на рисунке она есть и т. д.)[610]. Солнцев, видимо, в самом деле подошел к делу творчески, дорисовывал некоторые композиции.
В данном эпизоде стоит обратить внимание не на искусствоведческий, а на исторический момент: художник считал себя вправе подправить древние образы, привести их в соответствие с идеальными представлениями о русском Средневековье. Эта же практика распространялась и на другие области, где обращались к «мобилизации Средневековья»: авторы новоделов и даже подделок искренне считали, что они восстанавливают русскую историю, что «так лучше».
«Если прошлое нас не устраивает, его надо выдумать»: исторические подделки в первой половине XIX века
В первой половине XIX в. началось «открытие» древнерусской истории для широкого читателя, которое сопровождалось массовым выявлением и введением в научный оборот памятников русской средневековой письменности и искусства. Щедрое финансирование археографических экспедиций со стороны бывшего канцлера А. С. Строганова, приобретение казной коллекции средневековых рукописей П. П. Дубровского – все это обращало на себя внимание общества и неизбежно приводило к спекуляциям.
В 1815 г. известный коллекционер древнерусских рукописей А. И. Мусин-Пушкин, потерявший во время оккупации Москвы наполеоновскими войсками свою ценнейшую коллекцию древнерусских рукописей, в том числе единственный список «Слова о полку Игореве», приобрел, как ему показалось, еще один список этого шедевра древнерусской литературы. О своем приобретении коллекционер рассказал коллегам, знатокам древнерусской письменности, среди которых был директор Московского архива Министерства иностранных дел А. Ф. Малиновский. Как выяснилось, накануне Малиновский купил точно такую же рукопись, содержащую текст «Слова о полку Игореве». Оба манускрипта были приобретены у купца-антиквара А. И. Бардина, который, как выяснилось, торговал специально изготовленными подделками древнерусских рукописей. Разумеется, Бардин был не одинок в подобной предпринимательской деятельности.
«Мастера-старинщики» представляли собой довольно заметный сегмент антикварного рынка России XIX – начала XX в., однако по именам мы знаем далеко не всех. Это вполне объяснимо, поскольку деятельность такого рода не предполагала огласки. Пожалуй, кроме Бардина, известность получил еще один мастер, живший в первой половине XX в., – Иван Гаврилович Блинов. Этот проживавший в Городце старообрядческий иконописец и книгописец изготавливал рукописи «под старину» не только в коммерческих целях, но занимался также своеобразной стилизацией – в написанных им «древнерусских» рукописях он иногда оставлял свой автограф, а также указывал дату и место создания якобы средневековой рукописи. Подчеркнем, однако, что деятельность Бардина, Блинова и им подобных имела прежде всего коммерческие цели и потому для нашего исследования представляет весьма ограниченный интерес.
Гораздо более интересна деятельность «бескорыстных фальсификаторов». В данном случае имеются в виду такие деятели, которые от своих подделок не имели прямой финансовой выгоды. Получаемый ими капитал находился скорее в области интеллектуальных, идейных конструкций.
Пожалуй, наиболее ранним в российской традиции фальсификатором подобного рода следует назвать известного дипломата-коллекционера П. П. Дубровского. В мае 1805 г. в петербургском журнале «Северный вестник» появилась статья, подписанная криптонимом Г***. Статья описывала коллекцию древних рукописей, которую в 1804 г. привез из-за границы в Петербург бывший секретарь русского посольства в Париже П. П. Дубровский. Его коллекция по своей ценности уникальна, в ее состав вошли древнейшие рукописи знаменитой парижской библиотеки аббатства Сен-Жермен-де-Пре – те самые, которые (в числе прочих) описали Мабильон, Монфокон, Тассен и Тустен. Словом, привезенные Дубровским в Россию рукописи уже давно были хорошо известны ученому миру Европы.
Однако автор статьи не ограничился описанием этих манускриптов. Он прибавил, что Дубровский «купил маленькую домашнюю библиотеку княжны Анны Ярославовны», дочери Ярослава Мудрого, которая стала женой французского короля Генриха I и матерью Филиппа I и «имела в Париже свою церковь»[611]. Известно, что после смерти Генриха I Анна удалилась в основанный ею монастырь Св. Викентия в Санлисе и обосновалась там со своими малолетними детьми. Возможно, имелась в виду эта обитель[612]. По сообщению «Северного вестника», приобретенная Дубровским «домашняя библиотека»[613] Анны Ярославны состояла «большею частию из церковных книг, также древлянских рукописей, писанных руническими буквами, и других от времен св. Ольги, Владимира и проч. оставшихся»[614]. Коллекцией Дубровского сразу же заинтересовались любители древностей[615]. Непосредственное участие в ее судьбе принял граф А. С. Строганов, известный коллекционер западноевропейского искусства, возглавлявший тогда Публичную библиотеку. Не без помощи своего сына П. А. Строганова, в то время товарища министра внутренних дел, А. С. Строганов представил Александру I доклад о коллекции Дубровского и желательности приобретения ее для Публичной библиотеки. После этого императорским рескриптом от 27 февраля 1805 г. рукописи Дубровского были приняты в Публичную библиотеку, в специально учрежденное Депо манускриптов, хранителем которого назначался обласканный монаршими милостями коллекционер[616].
В сентябре 1811 г., простудившись на торжественном открытии Казанского собора, скончался А. С. Строганов. Директором Публичной библиотеки стал его заместитель А. Н. Оленин, с которым у П. П. Дубровского отношения не сложились. Последовало выселение Дубровского из здания библиотеки, спешная проверка наличия рукописей в Депо манускриптов, которая осуществлялась силами всех библиотекарей Публичной библиотеки, с демонстративным отстранением от нее самого Дубровского. Это мероприятие было изначально несостоятельным, поскольку манускрипты из собрания графов Залусских, составлявшие 90 % общего количества рукописей Депо, при поступлении не сверялись с описями. Дубровский и сам не знал определенно, насколько полно представлена во вверенном ему Депо коллекция Залусских. Об этом обстоятельстве наверняка был осведомлен и Оленин.
Проверка выявила недостачу нескольких рукописей. Дубровский подал в отставку, и Оленин сообщил министру народного просвещения, что из отсутствующих рукописей некоторые нашлись в фонде печатных книг библиотеки, а другие не представляют научной ценности[617]. Таким образом, обвинения с Дубровского были сняты, отставка предоставлена (с пожалованием чина статского советника и ордена Св. Анны второй степени), сам Дубровский через несколько лет умер в нищете (его родственники спорили из-за единственного наследства – орденского знака, украшенного бриллиантами