[618]).
Отметим, что фигура Дубровского весьма противоречива. С одной стороны, он спас Сен-Жерменскую библиотеку древних рукописей, равно как и другие рукописные богатства, которые могли погибнуть в огне Французской революции. С другой стороны, свидетельство Дубровского о наличии в его собрании рукописей, принадлежавших французской королеве Анне, дочери Ярослава Мудрого, оказывается несостоятельным. В настоящее время известна одна рукопись, относительно которой точно известно, что ее коллекционер выдавал за молитвенник Анны Ярославны. На поверку она оказалась сербским служебником XIV в. с молитвенной записью от лица Анны Ярославны – явным и грубым фальсификатом, авторство которого приписывают отставному офицеру лейб-гвардии Семеновского полка А. И. Сулакадзеву[619].
Александр Иванович Сулакадзев – собиратель и фальсификатор средневековых рукописей. Причем подделки Сулакадзева – это не цельные фабрикации рукописей «под старину», а, как правило, изготовление фальсифицированной записи на подлинной средневековой рукописи. Отметим, что Сулакадзевым в его деятельности фальсификатора руководила не жажда наживы, а исключительно патриотические соображения, правда, ложно понимаемые[620]. Приведем описание кабинета Сулакадзева, сделанное А. Н. Олениным: «Мне давно говорили о Селакадзеве, – сказал Оленин, – как о великом антикварии, и я, признаюсь, по страсти к археологии, не утерпел, чтоб не побывать у него. Что ж, вы думаете, я нашел у этого человека? Целый угол наваленных черепков и битых бутылок, которые выдавал он за посуду татарских ханов, отысканную будто бы им в развалинах Серая (Сарая. – Авт.); обломок камня, на котором, по его уверению, отдыхал Дмитрий Донской после Куликовской битвы; престрашную кипу старых бумаг из какого-нибудь уничтоженного богемского архива, называемых им новгородскими рунами: но главное сокровище Селакадзева состояло в толстой, уродливой палке, вроде дубинок, употребляемых кавказскими пастухами для защиты от волков; эту палку выдавал он за костыль Иоанна Грозного, а когда я сказал ему, что на все его вещи нужны исторические доказательства, он с негодованием возразил мне: “Помилуйте, я честный человек и не стану вас обманывать”»[621].
Как это ни парадоксально, А. И. Сулакадзева следует считать последователем П. П. Дубровского. Изготовленные Сулакадзевым подделки не имеют столь явного сходства в манере исполнения, чтобы можно было, взглянув на таковую, сразу определить ее авторство. Кроме того, «палеография» подделок Сулакадзева изучена недостаточно. В. П. Козлов писал о «синдроме Сулакадзева», который побуждает исследователей всякую подделку приписывать этому человеку[622] (например, К. Ю. Ерусалимским недавно была высказана точка зрения, что знаменитая подделка XX в. – «Велесова книга» – может быть связана с именем Сулакадзева[623]). У нас нет прямых данных о том, были ли знакомы Дубровский и Сулакадзев. Однако некоторые признаки как будто указывают на их знакомство. Более того, можно утверждать, что в своей коллекционерской деятельности Сулакадзев подражал Дубровскому[624].
В «Северном вестнике» в 1805 г. сообщалось, что среди рукописей Дубровского есть написанные древлянскими рунами[625]. В 1812 г. Г. Р. Державин опубликовал перевод памятника французской средневековой поэзии из рукописи Дубровского. В эти же годы поэт получил «песнь Бояна» – якобы древнейший памятник древнерусской поэзии из коллекции Сулакадзева, якобы написанный «новгородскими рунами», который оказался фальсификацией.
Среди фальсификатов Сулакадзева можно указать аналог молитвенника Анны Ярославны – это так называемый молитвенник князя Владимира (новгородская рукопись XIV в. с поддельными записями о принадлежности князю Владимиру Киевскому и его дяде Добрыне). Наконец, сама идея оформить коллекцию в виде домашнего музея и уверить своих близких в исключительной ее ценности также могла быть навеяна «музеем» Дубровского, который был приобретен Александром I для Публичной библиотеки на весьма выгодных для коллекционера условиях. Феномен Сулакадзева не понять без учета контекста, а именно коллекционерской и фальсификаторской деятельности Дубровского.
Завершая рассказ о подделках, нельзя не обратить внимание на невольные мистификации, которые заключались в создании мемориальных мест, попадавших в путеводители, учебники, воплощенных в монументальных и архитектурных символах, но при этом являющихся результатом некоего воображаемого конструкта. Видимо, для полноты картины русской истории их надо было придумать. В Русском хронографе редакции 1512 г. помещена легенда о том, что Аскольд был одним из первых русских, принявших христианство (во время похода на Царьград в 860 г.)[626]. В. Н. Татищев, основываясь на известии «Повести временных лет», что Ольма, возле двора которого была могила Аскольда, «на той могиле поставил божницю святаго Николы»[627], решил, что этот факт указывает нам крестильное имя Аскольда – Николай[628]. Историк предложил считать его первым русским христианином-мучеником. В дальнейшем эта гипотеза была подхвачена рядом историков[629].
Могила Аскольда стала одной из достопримечательностей Киева и местом паломничества. В 1809 г. над ней была поставлена сохранившаяся до наших дней Никольская церковь по проекту А. И. Меленского. Рассказ о ней помещался в городские путеводители и описания, с 1842 г. – в «Паломник Киевский», и даже попал в Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. В связи с 1000-летием крещения Аскольда в 1866 г. на храме были размещены рассказывающие о нем мемориальные доски. Тогда же стали указывать конкретное место его захоронения: «Могила Аскольда находится под церковью, в подвальном помещении, в которое ведет спуск с наружной стороны церкви, и имеет вид каменного саркофага глубокой древности»[630].
Поздняя летопись новгородского Николо-Дворищенского собора сообщает: «Когда умер Гостомысл, сын Буривоя, тогда проводили его достойно всем великим Новым городом до места, называемого Волотово, и тут погребли его»[631]. В 1820-х гг. З. Доленга-Ходаковский (А. Чарноцкий) проводил изыскания в Новгородской земле и раскопал на Волотовом поле большую сопку. Ее почему-то назвали «могилой Гостомысла». А. С. Пушкин, работая над поэмой о древнем Новгороде «Вадим», писал: «Гостомыслову могилу грозную вижу…»[632] Имя закрепилось, в XIX в. Волотово поле посещали даже представители великокняжеской фамилии с целью увидеть курган знаменитого старейшины, пригласившего на Русь Рюрика. Перед нами интеллектуальный, книжный конструкт XIX в., который, впрочем, облекался в форму якобы существовавшего народного предания.
В XIX столетии бытуют две версии о могиле Олега. Одна связана с известием «Повести временных лет» о его захоронении на киевской горе Щековице (Щекавице). Олегова могила в X–XII вв. оставалась для киевлян ориентиром и несколько раз упоминается в летописях[633], но к XIX столетию ее локализация была забыта. Во всяком случае, как показал в 1879 г. П. Лебединцев, а в наши дни А. П. Толочко, она не могла быть размещена на горе, которая сегодня зовется Щековицей (видимо, в XVII в. произошел перенос топонима)[634], но в XIX в. ее искали именно там. Есть легенда о том, что А. С. Пушкин много времени провел в поисках могилы на горе, а потом под впечатлением розысков написал «Песнь о вещем Олеге». Другой рассказ говорит о том, что могилу показывали местные краеведы (например, Лаврентий Похилевич), и ее локализация отражена в названии «Олегова улица». Цена этим преданиям прекрасно показана в письме М. Максимовича: «Однажды, помнится, в 1856 году, ездил я на Щековицу чтобы посмотреть вдвоем: где могла быть там могила Вещего Олега. И встретился нам среди несметного множества могил позднейшего времени презанимательный жилец соседнего удолья. Он привел нас к площадке на северо-восточной стороне горы, и сказал: Тут была могила Олега. – Сказал с уверенностью… Что это: указание любопытного киянина, местное предание или недавняя выдумка? Скорей, выдумка, но об которой можно сказать великорусскою пословицею: Догадка лучше разума; ибо никто из ученых киевоописателей не указал еще нам лучшего и вероятнейшего места для Олеговой могилы на Щековице»[635].
Киевским догадкам в XIX в. была противопоставлена северная, ладожская легенда. В 1885 г. Н. Е. Бранденбург в докладе в Отделении русской и славянской археологии Императорского Русского археологического общества упомянул некие «северные сказания», указывающие на захоронение Олега под Ладогой. В 1896 г. это гипотетическое высказывание в книге Бранденбурга «Старая Ладога» уже преподносилось почти как установленный факт, причем указывалось конкретное место – сопка, раскопанная Ходаковским в 1820 г. Заметим, что она никак не могла иметь отношение к Олегу, умершему в 912 г., потому что обнаруженный в ней инвентарь относится к VIII в.[636], но «Олеговой могилой» она именуется и в наши дни. Около нее в 2014 г. даже был установлен памятный знак.
Число подобных примеров можно сильно расширить за счет местных краеведческих преданий