Девчонок в комнате четверо: одна — из Рязани, другая — из Сталинабада, третья — из-под Могилева. И Катя. Девчонки завидуют Кате: она может ездить домой чуть ли не каждую неделю.
— Как приезжаю, перво-наперво снимаю туфли. До чего люблю босиком ходить! У нас луг возле дома, трава прямо шелковая…
На Майские праздники девчонки поехали с Катей в поселок. Соня в тот год окончила школу. Катя написала ей:
«Соня, я приеду с девочками. Скажи маме и полы намой, чтоб как при мне».
Это значит — добела. Катя моет полы с песком, голяк так и ходит под ногой.
Соня не только полы, но и стены бревенчатые намыла, и окна, и занавески накрахмалила — чтоб все как при Кате. Серафима Семеновна с вечера поставила опару, растворила пироги. Одна Лиля, как всегда, болталась без дела.
— Ты бы хоть утюг развела, занавески погладила, — сказала мать.
— Да ну ее, мам, — крикнула с крыльца Соня, домывая порожек, — она еще сожжет все! Я сама.
Девчонкам в поселке понравилось. Они бегали босиком по только что взошедшей траве, объедались пирогами с картошкой и с луком, смотрели, как поселковые пляшут «елецкого», и восхищались Катей, которая и здесь была лучше всех.
Новый дом, новый дом,
Занавесочки кругом!
Через года полтора
В этом доме буду я!
Колька, краснея, не отрывал от Кати глаз, девчонок боялся: вдруг не понравился — отговорят.
Но девчонкам он понравился. За ужином они шумно обсуждали его достоинства. Катя молчала, улыбаясь, а Серафима Семеновна сказала:
— Да что там, одно слово, хороший парень!
Ей и в самом деле вдруг показалось, что другого жениха Катя не могла себе выбрать. «А я-то, дура, плакала… Катя все правильно делает. Где нашел счастье, там и живи».
Побежали годы один за другим. По праздникам из города приезжала Саша. Она уже была закройщицей в ателье, рассказывала, сколько заказчицы (она называла их дамами) платят сверх счета.
— И ты берешь? — ахала Серафима Семеновна.
— А чего ж не брать? — презрительно удивлялась Саша. — Это же за работу.
— За работу-то небось зарплата тебе идет.
Зять громко хохотал, эти разговоры его забавляли.
— Ну, мамаша, вы даете! Кто же теперь живет на зарплату?
У Саши с мужем мотоцикл с коляской, кооперативная квартира.
— В комнате — на стене ковер, — рассказывала Саша бывшим подругам, заходившим в гости.
Серафима Семеновна жалела Сашу: скучно живет, детей нет, все ковры да хрустали — какая с них радость?..
Против больницы, где работает Катя, выстроили пятиэтажный дом. Кате, Коле и шестилетней Ирочке дали в этом доме квартиру из двух комнат. Телевизор Катя, переезжая, оставила матери.
— Мы себе большой купим, правда, Катя? — радостно спрашивал Коля.
Матери было тоскливо, что они уезжают. Без Кати в доме всегда становилось так, будто свет вынесли.
— Да ты что, мама! Мы же недалеко, — сказала Катя, увидев слезы в глазах матери.
— Ты уж почаще приходи, — попросила Серафима Семеновна. — Мне с Лилькой одной не справиться.
Сони уже не было в доме, она уехала в Сибирь, на стройку. Писала оттуда редко. Однажды прислала телеграмму: «Смотрите телевизор девятого». В тот день Серафима Семеновна даже обед варить не стала, чтобы от телевизора не отходить, а Соню показали только вечером в программе «Время». Мелькнуло на экране ее смеющееся лицо, потом показали, как кладут шпалы, и снова Сонино лицо рядом с другими девичьими лицами.
Серафима Семеновна только расстроилась: неужели, чтобы шпалы класть, надо было в такую даль уехать?
— Да подожди ты, мам, — успокаивала Катя. — Это вначале, а я уверена, Сонька там выдвинется, она молодец.
За Соню сердце не болело. Она в самом деле молодец, серьезная. Сердце болело за Лилю. Что с ней будет? И не приучена ни к чему. Баловали, баловали и добаловали. Однажды — ей еще тогда было пятнадцать лет — пришла с танцев, и в избе запахло, как от отца. Выпила!
У Серафимы Семеновны все слова пропали. Она молча, со страхом смотрела на дочь. Та тоже молча, нетвердо ступая, прошла мимо матери и прямо в туфлях легла на кровать.
А потом чего только не было! Гулянки до утра, выпивки. Когда Саша и Катя росли, этого в помине не было.
— А теперь все так! — дерзко говорила Лиля матери.
После школы она было уехала в город к Саше и поступила там в индустриальный техникум. Первый год училась хорошо, даже послали с группой студентов в ГДР, на двадцать дней в молодежный лагерь. А на второй год, ничего не сказав Саше, бросила все и уехала домой.
Серафима Семеновна даже не поняла сначала, что она совсем приехала. Только тогда поняла, когда Саша, бледная, взволнованная, появилась в дверях и с порога, не отдышавшись, спросила:
— Лилька здесь?
Опять начались гулянки, танцы, выпивки. Лиля устроилась на фабрику, но не в цех, в контору.
Сколько слов сказала Катя, сколько ругалась Саша, сколько плакала мать — ничего не помогало: Лиля жила по-своему, сестрам отвечала дерзко, с матерью чаще молчала, а жила по-своему.
Как-то летом вообще не пришла ночевать. Серафима Семеновна извелась: вдруг под поезд попала или кто ударил, ножом пырнул. Бог знает с кем водится Лилька!
Утром, только рассвело, собралась к Кате. Вышла в клеть, где раньше скотину держали, и вдруг увидела, как Лиля слезает с сеновала. Скотины давно уж никакой не было, молоко брали в магазине, а сеновал как стоял, так и остался.
— Ты что ж это? — крикнула Серафима Семеновна. — В дом не могла взойти?
— Тише, — сказала Лиля, улыбаясь, — у меня там муж спит.
— Кто?
— Муж. Я замуж вышла.
— Как это замуж? За кого?
С сеновала спускался высокий парень в солдатской гимнастерке.
— Здравствуйте! — сказал он, ни капли не смущаясь.
— Так что же это? — растерянно спросила Серафима Семеновна. — Вы что же, расписываться собираетесь?
Лиля засмеялась.
— Это теперь не модно, мам, сразу расписываться. У нас, как на Западе, пробный брак.
Серафима Семеновна ничего не поняла, только почувствовала, что ноги отказывают, сейчас упадет.
— Сходи за Катей, — сказала она едва слышно и медленно пошла в дом.
В тот раз «пробный» Лилькин брак продолжался две недели. Парень в дом так и не вошел ни разу, жил на сеновале. Лилька туда таскала еду, бегала за водкой. Серафима Семеновна плакала, боялась, не сожгут ли избу, и еще было стыдно соседей. А потом уж и соседи привыкли, жалели Серафиму, и снова было стыдно, что жалеют…
Лилька ни в чем в доме не участвовала, даже огород пришлось сократить — работать на нем, когда Соня уехала, стало некому. Из Кати какая помощница? Семья, больница. Но все же только Катя с мужем и помогали Серафиме Семеновне сажать, окучивать, убирать.
— И чего придумали корячиться на этом огороде? — говорила Лиля матери. — Нельзя будто в магазине картошки купить!
— Да в магазине нечто такая? — отвечала мать. — В магазине небось гнилая.
— Другие-то едят. Что, они хуже нас?
На это мать не знала, что ответить, говорила как бы самой себе, а не Лиле:
— Неужели еще и картошку в магазине покупать? Мне дак стыдно. У самих, что ли, рук нет вырастить?
Однажды Серафима Семеновна пришла из магазина радостная.
— Ты чего? — спросила Лиля, раскручивая перед зеркалом бигуди. — Достала чего-нибудь?
— Да нет, — улыбаясь, сказала мать. — Представляешь, вхожу в магазин, в тот, что за станцией, чаю хотела взять, а там какие-то две стоят незнакомые и вдруг здороваются. Я поздоровалась и думаю, кто такие? Потом слышу за спиной одна другой говорит: «Это докторши Екатерины Алексеевны мать».
Лиля ничего не ответила и вскоре ушла. А мать все сидела у стола, улыбаясь. Вот отец не дожил, подумала она, но даже эта мысль не погасила радости…
У Кати родился сын. Назвали Анатолием, Толей. У мальчика были светлые волосы и зычный голос.
— Ишь как кричит! — радовалась Серафима Семеновна. — Здоровенький будет!
Маленькая Ирочка, ревнуя, тянула бабушку за подол прочь от кровати, на которой лежал Толя.
— И чего все около него и около него, а около меня никого нет…
В Катином доме было тепло и весело, и уходить не хотелось.
— А чего тебе уходить? Живи у нас, — говорила Катя.
— Нельзя мне, — сурово отвечала мать.
Катя знала: мать ни за что не бросит Лильку, хоть та и не нуждается ни в чьей заботе. Недавно, как раз перед тем как Кате идти в родильный, Лилька вроде бы снова собралась замуж.
— Ну, как жених-то? — спросила Катя у матери.
Серафима Семеновна махнула рукой.
— Приходи погляди, а то небось и этот сбежит скоро!
— Чего это они у нее не задерживаются?
— Дак такие женихи. Какая сама, такие и женихи.
Через несколько дней Катя с коляской, в которой спал маленький Толя, пришла к матери.
— Опоздала! — сказала Серафима Семеновна не то с огорчением, не то с радостью. — Жених-то тю-тю!
— Да что ты! — изумилась Катя.
— Вчера такую пьянку устроили, не приведи господь. А утром смотрю — жениха-то нет. «Где ж?» — спрашиваю. «А мы с ним разошлись», — отвечает.
Серафима Семеновна заплакала.
— Нет моих сил смотреть на это.
— Брось ты ее совсем, эту Лильку, переходи к нам, — сказала Катя, тоже плача.
— А дом? На кого ж я дом брошу? Дом-то свой, родной, на кого ж я его брошу!
Этого Катя не могла понять. При чем тут дом! Нельзя же так жить — рядом с Лилькой и ее ухажерами.
— Мой крест, мне и нести, — сказала мать.
Когда Катя ушла, Серафима Семеновна забралась на печку, которую утром истопила.
— Знобит чего-то, — сказала она вслух самой себе.
Начинало смеркаться. По избе поползли тени, прятавшиеся в углах. Пришла Лилька, не зажигая света, напилась воды и легла спать. Наверное, решила, что и мать спит. Но мать не спала, дрожала, лежа под старым полушубком.
Когда-то муж в нем ходил. Вот уж сколько лет, как муж помер, а ушел еще прежде, чем помер. Не к ней, в Краснодар, не об ней речь. Душой ушел из дома — вот как ушел. Может, потому и Лилька такая вышла, что в недобрый час родилась на свет?