Ершову так и объяснили: «Разговор был, конечно, частный, но подтверждающий сомнения некоторых товарищей в правильности выбора. Так что не взыщите и успокойте вашу Ольгу Петровну. Беда с бабами. Я всегда говорил: баба у руля — стихийное бедствие».
В закройном — праздник: Софье Владимировне, старшему мастеру, пятьдесят пять лет, тридцать пять из них — в закройном.
Она пришла сегодня на работу нарядная, с прической и принесла огромный торт, просто невиданно огромный — на заказ. Все знают: зять у Софьи Владимировны — главный технолог на кондитерской фабрике, уж, видно, расстарался для тещи.
— На такси приехала, — радостно блестя глазами, рассказывала Софья Владимировна. — Шофер все ахал: «Ну и торт! Кто ж это его съест?» Я говорю: «Да уж будет кому съесть».
Стол накрыли в красном уголке. Распоряжалась, как всегда, Анька Мартышева. Софья Владимировна хотела было заглянуть в красный уголок — не пустили.
— Не извольте беспокоиться, — смеясь, отстранила ее от двери Анька. — Ваш номер первый, вас пригласят.
Посуду взяли в буфете под честное слово Майи Цезаревны.
— Ведь не принесете! — кричала вслед мойщица.
— Да принесем, слово дали! — заверяли закройщицы.
«Цветов! Хоть и ноябрь на дворе, а на столе хризантемы, гвоздики. Какая красота, какой у нас красивый праздник!» — радуется Лида. Сегодня она вообще всему радуется. В цех принесли газету, и она прочла, что Виктору — Виктору! — дали Государственную премию. «За разработку современных методов лечения…»
— Смотри! — Лида показала газету Аньке Мартышевой. — Виктор — лауреат! Вот здорово! Я сегодня телеграмму им пошлю. Вот здорово, он такой хирург, прямо чудо!
Анька смотрела на Лиду с сожалением.
— И Алексеенко из первого цеха лауреат, видела?
— Конечно! — сказала Лида, убегая куда-то с газетой.
…Софья Владимировна во главе стола, рядом с ней — Серов Сергей Иванович, начальник цеха. Он уже сказал все главные слова, и Софья Владимировна, вытирая слезы маленьким кружевным платочком, улыбалась застенчиво и молодо. Никогда прежде не была такой красивой, всегда озабоченная, говоришь ей — будто не слышит. Но вот она поднялась за столом, и сразу сделалось тихо.
— Ты, Сергей Иванович, должно быть, думаешь, что я собираюсь на пенсию…
Сергей Иванович замотал головой, вроде бы возмущенный напраслиной.
— Думаешь, думаешь, я знаю.
Все знают, что Сергей Иванович спит и видит назначить на место старшего мастера Наташку Кирпичеву из той смены.
— Я скажу тебе и всем вам, золотые мои женщины, пока могу работать, никуда от вас не уйду, потому что, если уйду, помру сразу.
Она еще постояла, и все ждали, что она еще скажет, но она ничего больше не сказала. Тогда вокруг загалдели.
— Софья Владимировна, мы тебя и не отпустим! Мы без тебя пропадем! Будь здорова и работай! А та смена пусть как хочет! Если уж у них там такие крали, пусть они их у себя и выдвигают!
Начался базар, обычный базар, которым кончался почти всякий праздник. Сначала все идет торжественно, а потом кричат все сразу. Здесь привыкли кричать: не крикнешь — из-за шума прессов тебя никто и не услышит.
— Перерыв давно кончился! Давай за работу! — тоже громко, перекрывая всех, крикнул Серов.
Анька Мартышева собрала посуду, сложила в ведро и понесла в буфет. Софья Владимировна надела поверх праздничного платья черный халат и пошла в комплектовочную.
«Вот Наташка-то Кирпичева обозлится», — подумала Лида, усмехаясь. И вдруг увидела Аньку, возвращавшуюся к своему прессу. Что это она? Когда она такая стала?
Анька Мартышева с незнакомым, осунувшимся лицом медленно шла по пролету.
— Болит что-нибудь? Что с тобой? — крикнула Лида.
Под Новый год уехали в отпуск в Батуми: Олегу на заводе дали путевки в пансионат. Пришлось зарегистрироваться, иначе две путевки бы не дали.
— Все-таки ты меня подловил! — смеялась Лида.
Но не из-за путевок, конечно, зарегистрировались, не из-за путевок. Сколько же можно морочить мужику голову? Стыдно уже.
Про то, что зарегистрировались, почти никто и не знал. Дома слегка посидели с теткой — вот и вся свадьба. Тетка была довольна больше всех. Когда Лида и Олег вернулись из загса, разложила подарки, Лиде — сережки золотые старинной работы с брильянтиками, Олегу — золотые запонки.
— С законным браком вас!
Лида смотрела на сережки и запонки с удивлением. Где же это тетка все прятала? Выходит, не только альбомы с картинками достались ей от прежних господ?
В Батуми еще вовсю грело солнце. На пустынном бульваре, усыпанном морской шуршащей галькой, гуляли редкие отдыхающие. Пахло кофе из кофейной. Его варили по-турецки — в горячем песке. В ресторане «Салхино» с террасы убирали столики: с моря дул ветер, и солнце хоть и грело, но не по-летнему.
Лиду беспокоила Анька Мартышева, в последнее время она чувствовала себя все хуже. Уезжая, Лида сказала Софье Владимировне:
— Я вам позвоню из Батуми насчет Аньки. У нее ведь нет телефона.
Дозвониться до Ленинграда удалось с трудом. Час целый проторчали на переговорном. А когда дозвонились, оказалось, что Софьи Владимировны нет дома.
Странно было представить себе, что в Ленинграде снежная слякоть, а здесь шелестят пальмы, и их будто спеленатые мохнатые стволы растут не в кадках, а в земле, усыпанной твердыми красноватыми листьями магнолий.
«Надо было хоть Аньке сказать, что мы с Олегом расписались, она бы обрадовалась», — подумала Лида.
Но Аньке уже не пришлось этому обрадоваться. Когда Лида вернулась и пришла к ней в больницу, та лежала высоко на подушках, дышала хрипло, с трудом и сквозь туман в сознании, не узнавая, но, может быть, угадывая Лиду, сказала, протягивая к ней слабую горячую руку:
— Юрку… Юрку…
Всю жизнь потом Лида была уверена, что Анька хотела сказать: «Возьми Юрку, Юрку возьми…» С этой уверенностью жила и внушила ее Олегу, и тот тоже был уверен, что, умирая, Анька Мартышева завещала им своего сына.
После похорон поехали в интернат. Заведующая выслушала Лиду и привела в кабинет худенького мальчика с рыжеватыми, как у Аньки, но потемней, волосами. Ему было семь лет, но на вид можно было дать пять.
— Юра, хочешь к нам в гости? — спросила Лида.
Мальчик молчал.
— Ну, погуляем, хочешь?
Мальчик взглянул на заведующую.
— Иди, иди, Юра, я разрешаю. Погуляешь и вернешься.
Мальчик ушел одеваться, втянув голову в плечи.
— Стесняется, — сказала заведующая. — Мать ведь хотела его уже забирать от нас перед больницей, но я ей не советовала. Дома у них обстановка знаете какая была? Ему бы это только повредило.
— А он знает?
— Что?
— Про мать?
— Нет, мы ему пока не говорили. Сказали только, что в больнице.
Ничего бы не вышло, если бы за дело не взялась Ольга Петровна. Через депутатскую группу она добилась, чтобы Лиде Михайловой разрешили усыновить Юру Мартышева и забрать его из интерната. Как улей гудел несколько дней закройный.
— Ты представляешь, что взваливаешь на себя? — говорили Лиде.
— Если бы просто ребенок, а то больной ребенок.
— Анькина свекровь тебя со света сживет.
Анькина свекровь, к общему удивлению, повела себя совсем иначе. В один из дней она пришла к проходной, когда кончалась смена, и, дождавшись Лиду, потянула ее за рукав из идущего через проходную людского потока.
— Я к тебе. — Они отошли в сторону. — Хочу сказать: бог наградит тебя за Юрку.
Лида молчала.
— Меня-то будешь к нему пускать? — старуха заплакала.
— Да господи! — воскликнула Лида. — Приходите хоть каждый день.
— Ты мне адрес дай, я ведь адреса твоего не знаю, — сердито сказала Анькина свекровь, вытирая глаза платком.
Жизнь опять изменилась. И как круто!
— В блокаду тоже не разбирали: свои, чужие — всех спасали, — сказала, остановившись возле Лидиного пресса, Майя Цезаревна. — Лично я тебя очень одобряю. Если какая помощь нужна, обращайся.
Какая помощь? Никакой помощи не нужно. Вот отпуск пусть бы летом дали, чтобы поехать с Юрой в Крым, мальчик никогда моря не видел. Профессор-педиатр, к которому Лида попала через Виктора, сказал: «Мальчик будет здоров, если его окружить покоем. Его болезнь в том, что он напуган жизнью. Покой, любовь, терпение…»
— Врачей мы тебе добудем, — сказала перед этим Мила, когда Лида позвонила ей в Москву и сбивчиво, торопясь и волнуясь, рассказала, что они с Олегом взяли к себе сына Аньки Мартышевой.
— Помнишь ее? Она приходила ко мне.
— Рыженькая такая, веселая?
— Да, да. Она умерла…
Выслушав Лиду, Мила сказала:
— Умница! Какая же ты умница! А врачей мы тебе добудем.
Профессор долго осматривал Юру. Лида с Олегом томились в коридоре. Наконец Юра вышел, а Лиду позвали в кабинет. Покой, любовь и терпение…
Зам по снабжению попросил Марата Васильевича подбросить его на машине, если нетрудно, тут недалеко, в одно ателье.
— А что там у тебя? — спросил Чичагин. Они уже перешли на «ты».
— Да пальто жене отдаем шить. Надо потолковать.
— Пальто?
— Ну? Кожаное. Не интересуешься?
— Дочка интересуется, — усмехнулся Чичагин. — Недавно мне сцену устроила. Семьсот рублей, представляешь? А я только что вот эту телегу купил, — он похлопал ладонью по обтянутому импортным чехлом рулю.
— Какой размер у дочки? — деловито спросил зам.
Чичагин пожал плечами.
— Сорок шесть, наверное. А что?
— Ты давай уточняй. Пальто можно устроить, не проблема.
Что-то остановило Чичагина от дальнейших расспросов, но в тот же вечер зам по снабжению позвонил домой.
— Дочка-то дома?
— Дома.
— Уточни-ка размерчик.
Марат Васильевич позвал жену.
— Алька какого размера пальто носит?
— Сорок шестого. А что?
— Слышал? — сказал Чичагин. — Сорок шесть.
— Ага. Заметано, — ответил зам.
Через месяц — Марат Васильевич забыл уже про этот разговор — зам по снабжению, войдя к главному инженеру, положил перед ним вырванный из блокнота листок. «Григорий Данилович», — было написано на листке и номер телефона.