Мода и гении. Костюмные биографии Леонардо да Винчи, Екатерины II, Петра Чайковского, Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой — страница 13 из 66

Важно также и происхождение Афины-Минервы — из головы Зевса. Если богиня была аллегорией императрицы, то Громовержец олицетворял самого Петра Великого, реформы которого ревностно продолжала государыня, с удовольствием подчеркивая свою с ним связь. На пьедестале «Медного всадника» велела поименовать себя Catharina Secunda, намекая на то, что она вторая после Петра Первого. Статс-секретарь Адриан Грибовский вспоминал, что императрица повсюду возила с собой табакерку с миниатюрным портретом Петра и объясняла это так: «Это для того, чтобы мне спрашивать себя каждую минуту: „Что бы он приказал, что бы запретил, что бы сделал, будучи на моем месте“».

Екатерина Алексеевна при любом удобном случае демонстрировала свою близость Петру. Она подражала ему, тогда как придворные подражали ей самой.

Великосветские травести и «маскерады»

В России всегда любили власть и относились с трепетом душевным к властям предержащим. Неудивительно, что любовь Екатерины II к мундирным платьям и ее забавный опыт травестии переняли придворные дамы. Первой была Екатерина Дашкова.

27 июня 1762 года вовлеченная в заговор княгиня решила переодеться в мужской костюм, чтобы ее, заговорщицу, не узнали на улице. Вызвала портного, распорядилась справить наряд, и весь день, пока его ждала, ходила в мужской шинели. Поздно вечером, к большому своему неудовольствию, узнала, что портной не успел с заказом. «Это злосчастное обстоятельство вынуждало меня сидеть в полном одиночестве в моей комнате», — вспоминала Дашкова.

Впрочем, мужской камуфляж оказался не нужен: 28 июня великую княгиню Екатерину поддержала гвардия. Опасность миновала. Дашкова стремглав полетела к провозглашенной императрице. И обе отважные дамы переоделись в военную форму, лучше соответствовавшую событиям. Екатерина надела мундир Талызина, Дашкова — кафтан офицера лейб-гвардии Преображенского полка, одолженный у Михаила Пушкина.

Княгине, безусловно, понравился этот наряд, а также тот эффект, который он произвел. В своих «Записках» она не без удовольствия отметила: «Никто из достопочтенных сенаторов не узнал меня в моем военном обмундировании, и императрица, быстро это заметившая, сообщила им, кто я… я была похожа на мальчика в мундире, который осмелился войти в святилище сенаторов и говорить на ухо императрице».

Однако этот маскарад понравился не всем. Если верить записке Михаила Бутурлина, 28 июня княгиня, одетая в мундир, въехала в расположение лейб-гвардии Измайловского полка и, увидев среди офицеров Василия Нарышкина, своего дальнего родственника, попросила у него шляпу. Тот обомлел от вида княгини и от дерзкой просьбы. Выпалил: «Вишь, бабе вздумалось нарядиться шутихою, да давай ей еще и шляпу, а сам стой с открытой головой!» О реакции Дашковой Бутурлин умалчивает, но вряд ли ей понравились такие резкие слова.

Княгиня не спешила расставаться с мундиром и носила его еще несколько дней после переворота. Описывая очередную встречу с императрицей, во время которой ей вручили ленту ордена Святой Екатерины, княгиня заметила: «Я поцеловала ее руку в знак благодарности. Я была в военном мундире с красной лентой через плечо и без орденской звезды, в одной шпоре, и была похожа на пятнадцатилетнего мальчика».

Ей, безусловно, нравился и сам военный костюм, и то, что в нем она выглядела по-мальчишески юной.


Княгиня Екатерина Романовна Дашкова.

Художник Л. Ф. Тишбейн (?). 1780-е гг. Кадриоргский художественный музей (Эстония)


Княгиня Екатерина Романовна Дашкова в старости.

Гравюра. 1840 г. Коллекция Ольги Хорошиловой


Дашкова баловалась переодеванием и до переворота. Об этом есть упоминание в письме великой княгини Екатерины Алексеевны, которое датировано началом 1762 года: «Между 5 и 6 часами отправляюсь в Екатерингоф. Там я переоденусь, потому что не хочу ехать по городу в мужском костюме; поэтому отказываюсь брать Вас (то есть Екатерину Дашкову. — О. Х.) к себе в карету и советую Вам прямо отправляться туда, а то, чего доброго, этого действительно прекрасного всадника примут за моего обожателя».

Вероятно, по этой причине изображения русских «неизвестных» дам в мундирах, смахивающих на симпатичных юношей, спешат связать с княгиней Дашковой. Так было в случае с портретом, хранящимся в Государственном историческом музее (Москва). На нем представлена круглолицая, розовощекая, пышущая здоровьем девушка в мужском парике и галстуке-солитере, в мундире с шитьем, звездой и лентой ордена Святой Екатерины. Надпись на обороте гласит: La Princesse Dachkoff, nee Worontsoff, amie del’Imperatrice Catherine («Княгиня Дашкова, урожденная Воронцова, подруга императрицы Екатерины»). Исследователи, впрочем, установили, что надпись сделана гораздо позже — в XIX веке. И провенанс портрета из собрания светлейшего князя Семена Михайловича Воронцова, и сама дама в военной форме свидетельствовали в пользу версии о княгине Дашковой. Однако она ошибочна.

Цвет мундира-колета и форма галунов говорят в пользу кирасирского полка. Екатерина Дашкова могла носить только мундир лейб-кирасир, и то лишь с 24 июля 1762 года, когда ее супруг стал вице-полковником этой части, получив чин от самого полковника, то есть императрицы Екатерины II. Но форма лейб-кирасир еще в правление Петра III была не такой, как на портрете: офицеры носили кафтаны с зеленым приборным сукном и золотыми галунами. На колете дамы прекрасно видны серебряные галуны и темно-синее приборное сукно. Кроме того, княгиня Екатерина Романовна, описывая переворот 1762 года, много раз упоминала, как хороша она была в мундире и как вводила всех в заблуждение своей мальчишеской внешностью. И если бы она носила такой щегольской кирасирский колет, то непременно упомянула бы об этом в «Записках» или где-нибудь в письмах, об этом совершенно точно судачили бы современники, которые искали любой повод посплетничать о ее «мужеподобии».

Но таких свидетельств нет, как нет и придворных анекдотов. Круглолицая девушка на портрете — не княгиня Екатерина Романовна. Кто же она, пока загадка.

И подобных загадок будет еще немало. Дашкова была отнюдь не единственной дамой екатерининской эпохи, носившей мундиры. Моду на военный маскарад ввела сама государыня. В 1782 году она подписала указ «о дозволении дворянству обоего пола носить платья таких цветов, которые каждой губернии присвоены». Притом указ распространялся не только на чиновников, но и на помещиков, а также их жен. Дамам следовало являться «в столицы во все публичные места и ко Двору Ея Величества» в платьях, одинаковых по цвету с мундирами супругов.

Одновременно с этим офицерские жены стали заказывать платья, повторявшие цветом и отделкой военную форму мужей. Вероятно, некоторые шили и «долгие мундиры», то есть платья по форме, аналогичные тем, которые носила сама императрица (ведь она служила примером для подражания). Описание одного из таких платьев приводит графиня Варвара Головина, муж которой, Николай Головин, служил офицером в армии Потемкина: «В назначенный час для обеда г. Зорич приехал за мной… Мой наряд был совершенной противоположностью его костюму: на мне была надета маленькая черная касторовая шляпа с одним пером и синее пальто с красным воротником; это были цвета мундира моего мужа». Николай Головин в те годы носил мундир офицера Мариупольского легкоконного полка.

Императрицы Елизавета Петровна и Екатерина Алексеевна, любившие переодеваться в мужское и вовсе не думавшие скрывать этот petit péché от придворных, провоцировали дам на эксперименты. Некоторые, подражая царственным проказницам, являлись в маскарад напомаженными тонкими юношами в полумужских костюмах. И вероятно, имели успех у представительниц собственного пола, которых они, как и государыни, водили за нос.

Впрочем, некоторых они водят за нос до сих пор, особенно доверчивых музейных хранителей, которые порой составляют экспликации прямо-таки анекдотического характера. В Государственной Третьяковской галерее хранится любопытный портрет, поименованный «Неизвестным в треуголке». Годы создания — начало 1770-х. Он был представлен на выставке картин Федора Рокотова, проходившей в Третьяковской галерее в 2016 году. В сопроводительном тексте говорилось о том, что юноша написан поверх женского портрета (предположительно Олимпиады Балбековой) и что ее лицо художник оставил без изменений.

Хранители этого любопытного холста никак не могут поверить в то, что в осьмнадцатом столетии дамы и кавалеры с невероятной легкостью меняли пол с помощью костюма, парика и грима, это было в порядке вещей — по крайней мере, среди столичных щеголей и высшего света. Трудно понять, почему исследователи упорно не хотят замечать приятную выпуклость кафтана «неизвестного» в том месте, где обыкновенно находится женская грудь. И еще сложнее объяснить, почему они не берут в расчет существование женских маскарадных костюмов в мужском стиле, женских амазонок, скроенных на мужской лад, аналогичных тем, что носила Екатерина Алексеевна. Они игнорируют красноречивую деталь — треуголку, маленькую и ловкую, какую в те годы носили именно дамы.

Если бы все это приняли во внимание, стало бы понятно, почему Рокотов оставил «неизвестному юноше» женское лицо. Просто не было никакого юноши. Это портрет той же дамы, но в мужском костюме, возможно маскарадном. И если принять версию о Балбековой за правильную, то на портрете Рокотова — именно супруга Струйского, Олимпиада Сергеевна.

А сколько еще было таких проказниц, являвшихся на костюмированные вечера юношами! Месье Пикар, заметливый гувернер князя Александра Куракина, в феврале 1782 года посетил придворный маскарад, о чем сообщал своему подопечному в письме: «Было много публики; многие знатные особы были костюмированы; княгиня Голицына (Galitzin), рожденная Олсуфьева, с женой вице-канцлера были одеты в мужские платья».

Если верить мемуаристам, то и в обыденной жизни было немало дам, рядившихся мужчинами. Татьяна Пассек вспоминала особу, которая по утрам любила форсить в мужском халате и курила чубук. Иван Второв писал о своей самоотверженной сестре, отправившейся вместе с ним в театр, переодевшись в мужское платье. Восхищенный русскими амазонками XVIII века историк Владимир Михневич уверял читателей в том, что «таких смелых живчиков нового поколения можно было встретить тогда всюду», а другой историк Михаил Пыляев утверждал, что «жена надевала мундир мужа и несла за него службу; в шведскую войну полковница Меллин заменила мужа, надев мундир и став перед полками».