Лифарь проиграл. Но все же доставил удовольствие Шанель, которая осталась под большим впечатлением от русской примы, хотя старалась этого не показывать. А Плисецкая была невероятно тронута королевским подарком — эффектным шелковым геометрическим костюмом. Она очень полюбила его и надевала лишь по торжественным случаям. Много позже Майя Михайловна передала «мундирчик» и сарафан историку моды Александру Васильеву, который щедро демонстрирует их на выставках по всему миру.
В тот первый визит в Париж Плисецкая побывала не только в доме высокой моды. По совету всезнающей Эльзы Триоле она отправилась в отдаленную северо-восточную часть города, на бульвар Рошешуар, в магазин Tati.
Магазин Tati. Рядом с названием размещен слоган, придуманный Жюлем Уаки: Les plus bas prix («Самые низкие цены»)
Теперь сюда опасно приходить даже днем: здесь бродят неприветливые смуглые парни, жарят каштаны, варят какое-то зелье, танцуют и дерутся до крови. Но тогда, в элегантное послевоенное время, здесь в округе жили безденежные студенты, осанистые рабочие, неприметные учительницы начальных классов, сиреневые старушки, вполне еще вежливые мигранты, в общем, простой парижский люд, любивший мещанский комфорт, но не имевший больших средств.
Именно для них предприниматель Жюль Уаки открыл на бульваре Рошешуар в 1948 году свой первый Tati, дешевейший магазин самообслуживания. И придумал броский слоган: «Самые низкие цены!» Это была чистая правда. Одежда, обувь, бытовые вещицы стоили сущие сантимы. Качество, конечно, было низким, но разве это помеха? Изголодавшиеся по уюту и нормальной одежде работяги выстаивали часы в очередях, чтобы оказаться в потребительском раю, вернее, в тотальном хаосе: здесь все шумело, все кричало, здесь вещи буквально висели в воздухе вместе с проклятьями тех, кого толкали и отпихивали от прилавков. Именно здесь начиналась история послевоенного французского масс-маркета.
Тогда Tati был магазином, в котором плакали русские. Не от длинных очередей и проклятий, а от его капиталистического совершенства. Ведь в сравнении с советской грубой допотопной одеждой эти блузки, брючки, свитерки и сандалии всех оттенков, форм и почти всех размеров казались элегантными, легкими, модными. Цены даже по советским меркам были доступными. Потому сюда приходили счастливые «выездные» русские, теряли коммунистическое самообладание, покупали горы и выплакивали море.
Плисецкая не плакала. Но тогда, в первый свой поход в потребительский рай, накупила подарков всей семье и друзьям. И потом, когда бывала в Париже, заглядывала в Tati за нужными вещицами «по самым низким ценам».
В свой первый визит в Париж балерина получила множество симпатичных подарков. Но один из самых важных, в определенном смысле судьбоносных, сделали ей Триоле и Арагон. В один из вечеров они пригласили добрую знакомую, Надю Леже, вдову знаменитого художника Фернана Леже, чтобы представить ее Майе. Плисецкая помнила, как в тот день Эльза страшно суетилась на кухне, раздавала приказы домработницам и все поминала какую-то вареную курицу. Оказалось, что Надя не садилась за стол, пока не подавали это блюдо, ее самое любимое. Была вареная курица, был веселый хмельной вечер на улице Варенн, были Арагон, Триоле и Надя Леже, ставшая проводником Плисецкой в мир современного искусства и авангардной французской моды.
«Красная Надя»
Так ее называли французы — Nadia rouge, «красная Надя». Надежда Петровна Ходасевич (в замужестве Леже) была ярой коммунисткой, хотя советские репрессии коснулись и ее семьи. Она цитировала Маркса, восторгалась Лениным и лукаво отмалчивалась, когда французские друзья проклинали Сталина. Она вообще умела лукавить и молчать, когда нужно. Эти качества, а также природный артистизм очень помогли ей в жизни.
Девочка из богом забытой белорусской провинции, из деревни Осетище, сначала оказалась в Смоленске, убедив преподавателей Государственных свободных мастерских в своем ярком таланте. Потом она столь же легко перепорхнула в Варшаву, став студенткой Академии художеств и удачно выйдя замуж за польского барчука Грабовского. С ним на деньги его небедной семьи переехала в Париж, легко рассталась с супругом, потеряла средства к существованию и вынуждена была устроиться служанкой в пансион. Но, к счастью, легко нашла нового супруга — Жоржа Бокье, чиновника с тонким художественным чутьем. Вместе они посещали академию Фернана Леже, тогда уже весьма известного живописца.
Надя неплохо писала, отлично рисовала и, конечно, делала длинный глаз мэтру. Леже не смог устоять перед чарами русско-польской панночки. Когда началась Вторая мировая и Бокье призвали в армию, мэтр настойчиво звал ее уехать с ним в Америку. Надя не сдалась — Леже уехал один. Неутомимая мадам Бокье присоединилась к Сопротивлению. Как говорила потом, печатала листовки, собирала деньги и довольствие партизанам, жила по фальшивым документам и боялась ареста. Однажды, заметив гестаповского шпика, шмыгнула в какую-то парикмахерскую. Но шпик упорно стоял у витрины, дожидался, когда Надя выйдет. Что делать? Она просит мастера срезать ей косу и немедленно сделать платиновой блондинкой. Она покинула салон неузнанной. В общем, осторожничала, хитрила — и выжила. После ухода нацистов из Франции вступила в Союз советских патриотов (в коммунистическую партию вступила еще в конце тридцатых), собирала деньги для советских военнопленных, устраивая аукционы, на которых уходили с молотка картины авангардистов, ее друзей.
«Красная Надя» была одним из главных пропагандистов советского искусства во Франции и французского авангарда в СССР. Коммунистическая партия наградила ее орденом Трудового Красного Знамени, а судьба подарила ей несколько счастливых лет с Фернаном Леже, чьей законной супругой она стала незадолго до его кончины. И после открыла первоклассный музей его имени в городе Бьот.
Она воспитывала вкусы советской публики. Привозила в Россию выставки супруга и других французских авангардистов. Благодаря ей в шестидесятые — семидесятые годы в Союзе лучше узнали Парижскую школу живописи. Неплохой мозаичист, она создала масштабные портреты известных деятелей XX века и подарила их Советскому Союзу (их можно увидеть в городе Дубна под Москвой).
«Красная Надя» развивала чувство стиля у первых лиц советского государства. Она помогала составлять гардероб Екатерине Фурцевой, министру культуры, с которой дружила. Привозила ей подарки, вещи, парфюм и, как говорят, учила основам этикета. Ирина Антонова, бывшая директор ГМИИ им. Пушкина, рассказывала о необычной пиар-стратегии Нади: каждый день та появлялась на парижских выставках в разных норковых шубках (Леже обожала мех). Ее, конечно, замечали, переменам ее гардероба завидовали, публика понимала: раз у нее много шубок, значит, богата, значит, ее картины хорошо продаются и растут в цене. Так Леже смехом и мехом поднимала цены на свои работы.
И еще «красная Надя» была заядлой модницей, водила знакомство со многими французскими кутюрье. Со своим близким другом Пьером Карденом придумывала проекты брошей, навеянных русским кубофутуризмом и рубленой урбанистикой Леже. У нее с Плисецкой было много общего, они должны были подружиться. К тому же балерине было спокойнее под опекой проверенных дам, Триоле и Леже, ее не слишком донимали советские партработники.
В 1965 году Плисецкая с супругом, кажется впервые, приехала во Францию просто так, вне гастрольного графика, по дружескому приглашению «красной Нади», отправившей письмо-запрос на адрес Министерства культуры СССР лично товарищу Фурцевой. Екатерина Алексеевна возражать не стала — Леже была проверенной коммунисткой и личным стилистом. Плисецкую и Щедрина выпустили во Францию на целых 30 дней. Они провели их с большой пользой: много ездили по Парижу и окрестностям, исколесили юг Франции, завернули в Сен-Поль-де-Ванс к Марку Шагалу. Художник как раз работал над проектом фресок для Метрополитен-оперы, попросил балерину позировать, что Плисецкая с удовольствием сделала. И потом, конечно не без труда, узнала себя среди стаек круглобедрых балерин высоко на потолке в Метрополитен-опере.
Плисецкая виделась с Леже в каждый свой приезд в Париж и никогда не уходила с пустыми руками. В 1966 году Надя подарила ей черную каракулевую шубу, эффектную, длинную, с какими-то невероятными прошивками из кожи. Таких в Москве никто не носил. Майя Михайловна говорила, что выглядела в ней «настоящим Христофором Колумбом». Действительно, в советской моде она стала первооткрывателем стиля «макси», который лишь начинал зарождаться в Париже, но о котором ничего еще не слышали в СССР.
В другой раз Леже преподнесла балерине пару чудесных туфелек, в которые Плисецкая влюбилась сразу и на всю жизнь.
Серебряные любимцы
Это было в 1977 году. Майя Михайловна вновь навещала любимый Париж: выступления, встречи, интервью, вспышки папарацци. В торжественной обстановке мэр города Жак Ширак вручил ей золотую медаль Парижа. Были торопливые походы на вернисажи и в магазины и уютные вечера в компании Леже. Проницательная «красная Надя» еще в шестидесятые узнала тайну: Плисецкая мучилась с обувью, очень редко находила подходящую для своих привередливых балетных ног. Леже решила сделать особый подарок. Обставила все крайне торжественно, ужин, напитки, тосты и после — кульминация вечера: Леже преподнесла богатую, в шелковых лентах, коробку, сопроводив подношение торжественной разъяснительной речью о том, зачем это, что это и кто из великих это носил.
Майя Михайловна нетерпеливо сорвала ленты, смахнула крышку — в коробке, обитой атласом, лежали туфельки, серебристые, аккуратные, с джазовыми перепонками и элегантными каблучками, чудесные, изящные, такие свои. Мгновенно надела — казалось, что век их носила. Туфельки сидели как влитые. Тогда, любуясь подарком, она почти не слышала заготовленную речь Леже, запомнила только, что они исторические, что их носила, кажется, Анна Павлова и что туфли этой марки (английской или какой-то еще — не уловила) обожает сама Надя.