– Иди к себе, нечего тут... – сказала ему Любовь Павловна. – Это вообще не для детских ушей.
– Да, было много всякого сказано, – многозначительно произнесла тетушка, кивнув на окна Молодцовой.
– Ладно, давайте расходиться, все интересное уже закончилось...
– Нет, но каков наш казанова – прислал телеграмму, и в такую рань... Он часто на рассвете заявлялся, бедная Клава его ждала каждый раз, спать не ложилась, а тут – на тебе!
– Чтобы не ждала, – вставил Глеб.
Мы собрались уже расходиться, как из дома вышла Инесса – в длинном шелковом халатике, сонная и очень хорошенькая.
– Просьба оставаться на своих местах, – сообщила она. – Борьку я заперла в его комнате, папа спит – думаю, не проснется, а нам лучше отойти отсюда подальше.
– Да что случилось? – перепугалась тетушка. – Вроде тихо...
– Клавдия Стапановна достает с антресолей соляную кислоту.
– У нее есть соляная кислота? – удивился Глеб. – Класс!
– Это же очень опасно! – закричала Любовь Павловна. – Надо вызвать... надо срочно кого-нибудь вызвать!
– Поздно. Она уже выходит. Главное, не спугните ее, а то банка очень тяжелая...
Мы все немного отступили от крыльца.
И тут на пороге появилась мадам Молодцова, в своем любимом розовом платье, с огромными серьгами. Прическа у нее выглядела весьма странно – как будто она только что сняла бигуди и забыла причесаться – кольца волос торчали в разные стороны, напоминая оборванные провода. Когда она повернула голову, я увидела, что так оно и есть – на макушке ее торчит пара бигудей, которые она, видимо, не заметила.
– Милочка, вы куда? – робко проблеяла тетя Зина.
В руках у Молодцовой была трехлитровая банка с завинчивающейся железной крышкой, внутри банки плескалось до самого верха что-то непонятное и страшное.
– На улицу Труда, – зловеще сообщила Клавдия Степановна.
Я никогда не испытывала к ней добрых чувств, но сейчас мне стало ее жалко.
– Куда? Ах, не стоит, он того не стоит... Подумайте о своем будущем! – вступила в разговор Любовь Павловна. – У вас еще все впереди!
– Экая тетеха... Я действительно на улицу Труда, – злобно сообщила Молодцова. – Она там живет. Я обещала, обещала, что оболью ее кислотой? Ну вот и дождались!
– Посадят! – весело крикнул Глеб, но я заметила, что в глазах у него мелькнули какие-то безумные огоньки, как будто он что-то придумывал.
– А мне плевать... – дернула головой Молодцова.
– У нее же девочка маленькая! – Любовь Павловна, видимо, хотела вразумить соседку, но своим напоминанием только подлила масла в огонь. То, что у соперницы были дети, ужасно не нравилось Молодцовой.
– И девочку оболью! – радостно сообщила она. – Он говорит – его девочка, пусть ему хуже будет...
– Вот сволочь... – пробормотала Инесса. – Как назло, мобильник на работе забыла.
– Надо к соседям бежать, – сказала тетя. – Нужно в милицию и туда, новой пассии Аким Денисыча позвонить...
– Она на себя половину выльет, – сказала я, глядя, как Молодцова неуклюже прижимает к себе тяжелую банку. – Вообще, у меня такое чувство, что пострадает много людей.
– Да... мне тоже так кажется, – согласилась Инесса. – Пострадают все, кроме ее благоверного.
Клавдия Степановна теперь стояла на остановке, недалеко от дома Потаповых, и вглядывалась в даль. Мы засеменили вслед за ней.
– Милочка, вы куда? – опять простонала тетушка.
– Я же сказала – на улицу Труда, – раздраженно ответила Молодцова. – Другой конец города. Что я, пешком должна топать?
– Нельзя в общественном транспорте... с кислотой, – снова воззвала моя тетя. – В наших автобусах – нельзя, там так трясет и людей очень много. Ведь не удержите, уроните...
– Как она мне надоела! – с ненавистью сказал Глеб, не отрывая глаз от Молодцовой, и поднял с земли обломок кирпича.
– Ты что? – испугалась Инесса. – Ты что надумал, а?
– Ма, старуха совсем спятила...
– И что теперь?!.
– Из двух зол выбирают меньшее, вот что! – сердито ответил он и кинул кирпич вперед ловким и сильным движением. Если б он попал в голову Клавдии Степановны, то наша соседка непременно бы преставилась – такой силы был удар, но кирпич попал в банку. Толстое стекло отчетливо хрустнуло, и дно у банки отвалилось, а ее содержимое с утробным звуком тут же выплеснулось на землю.
Все вскрикнули – с облегчением и одновременно с ужасом, ожидая, что с Клавдией Степановной сейчас что-то непременно случится – лужа кислоты растекалась вокруг ее ног, но она почему-то молчала, тупо оглядываясь по сторонам и все еще держа в руках пустую банку без дна.
– В сторону, в сторону отойдите! – заорала Инесса.
– Да отойди же, Клавка...
– Мамочки!
Из дома выбежали Валентин Яковлевич и Борис в одних шортах, они тоже что-то кричали нам.
– Ничего не понимаю! – пробормотал Глеб.
Инесса отвесила ему подзатыльник и сказала с досадой:
– Ну кто тебя просил!
– Ма, она же общественно опасна...
– Ах, глупый мальчишка!
– Тебе бы, Оленька, такую меткость...
Клавдия Степановна молчала, и по ее лицу никак не было видно, что она испытывает нечеловеческую боль. Она теперь стояла посреди лужи.
– Это не кислота! – вдруг догадалась тетушка. – Если б это была кислота...
Мы все вдруг загалдели разом, Молодцовой тоже приспичило что-то сказать, Валентин Яковлевич требовал разъяснений – словом, шум стоял невообразимый.
Я подошла ближе и принюхалась. От земли вокруг неистовой соседки пахло какой-то сладковатой дрянью.
– Обманули! – горестно вопила Клавдия Степановна, приподнимая совершенно невредимые ноги в красных босоножках. – Триста рублей с меня содрали, гады... Там, в мастерской за автозаправкой!
– И слава богу, – удовлетворенно произнесла Любовь Павловна. – Клава, представь, что бы было, если б ты...
– Триста рублей содрали!
Судя по всему, то, что ее обманули какие-то работяги, под видом соляной кислоты продав безобидную жидкость, поразило Клавдию Степановну столь сильно, что она передумала идти на улицу Труда. Вместо этого она пошла обратно к дому, грозясь отдать всех под суд.
– Ну что, Супермен опять всех спас? – спросила я Глеба.
Он только надулся в ответ.
Вскоре на улице остались только мы с Инессой.
– Бред какой-то... – сказала она, разглядывая лужу на асфальте. – Оленька, у тебя нет такого чувства...
– Именно! У меня такое чувство, будто все мы живем в одном большом дурдоме.
Вдруг из-за забора показалось злое и сонное лицо Люсинды.
– Чего это вы тут орали? – сердито спросила она. – У меня ребенок спит...
– Очень извиняемся, Люся, – спокойно ответила Инесса. – Небольшая семейная драма. Уже все разошлись.
– Оно и видно, как вы разошлись! – возмутилась Люсинда. – Совсем совесть потеряли. Некоторые думают, что если у них хахаль из «новых русских», то им все позволено...
Ей явно хотелось поругаться, и именно с Инессой. Люсинда смотрела на нее так, как смотрят на падших хорошеньких женщин почтенные матери семейств, – с негодованием и завистью.
Инесса была ее ровесницей – тоненькая, в шелком дорогом халате, с ослепительной кожей и, главное, совершенно невозмутимая – все это очень бесило толстую Люсинду.
– А при чем тут Владимир Ильич? – улыбаясь, пожала плечами моя подруга.
– Знаем мы! Некоторые в четырнадцать лет...
Я вся похолодела. Ужасно, что Инессу продолжают обижать спустя столько лет!
– Что «в четырнадцать лет»? – ничуть не смущаясь, спросила она у Люсинды. – Ты намекаешь на то, что я родила своего первого сына в четырнадцать лет? Правильно, не хотела брать грех на душу, не стала убивать младенца... А вот ты, Люська...
Люсинда вдруг побледнела и попятилась.
– Что молчишь?
– Ну ее, пойдем... – зашептала я, хватая Инессу за рукав. – Она дура.
– Пойдем, – пожала плечами Инесса. Она была совершенно спокойна.
И только возле дома она засмеялась:
– Вот толстая дура, действительно... нашла в чем меня упрекнуть!
– Что – она тоже? – догадалась я.
– Да. Она сделала аборт в четырнадцать лет, потом полжизни лечилась от бесплодия... я тебе рассказывала. Нет, какова – теперь она у нас праведница, иже херувимы!
У меня на кончике языка снова затрепетал тот проклятый вопрос, но я быстро усмирила свое любопытство. Инесса была моей лучшей подругой, и я теперь думала только об одном – как бы не задеть ее гордость лишний раз. Это ее тайна, и я уважаю ее молчание...
– Что ты так смотришь на меня? – ласково спросила она. – Не узнаешь?
– Нет, я просто...
– У тебя усталый вид, – серьезно заметила она, касаясь моей щеки кончиками пальцев. – Наша девочка очень бледная, и синяки под глазами... Ты плохо спала?
– Я вообще не спала.
– Надо себя заставлять, – с шутливой интонацией заметила она. – Почему же? Что тебе мешало?
– Все потому же, – быстро ответила я.
– А ты не думай о нем.
– Я не могу.
– Забудь, не обращай внимания...
– Не могу! Я стараюсь из всех сил, но... только не называй меня душевным инвалидом, не хочу, чтобы ты сравнивала меня с Филипычем и этой дурой Молодцовой.
Мы стояли перед крыльцом и смотрели друг на друга.
– Все очень запущено, – пробормотала Инесса, но я чувствовала, что она уже не шутит. – Хочешь, дам тебе один совет? Только не подумай, что я над тобой издеваюсь, я вполне серьезно...
– Я уж вижу. Говори.
Она вздохнула и произнесла легко и отчетливо:
– Ты должна переспать с Вадимом Петровичем. Клин клином вышибают... Очень радикально.
– Да ты что?! – изумилась я. – Ты о чем? Это невозможно... Ну нет! Я тогда просто умру, ты это знаешь...
Я даже не обиделась на нее за этот совет – настолько невероятен и невозможен он был.
– А что твой доктор говорил?
– Ян Яныч? Он говорил, что кому-нибудь другому посоветовал бы что-нибудь радикальное, действительно... но только не мне. Он посчитал, что я могу не выдержать, поэтому прописал мне покой и провинциальную тишину...