– Она не дышит. И сердце...
– Господи, да где же «Скорая»? – запричитал Валентин Яковлевич. – Ее надо в больницу, там реанимируют...
Никто не верил в то, что Инессу нельзя спасти.
Через пятнадцать минут приехала «Скорая» вместе с Глебом, и санитары стали перекладывать Инессу на носилки, почем зря костеря плохую погоду, а старенький фельдшер, пока Инессу грузили, взял Валентина Яковлевича за руки:
– Я соболезную. Ничем нельзя...
Любовь Павловна уронила зонтик на землю.
– Да что ж вы такое говорите! – возмутилась она. – Ее надо реанимировать! Приборы там всякие...
Они полезли вместе с фельдшером в «Скорую», и через минуту я опять осталась одна.
– Оленька! – откуда-то из темноты выступил Вадим Петрович. А я о нем и забыла...
– Врачи могут ошибаться? – спросила я его очень серьезно.
– Оленька...
– Нет, вы погодите, вы мне точно скажите – она правда умерла, да? Ведь нельзя же просто так определить...
Он молчал, а перед глазами у меня стояла проваленная грудная клетка моей подруги. Огромный грузовик проехал ей по ребрам... Вадим Петрович мог ничего мне не отвечать – я уже знала, что Инесса умерла и никакие приборы ее не могут спасти. Огромный Минотавр...
– Разве такое возможно? – горько спросила я. – И где тогда справедливость?
– Оленька, я...
– Почему самые лучшие, самые умные, самые красивые...
– Мне очень жаль, – тихо произнес он.
– Я ее так люблю! – пожаловалась я ему, не смея говорить о подруге в прошедшем времени. – Нигде и никогда... И ведь она только встретила...
Я хотела сказать о Нике, явившемся из Америки, но он тут же исчез из моих мыслей, в данной трагедии он был все же лицом второстепенным.
– А Борис и Глеб! – с ужасом воскликнула я. – Они ведь теперь...
– Оля, послушай! – строго начал Вадим Петрович, но я не дала ему договорить:
– А я? Как же я без нее?!.
Я уже не владела собой – мне было так плохо, что я упала ему на грудь, обняла, и мы так стояли долго, очень долго, посреди грязевых потопов, сверху на нас лило, словно из крана, но мне уже было все равно, что творится вокруг и кого именно я обнимаю. Он тихо гладил меня по спине и тоже молчал.
– Как это случилось? – наконец спросил он.
Его голос дошел до меня словно издалека.
– Отелло душил Дездемону. И чтобы маленькая девочка не видела, как убивают ее мать... а потом пришел Минотавр! Нет, он был с самого начала, это он хотел задушить...
– Кого? – с отчаянием воскликнул Вадим Петрович, прижимая меня все сильнее. – Нет, я тебя не оставлю, я тебя теперь точно не оставлю...
– Оля! – вдруг услышала я сквозь шум дождя. – Оля, ты где?
Я узнала тетин голос.
– Вы идите, – сказала я, оттолкнув наконец Вадима Петровича. – Идите! Только не сейчас!
– Я не могу...
– Иначе вы никогда меня больше не увидите! – твердо произнесла я.
– Оля! – причитая, тетушка приближалась.
Вадим Петрович отступил назад и исчез во тьме.
– Вот ты где! Что же ты не идешь... Горе-то какое! Что врачи-то сказали?
Я упала тетушке на руки, и дальнейшие события стали разворачиваться со мной словно в полусне – в последующие дни я совершенно ничего не соображала и ни о чем не помнила.
Я помнила только, как тетя Зина довела меня до дома и там мыла в старой ржавой ванне, пыталась снять с меня грязные лохмотья, в кои превратилась моя бывшая ночная рубашка, но я не давалась, утверждая, что мне надо вернуться и лечь возле грузовика Потапова на то самое место, где до того лежала Инесса.
Вообще эти три дня до похорон были самыми безумными в моей жизни – в моменты просветления между приступами отчаянной душевной боли я с неким раскаянием ловила себя на том, что не убивалась так даже из-за маминой смерти. Но ничего удивительного в том не было – Инесса была моей последней надеждой на спасение, моим ангелом-хранителем и, выражаясь высоким слогом (в такие минуты только высоким слогом и получается выражаться), маяком среди бурного моря, и без нее мне только и оставалось, как разбиться о скалы. Я даже не удивлялась и не огорчалась тому, что, вероятно, в ближайшее время окончательно сойду с ума...
Весь дом был в трауре и горе – о том, как переживало смерть Инессы ее семейство вкупе с Борисом и Глебом, я даже говорить не хочу, но и прочие жильцы впали в печаль. Тетя Зина плакала, обнявшись с Любовью Павловной, мадам Молодцова сняла с себя розовые одежды и облачилась в черные тона, ее блудный супруг ударился в скорбный запой, а Филипыч пару ночей подряд пытался повеситься, тем самым, я подозреваю, выказывая соболезнование – пока суровая Силохина не уложила его на несколько дней в больницу, для успокоения.
Приходили люди, знакомые и незнакомые, плакали вместе с Аристовыми – Инесса была слишком заметна и известна в Тишинске, чтобы ее смерть прошла мимо горожан...
Я же думала только об одном – как такое могло случиться?..
Конечно, всем уже была известна картина происшествия – все осуждали Люсинду (о Виргинии как-то особенно не вспоминали, и причиной тому, вероятно, были патриархальные настроения в городе – в таком вопросе всегда виновата женщина, тем более что с Виргиния и спрос был невелик, холостой мужчина, волен делать что заблагорассудится), а мужа ее, Потапова, искала милиция.
Портрет мрачного Минотавра висел в центре города на стенде «Их разыскивает милиция», рядом с некими Жорой Костантинопольским, бритым и низколобым, ограбившим в прошлом году инкассатора, и брачным аферистом Романом Викентьевичем Голубкиным, на которого имели зуб аж пять тишинских матрон, обманутых и разгневанных. Где скрывался Миша Потапов, не знала даже Люсинда – вся улица была свидетельницей того, как она каждым вечером устраивала на крыльце плач Ярославны. Она раскаивалась, жалела о том, что явилась косвенной погубительницей своего мужа, похоже, мечты об Америке уже не занимали ее белокурую головку.
– Да где ж ты, мой родной-любимый, на кого ты меня покинул... – заводила она одну и ту же песню, оплакивая Потапова словно мертвого, и на эту песнь неизменно выскакивал Глеб, злой как черт.
– Заткнись, толстая дура! – орал он таким страшным голосом, что у всех сердце замирало, а Любовь Павловна с мужем и тетей Зиной затаскивали его обратно в дом, где он продолжал бушевать. Глеб не мог смириться со смертью матери, он тоже не понимал – как же такое могло случиться?
Убийца, конечно, был не вполне убийцей, и задавил он Инессу не нарочно – ураган и душевное смятение заставили его потерять голову, он ничего не замечал тогда, но оттого его вина не была меньше.
Во-первых, мы с Инессой в ту злополучную ночь совершенно напрасно поторопились – стоило постоять несколько минут с Люсиндой, подождать, пока Потапов проедет мимо в поисках Виргиния.
Во-вторых, мы могли с Инессой не идти через калитку, а вернуться назад тем же путем, через дыру в заборе Потаповых.
В-третьих, этот чертов ураган.
В-четвертых, если б Инесса не вышла тогда на балкон, чтобы покурить – ах, теперь я знаю о вреде курения все! – мы бы ни о чем не узнали и никуда бы не побежали, а тихо легли бы спать.
В-пятых, а зачем нам вообще понадобилось спасать Люсинду?..
Были тысяча причин, которые могли предотвратить смерть моей любимой подруги, но почему-то все произошло именно так – глупо и нелепо. Зачем, черт возьми, нам понадобилось в ночь и бурю бежать к чужому дому, чтобы предупредить дурака Виргиния и глупую Люсинду? Чтобы маленькая девочка не увидела, как отец на ее глазах убивает мать? Чтобы маленькая девочка не увидела... А если бы Люсинда не вылечилась от бесплодия после неудачного аборта и никакой Милки не было?
Эти мысли роем кружились у меня в голове, и мысленно я уже видела спасение Инессы, но, увы, прошлого не вернешь. Она умерла навсегда.
...Этот день был солнечный и теплый, и ничто в городе не напоминало о прошедшей недавно буре. Про такие ласковые, не изнуряющие жарой летние дни моя тетушка говорила – как будто боженька спустился на землю.
Но сейчас было не до метафорических изысков, да и погода не имела никакого значения.
– Уже первый час, – сказала тетушка. – Пора.
Я надела темное платье и покрыла голову черным платком. В доме было тихо – остальные уехали еще с утра в морг, даже Клавдия Степановна ушла, утащив за собой своего беспутного и пьяного супруга.
– Как ты? – робко спросила тетушка. Она, конечно, тоже переживала из-за смерти Инессы, но никак не ожидала, что моя скорбь может достигнуть таких размеров.
– Уже ничего.
Похороны своей лучшей подруги я пропустить не могла.
Мы оказались на кладбище как раз вовремя, в тот момент, когда автобус с гробом приехал после отпевания.
Огромная толпа теснилась на узких аллеях кладбища, рядом тарахтел экскаватор, разгребая землю, невнятно и с воодушевлением играл духовой оркестр. Это были обычные, провинциальные похороны, и в первый момент я даже не поняла, зачем я здесь. «Ах да, Инесса умерла...»
Мы протиснулись сквозь толпу и оказались рядом с Аристовыми.
– Зиночка! – всхлипнула Любовь Павловна.
– Любочка! – Моя тетя бросилась ей на шею.
Чуть поодаль стояли Борис и Глеб, в черных костюмах, такие красивые и мрачные, что все смотрели только на них. Я огляделась и увидела в толпе много знакомых лиц – весь Дом моды с моделями, одетыми будто в интернате в эти маленькие черные платья, которые годились как для торжественных вечеров, так и для похорон – слава Коко Шанель! Во главе отряда моделей был Рафик Буранов, с нарисованной на щеке слезой, – немного театрально, но все искупалось его действительно убитым видом, редакционные тетеньки, тоже под предводительством главного редактора «Тишинских ведомостей», были соседи и знакомые, была Поля Полетова, ее бывший муж Баринов, мужчина демонического вида, пришел библиотекарь Марк и еще множество каких-то людей, наверное, даже случайных, ибо в провинции и похороны являются неким театральным действом.