Я стояла посреди ночного городка, теплый ветерок обвевал меня, но я вся дрожала как в лихорадке, вытаращив глаза в темноту, – так ясно видела теперь все!
Виргиний, разумеется, обманул меня. Адрес наверняка ложный.
Бедные Борис и Глеб...
Я ничего им не скажу, они никогда не узнают, чтопотеряли. Впрочем, полтора миллиона долларов – это такая ерунда, если б за эти деньги можно было вернуть их мать... И хорошо, если адрес ложный, – им не придется общаться с подлецом и негодяем Ником. И Ник никогда не узнает, что Борис и Глеб... впрочем, это тоже не имеет никакого значения – даже если б Ник знал о своем родстве с мальчиками, даже если бы знал, что мальчики имеют больше прав на сокровище рода Ивашовых, то ничего бы не изменилось. Он все равно украл бы котенка Челлини.
– Инесса! – позвала я, но никто не отозвался, только пронзительно стрекотали сверчки.
Мне было жаль ее, бесконечно жаль – проще удавиться, чем испытывать такую нестерпимую жалость. Ее обманули... Может быть, даже лучше, что Инесса умерла, – она ведь не узнала, какее обманули.
Что-то странное творилось со мной. Я опять куда-то пошла, тихо ступая по разбитому асфальту, едва освещенному скудным уличным светом, – но путь мой лежал не к дому. Не к моему дому.
В начале улицы Паши Ангелиной стоял совсем другой дом, за черным забором.
Ладонью я провела по шершавым доскам и ощупью нашла калитку. Легко открыла щеколду. Собак во дворе не было, я это знала, только где-то рядом, в сарае, дребезжащим голоском заблеяла коза и тут же замолчала.
В окнах горел свет – в одном вдова Чернова при тусклом свете настольной лампы вязала какую-то декадентскую черную шаль, а в другом, на противоположном конце дома, я увидела Вадима Петровича. Он полулежал на кровати и читал какую-то книгу.
«Надеюсь, это не «Лолита» Набокова...» – усмехнулась я и кончиками пальцев, едва слышно, ударила по стеклу.
Он вздрогнул и выронил книгу. В один прыжок Вадим Петрович подскочил к окну, и лицо у него было такое, точно он знал, кто к нему пришел.
– Оля! – шепотом позвал он, разводя рамы в разные стороны. – Это ты?..
Он увидел меня и ничуть не удивился.
– Это ты...
– Откуда вы знали? – строго спросила я.
– Знал...
Он протянул мне руки, и я довольно неуклюже вскочила в комнату, тут же представив, как на моем месте то же самое сделала бы Инесса, – легко и изящно. «Лучше бы я умерла вместо нее!» – опять подумала я.
– Я так рад, что ты пришла. – Он заметался по комнате, не зная, куда меня посадить. – Я заходил к тебе – твоя тетя говорила?
– Говорила. У вас было какое-то дело ко мне?
– Да. Дело? Нет, ничего особенного...
Я села на его кровать, застеленную лоскутным одеялом, – вероятно, тоже творчество вдовы Черновой.
– Как вам здесь живется? – спросила я, оглядывая потемневшие от времени деревянные стены – из щелей торчала пакля, мебель была тоже старой и темной, но эта робкая, провинциальная бедность придавала странный уют комнате.
– Неплохо, хотя и скучновато... хозяйка все время козьим молоком угощает.
– Козье молоко очень полезное.
Он сидел на стуле рядом со мной, и кусал губы, и тосковал. «Что же мне делать с ним?» – растерялась я.
– Я пришла к вам... – тщательно подбирая слова, начала я. – Я пришла к вам затем, чтобы...
– Да-да, я весь внимание! – торопливым шепотом воскликнул Вадим Петрович, покачнувшись в мою сторону.
– Вы сидите, сидите... Я пришла к вам для того... Вы помните Инессу?
– Помню ли я твою подругу? Очень хорошо помню, ее безвременная кончина до сих пор меня...
– О, пожалуйста, это все лишнее, – перебила его я. – И вы меня не утешайте – это совершенно бесполезно, меня невозможно утешить. Однажды мы с ней говорили о вас. И она сказала одну фразу.
Я замолчала надолго.
– Какую же фразу? – наконец спросил он печально.
– Что мы должны закончить одно дело. Я и вы.
Я опять замолчала.
– Кажется, я не вполне... Если это то, о чем я думаю...
– Вы меня до сих пор любите? – сурово спросила я.
Он вздрогнул.
– Ну так что же вы молчите? Уже разлюбили?
– Как такое возможно... я тебя очень люблю. Вообще, если быть точным, я только тебя и люблю.
– Тогда вы, Вадим Петрович, не должны были забыть, в какой момент нас прервали.
Я вспомнила перевернутое лицо своей мамы, но тут же отогнала от себя это видение – какой смысл? Все равно уже ничего нельзя исправить, надо пройти путь до конца.
– Вспомнили? Я сидела, вы подошли, встали передо мной на колени...
Я протянула руку и стащила его со стула – он совершенно не сопротивлялся, упал безвольно передо мной на колени, его рот кривился то ли от улыбки, то ли от сдерживаемого плача.
– Я помню, – задыхаясь, сказал он и отвел полу моего голубого платья в сторону. – Я помню...
Я зажмурилась изо всех сил и приказала себе не сопротивляться. Я почувствовала его теплое дыхание на своей коже, потом он медленно провел языком от колена до середины бедра – по невидимому старому шраму. Я едва не закричала, потом представила, с каким лицом к нам ворвется вдова Чернова и что она скажет... Он замер, и на моей ноге осталось знакомое ощущение прохлады, как будто по мне провели листком мяты, потом этот прохладный жгучий след вдруг расползся по всему моему телу, остановился где-то внутри живота и затрепетал, завибрировал – так змея, покачиваясь, замирает перед своей жертвой, готовясь к смертельному укусу.
– Что же вы? – с ужасом спросила я, ловя пустоту перед собой. – Где же вы?..
Я открыла глаза и обнаружила, что Вадим Петрович преспокойно сидит передо мной, сложив руки, и в ближайшее время никаких действий предпринимать не собирается.
– Это все, – спокойно сказал он. – Больше я ничего не хотел тогда делать.
Не могу передать, как я рассердилась!
– Ой ли? – язвительно сказала я.
– Что?
– И вы хотите, чтобы я поверила... – Я буквально задыхалась от возмущения. – Что вы тогда, старый сатир... – Новая мысль вдруг озарила меня. – Нет, я понимаю – тогда вы еще были относительно молоды и вполне дееспособны, не то что теперь... и интерес у вас к молоденьким девочкам, а не к...
Я запнулась, затрудняясь классифицировать свой возрастной ценз. С женщинами прямо противоположная история, чем с антиквариатом...
– Все не так, – с неожиданным упрямством заявил он. – Типично женское желание извратить все, переврать...
– Женское? – возмутилась я. – Что вы понимаете в женщинах, липкий сластолюбец, вы, любитель нимфеток? О, я понимаю, я стала вам неинтересна – возраст уже не тот, где мои четырнадцать лет...
– Да что ж ты говоришь такое? – рассердился он и забегал по комнате, размахивая руками. – Как можно вообще такое... Все было не так, все – не так!
– Не орите! – огрызнулась я. – Хозяйка услышит.
– Да плевать мне... – Он остановился. – Оля, позволь рассказать, как все было по-настоящему.
– Очень интересно! – язвительно бросила я. – Что ж, валяйте, до рассвета еще есть время. Так что вы мне собираетесь...
– Погоди, не торопи меня. Я по порядку... Я тогда не собирался ничего делать!
Я сделала вид, что мне чрезвычайно смешно.
– Но это правда! Я не собирался ничего делать! У меня уже тогда был план – я дожидаюсь твоего совершеннолетия, никак и ничем не выдавая своих чувств, а потом говорю с тобой. К тому времени все стало бы ясно...
– А та, другая женщина, которая была рядом с вами? – Я вспомнила о маме и уже не смогла сдержать своих слез. – Что вы собирались сделать с ней?
– Ничего... Да, я подлец, я негодяй, надо было сразу уйти от вас, как только я понял, что люблю тебя, но мы бы тогда не смогли больше видеться – и это держало меня. Впрочем, я уже был близок к тому, чтобы уйти, – со дня на день, я не хотел обманывать...
– Не произносите ее имени! – топнула я ногой, заливаясь новым потоком слез. – Нахальство какое...
– ...а тот день – ты, наверное, хочешь спросить про тот день, почему все так произошло, почему я не стал дожидаться твоего совершеннолетия...
– Оч-чень любопытно!
– Так вот... именно в тот день я собирался уйти от вас. Я поцеловал тебя...
– «Поцеловал»! – скривилась я.
– ...и хотел уже отойти, уйти... я ничего не собирался больше делать! В эти доли секунды, когда лежал у твоих ног, я понял окончательно – сейчас встану и уйду и буду ее ждать (тебя то есть), сколько понадобиться. И тут вошла она...
– Не произносите ее имени!
– Вошла она, и ничего уже нельзя было исправить. Все так глупо, нелепо...
– Ах, ах, ах!
– Ты мне не веришь, но это правда. Ты встречалась с этим мальчиком, Павликом, и только слепой не увидел бы того, к чему приведут ваши отношения. Ты вела себя как женщина, как взрослая нахальная женщина, как кошка, ты сама не осознавала того...
– Да, и вы решили сделать это за Павлика! Бесподобно!
– Я тебя люблю, – упрямо произнес он. – Если б это было извращение, то я бегал бы сейчас за молоденькими девочками, но для меня существуешь только ты. Где бы я ни был, где-нибудь в толпе... глаза ищут только тебя. Когда вижу тебя, я успокаиваюсь. Какая разница, сколько тебе лет, есть у тебя морщины или нет, что на тебе надето, как ты выглядишь... ты мне всегда нравишься, нестерпимо нравишься, я хочу смотреть на тебя вечно...
– И не насытится око зрением... – пробормотала я уныло.
– Ну почему ты мне не веришь!
– Потому что это все слова. Знаете что, Вадим Петрович? Я не хочу отступать от задуманного... это акт милосердия. Я простила вас... вы слышите – я прощаю вас. Мне надо забыть прошлое, и вам тоже надо его забыть, вам надо избавиться от наваждения, понять, что я не Синяя птица, за которой надо гоняться всю жизнь. Поэтому надо закончить начатое.
Я протянула к нему руку, но он стоял посреди комнаты с вытаращенными глазами и не двигался с места.
– Что же вы? – смиренно спросила я. – Я прошу вас.