Алене стало чуть легче на душе, когда она вышла из церкви на площадь Нестерова, обернулась и прощально перекрестилась на купол. Конечно, следовало вздохнуть с облегчением прежде всего оттого, что люди, пытавшиеся предать ее такой страшной смерти, сами получили свое… «Поднявший меч от меча и погибнет», «не рой другому яму, сам в нее попадешь» и все такое… Но странным образом успокаивало также и то, что она с поставленными свечками как бы примирилась с душами убитых убийц.
Но кто ж убил-то их, Господи?
Конечно, для нее это был самый главный вопрос. И, конечно, сегодня следовало свечки не только за упокой ставить, а также и во здравие: во здравие того неизвестного, который спас ей жизнь.
Жаль, что она никогда и никаким образом этого не узнает. А впрочем, почему? Может быть, когда-нибудь товарищ Муравьев и иже с ним все-таки выйдут на след убийцы Павла и Ашота. Им и окажется тот человек, во имя которого Алена Дмитриева отныне будет возносить благодарственные молитвы. Вот только вдруг он какой-нибудь закоренелый злодей, безжалостный и беспощадный убийца, которому две твари пога… ох, извините, о мертвых – или – или… которому, значит, Павел и Ашот просто-напросто где-то в чем-то дорогу перешли?
Но ведь, получается, не столь он уж и безжалостный, тот неизвестный человек, если позаботился спасти погибающую женщину!
И опять вопрос: случайно ли это произошло? Или именно спасение Алены Дмитриевой было целью неизвестного?
Наша писательница тряхнула головой. Да больно уж ты кому-то нужна – спасать тебя, да еще время терять, чтобы машину из Стригина на Щелковский хутор перегонять! До него ж километров двадцать, а то и тридцать.
Ладно, может быть, когда-нибудь она и в самом деле узнает правду. Будет периодически спрашивать у Льва Ивановича, как там обстоят дела с раскрытием убийства Павла и Ашота. Интерес вполне объясним – ведь они как-никак ее «крестники». Рано или поздно Муравьев ей все расскажет. Конечно, нужно с ним предварительно помириться, как-то умаслить его, и лучшим способом примирения будет, конечно, если она снимет-таки проблемы его, муравьевского, бывшего однокашника Алексея Стахеева. Вот на чем сейчас Алене и надо сконцентрироваться. Тем паче что уже более чем лихо похвасталась перед Алексеем, мол, она такая умная и ловкая, что «одним махом семерых побивахом» и видит уже свет в конце тоннеля. Между тем воз и ныне там, а тоннель, кажется, стал еще длиннее.
Ох, Боже мой, как-то много вопросов обрушилось на Алену за последние два дня. Да неужели только два дня прошло?! Да, чрезмерно много обрушилось, ее бедная голова со всеми вопросами просто не справляется. И чем старательней она пытается найти ответы, тем больше новых проблем появляется. Да их уже целый ворох, они скоро просто-напросто погребут Алену под собой! Надо бы сесть и записать все вопросы по порядку, что ли. Вообще как-то систематизировать происходящее.
А может, взять и плюнуть на все?
Здравая мысль.
Вот так взять и плюнуть на безумные шаманские пляски вокруг картины Васнецова. На проблемы Алексея Стахеева и его игры с женщинами, на его чокнутую дочь и его болезнь…
Ой, его болезнь!
Ну да! Ведь если на самом деле имеет место быть некая взаимосвязь «картина – безумие – лимфаденит», то и Алексей болен тем же, чем были больны Сева Лысаковский и Майя Климова, чем больна теперь Тамара Юрьевна Семенова. У него тоже воспаление лимфатических узлов… как их там… надчревных, кажется. Воспаление, вызванное накоплением меди в организме и пагубным влиянием на мозг, на сознание, воспаление, вызывающее помрачение рассудка, склонность к суициду и желание непременно уничтожить какую-то картину в художественном музее, предположительно «Ковер-самолет» Васнецова.
Но почему именно эту картину?
Почему вообще – картину?
Почему все зациклены на музее?
Стоп.
Невозможно так метаться туда-сюда, тонуть в вопросах, как в болоте. Они все цепляются один за другой, они сплетаются, путаются, как нитки разных клубков, лежащих в одной корзинке. Но в любой бессмыслице есть какой-то смысл, и даже из самого запутанного лабиринта всегда найдется выход. Нужно только подумать, подумать и сопоставить…
Алене всегда лучше думалось, когда в руках у нее были ручка и блокнот, когда она могла не просто отвлеченно размышлять, а записывать свои вопросы и ответы на них. Именно поэтому она всегда сначала прописывала в тетрадках все основные сюжетные ходы своих романов, все возникающие в них интриги и загадки. Вот и сейчас – можно представить, что она имеет дело не с реальными людьми, а с вымышленными героями. Тогда будет легче абстрагироваться от «нравится – не нравится», «жалко – не жалко». Легче будет размышлять хладнокровно, отвлеченно, не теряя головы и не надрывая сердца!
Она подошла к ближайшей скамейке и села на нее, торопливо нашаривая в сумке свои непременные орудия производства и невидящими глазами окидывая маленькую прелестную площадь, окруженную старыми липами. В центре площади, обращенный лицом к Волге, стоял памятник летчику Петру Нестерову – тому самому, который давным-давно, аж в 1913 году, сделал на своем «Ньюпоре» знаменитую «мертвую петлю», позже названную петлей Нестерова. Памятник был чудный, Алене он очень нравился и всегда казался почти живым, одушевленным, однако сейчас она словно бы не видела ни его, ни студентов, пьющих пиво неподалеку, на лавочке, ни хорошенькую мамочку, играющую в мяч с малышом, ни женщину с огромной, редкостно уродливой черной собакой, ни целующуюся парочку. Ничего она не видела и не замечала, ничто для нее не существовало, кроме клубящейся в голове суматохи, в которой она пыталась найти хоть одну светлую тропинку.
Наконец Алена сняла с ручки колпачок, раскрыла блокнот и написала вверху чистой страницы:
«Что происходит?»
Подчеркнула свой вопрос, подумала – и застрочила пером по бумаге:
«1. Несколько человек периодически бывают обуреваемы приступами внезапного желания уничтожить некую картину, находящуюся в Нижегородском художественном музее. Это Алексей Стахеев, Майя Климова, Тамара Семенова и, предположительно, Сева Лысаковский. Можно допустить, что Сева покончил с собой в припадке такого неконтролируемого разрушительного позыва, предпочел смерть тому, чтобы нанести вред музею, который был для него святыней. Кстати, Майя тоже готова была покончить с собой, только чтобы не кинуться в музей. Алексей с собой кончать не пытался, но умолял ни в коем случае его не пускать.
Строго говоря, неизвестно, хотела ли Тамара Семенова уничтожить именно картину, но факт есть факт: она умоляла держать ее и не пускать в музей, что вполне вписывается в симптомы, наблюдаемые у Алексея и Майи.
Как это уточнить? Как выяснить, почему именно покончил с собой Сева Лысаковский?»
Алена подчеркнула и эти два вопроса, а затем продолжила писать, иногда подчеркивая то или другое предложение:
«2. Скорее всего, картина, из-за которой они так страдают, – «Ковер-самолет» В.М. Васнецова. Доводы «за»: Алексей в полубреду вспоминал сов, летящих в высоте, в тумане. Майя во время приступа боялась попасть в музей и уничтожить какой-то «самолет» (!), а выйдя из больницы, стояла перед этой картиной со странным выражением лица.
Если Тамара все же хотела уничтожить картину, не упоминала ли она, конкретно какую?
3. Жена Алексея, Лариса Стахеева, работала ранее в музее и была дружна с Майей. Лариса внезапно увлеклась русской стариной, славянским язычеством. Рисунки на изнанке ковра-самолета свидетельствуют о том, что Васнецов был хорошо знаком со славянской обрядовой символикой.
Есть ли в музее еще какие-то работы, которые могли вызвать у нее интерес к славянскому язычеству?
4. Лариса Стахеева погибла трагически и нелепо. Соседка уверена, что она убита Алексеем из ревности, потому что у нее был любовник (некто Аверьянов?) и Алексей мог про это узнать. Однако у Алексея имеется алиби на время смерти Ларисы. Алиби подтверждает его любовница Юля, хотя Алексей скрывает, что был у нее, а уверяет, будто встречался с какой-то неведомой женщиной, ныне уехавшей в Питер.
Знает ли кто-нибудь хоть что-то о ней, хотя бы имя? Как выяснить, что за любовник был у Ларисы?
5. Алексей говорил, что познакомился с Юлей уже после смерти Ларисы, то есть в ближайшие полтора года (якобы она была подругой Галины).
Иван вспоминал, что Алексей познакомился с Юлей в новогоднюю ночь, когда они вместе стояли над трупом покончившего с собой Севы Лысаковского.
Галина уверяла, что связь Алексея и Юли началась еще при жизни ее матери, три года назад.
Как и когда начались их отношения, как они познакомились?
6. У Алексея в мобильном телефоне в особом, отдельном списке значатся имена Тамары (если ТЮС – это все-таки Тамара), Майи (если М.К. – это Майя Климова), Севы (если Сева – это Лысаковский), Юли – если это та самая Юля. Об Л. ничего не известно.
Но, может быть, Юля из записной книжки – это вовсе не Юля-любовница, а, возможно, тоже сотрудница музея? И кто такая Л.? Может быть, имеется в виду всего лишь Лариса и эта записная книжка составлена еще при жизни жены Алексея?
Есть ли в музее сотрудница (сотрудник), у которого имя или фамилия начинаются на Л.? Думаю, таковых огромное количество…
По какому принципу создан телефонный список Стахеева? Или это случайно составленный перечень имен? Имеет ли он какое-то отношение к общей схеме: картина – болезнь – сумасшествие – стремление к самоубийству?
7. Когда Сева покончил с собой, его нашел Алексей.
Почему Алексей никому не сказал о случившемся? Потому ли, что не знал, кто такой Сева? Или на то была другая причина?
8. Предположительно, по ряду симптомов, картина безумия и болезни Алексея, Майи и, скорее всего, Севы с Тамарой может напоминать картину поведения отравленных сотрудников предприятия «Химфарм-НН».
Сохранилось ли где-то то лекарство или все его запасы были уничтожены?