Сердце Ллойда забилось с новой силой. Звонивший сообщил, что Тина выехала с ним, Джимми и своей матерью к городу. Но когда до города оставалось не более двух миль, появились сильные заносы, мотор заглох, и они не могут дальше двигаться.
Ллойд понял также, что мужчина по имени Джоуи нашел у края дороги телефон сервисной службы и таким образом сумел дозвониться.
Через минуту голос его пропал…
Но Ллойду было плевать. Сейчас он думал только о замерзающей семье, замурованной стихией в остывающем «Опеле» посреди безжизненной трассы.
Они были еще живы! И в какой-то мере это было хуже всего, потому что он уже похоронил их, а теперь должен был совершить в собственном сознании чудо воскрешения.
«Лузи!» – хотел позвать он, но не смог. Однако собака стала воспринимать его желания телепатически. И вскоре Ллойд вместе с мастино вышел на улицу. Где царил настоящий ледяной ад!
Там, на центральном бульваре, он увидел бродившие тени – замотанные во всевозможное тряпье с ног до головы жители ожидали прибытие машин федеральной службы.
Если бы Ллойд продолжал оставаться в неведении и продолжал думать, что Тина и малыш обречены, он стал бы одной из этих теней. Но безумная надежда гнала его к стоянке строительной техники, о которой он подумал именно в тот момент, когда в последний раз шагнул за порог своего жилища.
15.20
Он выбрал карьерный грейдер «Катерпиллер», кабина которого не гарантировала защиты от холода, но была достаточно просторной, а бензобаки имели автоматический подогрев. Об этом Ллойд знал еще с той поры своей жизни, которую именовал гордо «большой депрессией» – она включала в себя такие интереснейшие занятия, как переноску пианино, доставку газет… Также Ллойду пришлось побыть собачьей нянькой, продавцом в супермаркете и даже механиком гаража дорожных машин.
«Почему я не подумал об этом сразу?» – грызла Ллойда навязчивая мысль в то время, когда он, прогрев дизель, рывками поднимал нож грейдера на пять дюймов, чтоб расчищать себе путь.
Спустя пять минут «Катерпиллер», набирая скорость до доступных ему пятнадцати миль в час, пополз к выезду из города. Ллойд дергал рычаги обмороженными руками.
15.50
Он добрался до места через полчаса.
За придорожным кюветом, доверху засыпанным льдом, в свете прожекторов грейдера виднелся столбик телефона сервисной службы. В пяти шагах от него находился смерзшийся серый холмик, в который превратился мужчина по имени Джоуи.
«Опель» был забросан льдом по самую крышу. Когда Ллойд пробрался в салон, то смог лишь потрогать смерзшиеся ледяные глыбы – жену, тещу и сына… Осознав, наконец, свою потерю, Ллойд апатично сел на мраморные ноги Тины и погладил лицо Джимми, который в последний момент своей жизни почему-то улыбался.
Пока он вставал, прошло целых десять минут, каждая из которых показалась ему вечностью. С трудом доковыляв до грейдера, Маккалкин увидел, что глаза Лузи превратились в два жемчужных кристаллика, которые обязательно бы смогли сверкать в солнечном свете.
Но солнца не было. Ведь оно тоже замерзло и исчезло. Свод неба продолжал крошиться темными кусками льда, а за тысячи миль от этого места космическое дыхание навеки стирало город за городом – всю цивилизацию теплокровной планеты.
Язык Лузи, палкой торчащий из раскрытой пасти, был похож на кусок мороженой говядины в супермаркете. При любых других обстоятельствах Ллойда обязательно бы стошнило. Но не сейчас.
Сейчас у него имелись проблемы посерьезней…
16.10
Руки не повиновались, а ноги едва смогли затащить тело Ллойда в кабину. Но сил завести мотор уже не было…
16.10 (в другом месте)
Обещанная эвакуационная колонна так и не вышла подбирать людей, которые теперь быстро-быстро превращались в мертвецов на улицах Кинг-Сити под абсолютно черным уже сводом неба, погребающим тела разбитой на осколки атмосферой.
16.15
Уже засыпая, Ллойд почувствовал тепло.
Оно росло… Ширилось. Обжигало лицо и грудь. Неожиданно появившиеся мягкие речные волны качали и убаюкивали сознание.
Вот только меховую куртку почему-то было очень тяжело снять…
А река уносила его всё дальше и дальше, на ее берегах стояли миллионы людей, а среди них, конечно же, Тина, миссис Рэйчел и Джимми, который улыбался совсем как в том кошмарном сне, который когда-то снился Ллойду. Жуткий ужас про то, что все замерзли…
«Плыви, папа!» – услышал он голос сына. И все, стоящие на берегу реки, заулыбались, заметив Ллойда.
16.20
Всё дальше и дальше. От холода и непогоды. К покою и вечности…
В теплой бесцветной и невесомой воде отражалась луна, а контуры берегов были раскрашены игривыми радугами…
Сзади слышалось тихое повизгивание, – Лузи плыла, неуклюже перебирая лапами под прозрачными волнами. А догнав Ллойда, она стала облизывать его руки, отчего стало еще теплее…
«Плыви, папа!» – Взмах. Еще взмах. И еще… и еще… и еще…
Максим ДубровинСмерть Птицы
Слово автора:
Больше десяти лет назад я впервые услышал свой рассказ. Это была запись «Модели для сборки» на радио «Энергия» – не «Смерть Птицы», но тоже хороший рассказ. Ощущения непередаваемые и волнующие для любого автора, но тогда я еще не понимал, как мне повезло. С тех пор я прослушал много аудиокниг, в том числе и своих, и давно убедился: единицы чтецов способны состязаться с Владом Коппом в артистизме и выразительности исполнения.
Дай бог здоровья проекту и его бессменному чтецу. Даешь еще больше Модели для Сборки!
Под землей тихо и спокойно. Тепло, сыро и темно. Под землей черви, медведки, сороконожки, мокрицы, муравьиная королева, жабьи норы и кроты. Узловатые, как будто искрученные артритом корни с тонкими бледными кончиками, природные камни там и сям, человечьи скелеты в обнимку со смертельными тайнами и зарочными кладами. Ниже – черный горючий камень и бурая жирная нефть, почитаемая темными народами за кровь Земли; реки, текущие с ленивой медлительностью неизбежной смерти, – у них нет берегов, нет начала и конца, и они полны черного песка; подземные горы, растущие к поверхности, словно новые зубы на смену отжившим и стертым о тучи и небо. Под ними – могилы старых богов, имен которых не помнят даже они сами, и пространства, принадлежащие сущностям, вовсе не имеющим имен. Еще ниже беззвучно бурлит сферическое море жидкого огня. У этого моря нет дна, но есть центр. Там, в раскаленной пульпе планеты, неизменная миллиарды лет, безразличная к жизни, смерти и времени, пребывает, не ведая снов и не зная горя, крупица космической пыли. Соринка, вокруг которой выросла жемчужина Земли.
Так – под землей.
На земле убивали Птицу.
У красноармейца Алексея Птицы в деревне под Рязанью осталась мать. И вдовая сестра Мотря с малышом. И брат, и дядькина семья, и дед с бабкой. Лютая смерть попыталась обойти Птицу и прорваться к его родным, чтобы навсегда разлучить их. Но красноармеец не хотел разлуки. Поэтому Алексей Птица бросился к амбразуре дота и закрыл ее своим молодым телом. Немецкие пули с яростью били его в грудь, и ему казалось, что это не пули, а тяжкий железный молот вступил с ним в борьбу. Первым же ударом молота его едва не отбросило от амбразуры, и Птица схватился крепкими руками за случайные арматурины по бокам от дыры. Держась за них, он прижался еще крепче со всей отчаянной силой, проснувшейся сегодня в нем. Снова и снова крушил невидимый немецкий пулеметчик своим молотом тело Птицы, но уже не сдвинуть было солдата с его нового поста. Птица не боялся этих ударов, он улыбался серому шершавому бетону перед лицом, потому что чувствовал – удары становятся слабей, видно, выдохлась злая фашистская сила в войне с русским солдатом. Он не знал, что вражеский молот проделал в его крестьянском теле большую красную дыру, и оттого он не ощущает прежней силы ударов. Кровь текла по груди, по животу и по ногам, и лилась прямо на лицо вражескому молотобойцу, застя взор. Боли совсем не было, это чувство Птица потерял где-то в войне. Ум Птицы оставался сейчас живым, хотя крови в его голове было уже совсем мало, и Птица радовался, что может помочь товарищам своим ловким поступком. Он представлял молотобойца внизу, его жестокое лицо, исступленные глаза, ищущие наших солдатов и не могущие разглядеть их за телом находчивого красноармейца. От радости Птица заплакал, прижавшись щекой к бетону. Левым глазом он видел кусок бело-серого неба с маленькими черными облачками разрывов, а ниже – бегущих по полю бойцов из своего батальона. А правый глаз был так близко к бетону, что ничего не видел, кроме маленькой щербинки от неметкой русской пули. От слез Птица слабел, но слабел и молотобоец – удары его стали совсем легкими. Слабость Птицы была нежной и теплой, а слабость врага – испуганной и жалкой. Руки бойца всё еще держались за арматуру, но в этом уже не было нужды: пули пролетали сквозь него, не встречая препоны. Наконец тело Птицы разучилось жить, и он умер.
Страх смерти много сильнее самой смерти. Птица незаметно, в пылу войны, одолел страх, и теперь смерть ему была неопасна и безразлична.
Первым делом он проверил дот. Заглянул в отверстие, из которого торчал ствол пулеметной машины и увидел мертвого фашиста. Враг лежал на земляном полу, раскинув руки. Осколком мины ему порвало лицо, из кровавой мешанины торчал клок усов. На правой руке у фашиста было золотое кольцо. Птица не захотел тратить свою жалость на врага и стал смотреть дальше. Патронов к пулемету не осталось, а ничего из оружия Птица больше не нашел. Он обыскал фашиста, забрал зажигалку и флягу с водой. Больше делать тут было нечего, и красноармеец пошел к своим.
Дыру в груди он попытался запахнуть гимнастеркой, но не вышло, она тоже прохудилась от пуль. Кровь запеклась и почернела. Ветер дул сквозь бойца, превращаясь в его теле в тихий печальный свист. Птица шел вслед за солнцем, и ему было грустно. Он думал, как же теперь он будет воевать, выдадут ли оружие взамен утерянного, определят ли паек? Еще он думал, что рано умер и теперь не сможет вернуться к родным, не сможет жениться, родить детей, построить своими руками будущее своей страны. Все-таки смерть обманула его и разлучила с теми, кто был дорог его простой душе.