А потом Инна споткнулась и, падая, поняла, что теперь они точно кинутся на нее…
– Вставай, – сказал Генрих, протягивая Инне крепкую длиннопалую ладонь.
Его пальцы были прохладными и сухими. Как змеиная кожа. Глаза смотрели насмешливо.
«Он это специально, – поняла Инна. – Мог ведь и не дожидаться, пока я упаду. С его-то реакцией».
Она вспомнила, как заботливо подхватил ее на лестнице маленький безымянный спаситель…
Инна поднялась, высвободила ладонь из руки Генриха, машинально вытерла ее о платье. Отчим усмехнулся.
Обернулся к оборотням, которые неуверенно топтались в нескольких шагах. Бросил коротко и презрительно:
– Кыш.
Оборотни попятились. Один заворчал было, но потом замолк, и они ушли в темноту, один за другим, горбясь и прихрамывая. Похожие больше не на зверей, а увечных, искалеченных людей…
– Они могли меня убить?
– Глупости, – презрительно поморщился Генрих. – Это просто игра. Нужно им так по-идиотски нарушать закон.
Инна вспомнила вой и крики на той улице, куда увел оборотней безымянный спаситель, и, кажется, впервые в жизни усомнилась в том, что Генрих знает всё…
– Возьми, – мама положила перед Инной листок бумаги.
– Что? Разрешение на инициацию? – удивилась Инна. – Ты ведь не хотела…
Мама покачала головой. Села напротив, устало прислонилась виском к стене. Измученное лицо, покрасневшие глаза, седая прядка, выпавшая из косы.
«Это из-за меня, – с раскаянием подумала Инна. – Я ненавидела Генриха за то, что он… А вчера сама сделала это с ней. Необязательно быть вампиром, чтобы…»
– Ты выросла, – сказала мама. – Мне бы хотелось, чтоб ты всегда оставалась маленькой девочкой. Но это невозможно.
– Мам, прости…
– Будет лучше, если ты сама разберешься, что к чему. Если сама выберешь… Пообещай мне только одно.
– Да?
– Я буду ждать, когда ты выйдешь… оттуда. Если тебе будет казаться, что-то непонятно или неправильно, ты подойдешь и спросишь у меня. Они будут предлагать тебе штатного психолога, но сначала ты подойдешь ко мне.
– Хорошо.
– Пообещай.
– Я обещаю. Мам…
Мама с усилием поднялась. Выпрямила узкие плечи. Обернулась возле двери.
– Еще кое-что. Думаю, надо, чтобы ты знала. Ты как-то спросила – зачем я вышла замуж за Генриха.
– И ты ответила…
– Однажды мы втроем оказались на улице, когда наступило время оборотней. Я, ты и твой папа. Твой настоящий папа. Они чуть не убили нас. А Генрих – спас. Меня и тебя. Твой папа погиб.
Мамино лицо было застывшим. Как гипсовая маска.
Инна помолчала. Спросила тихо:
– Ты вышла за него из благодарности?
– Нет.
– Тогда почему…
– Я подумала, что никто так не сможет защитить тебя, как Генрих. Я очень боялась за тебя. Особенно после того случая. Очень…
– Мам, послушай… А Генрих, он мог бы тогда спасти нас троих? И моего папу тоже. Мог бы?
Мама не ответила. Вышла и тихонько прикрыла дверь за собой…
…Мокрые листья скользили под подошвами, расползалась зыбкая дорога из цветных пятен. Призрачная тропа над черной пропастью. Один неверный шаг – и всё рассыплется, разлетится бумажными обрывками…
– Глупости, – сказал Генрих, протягивая Инне руку. – Я проведу. Знаешь, Инна, хоть и говорят про равноправие, но только вампиры могут… И пока мы живем в этом мире и в этой стране, мы всегда будем правы.
Его пальцы были прохладными и сухими. Как змеиная кожа.
– Я могу, как ты? – спросила Инна.
– Да, – ответил он.
Кожа, похожая на змеиную. Взгляд с кровавым отблеском. Власть. Какая угодно. Небрежное «кыш» – и стая оборотней пятится, скуля по-щенячьи. Несколько слов – и новый закон уже принимают в парламенте, и миллионы следят за движением твоих губ на телеэкране. Не зыбкая тропа из цветных листьев над пропастью – сама пропасть, гулкая и черная, в которую восходишь бесконечно, поднимаясь выше и выше над жалкими фигурками остальных… И единственная плата – кровь. Чужая, не твоя. Плата за каждый твой шаг. Кровь, дыхание и жизнь – случайных прохожих, знакомых, друзей и любимых… Тех, кто мог бы стать твоими друзьями и любимыми, если бы ты не забыл, что такое любовь…
Инна попятилась. Вытерла ладонь, касавшуюся руки Генриха, о платье…
…Огненно-алый фейерверк взметнулся, заслонил Генриха и рухнул вниз. Ветер кинулся в ноги соскучившимся псом, толкнулся в колени; услужливо подровнял на аллее ковер из разноцветных листьев.
– Привет, – сказал Сережа.
Махнул рукой – быстро метнулись ловкие пальцы, ухватили из воздуха кленовый резной лист – ярко-желтый, с изумрудными прожилками.
– Привет, – ответила Инна, принимая подарок.
– Ты бы знала, как это здорово! – Сережа обнял Инну, заглянул в лицо. Его улыбка была милой и веселой. – Чуять запахи, вкус. И бежать. Так здорово – бежать. Ветер и небо… Побежали?
Они побежали, рядом, держась за руки и смеясь. Не по призрачной тропе над пропастью – по яркому веселому ковру из цветных листьев. Тысячи новых оттенков. Как будто мир был черно-белым, как в старинных фильмах, а потом стал цветным. Так красиво. Восхитительно вкусно. Как свежеиспеченный яблочный пирог по сравнению с засохшей коркой хлеба…
Инна запнулась. «Ты оставил меня там, на этой улице. Бросил на забаву оборотням», – она хотела сказать это Сереже, но не смогла отличить его от остальных. Потому что вдруг оказалось, что они бегут в стае – сотни веселых ярко-рыжих лисиц. А впереди – добыча. Уродливые, спотыкающиеся двуногие, сладко пахнущие страхом. И так весело смеяться и глотать этот страх, крики, слезы…
Инна остановилась. Рыжая пушистая шкурка таяла клочьями тумана. Инна поежилась, чувствуя себя голой и замерзшей. Те двое, за которыми бежала стая, медленно поднимались с земли. Девушка, очень похожая на Инну, и маленький щуплый мужчина со смешными растрепанными волосами.
Инна шагнула к ним. Оглянулась. Стая смотрела на нее требовательно и недоуменно. Мол, ну что же ты? Наша? Или нет? Они еще улыбались – острозубыми ласковыми улыбками, готовыми в любой момент превратиться в хищные оскалы… Где-то там среди них, наверное, был Сережа. Но сейчас его было не узнать… Инна попятилась.
– Идите! – крикнул мужчина. – Я их отвлеку.
Девушка вцепилась в руку Инны, почти повисла на ней. Пожаловалась тихо:
– А я ведь даже не знаю его имени…
Лисицы взвыли, кидаясь на людей. Девушка, которая только поднялась с земли, закричала от страха.
– Не бойся, – сказала ей Инна. – Сейчас уже не их время.
И спокойно пошла навстречу зверям. Лисицы летели мимо – пушистые хвосты, белые лапки, веселые глаза; струились огненная река, утекала по своей разноцветной дороге…
Девушки пошли, поддерживая друг друга.
Над пропастью, по призрачной тропе, сложенной из осенних листьев…
«Какая она слабая, – удивилась Инна, обнимая своего дрожащего от страха двойника. – Как она раньше была без меня?..»
Мама поднялась Инне навстречу. Напряженно вгляделась в лицо. Потом улыбнулась. Подхватила дочь за локоть, когда та покачнулась.
– Я не понимаю, – пробормотала Инна.
– Пойдем, – мама повела ее к выходу.
Ветра сегодня не было. Парк, наполненный тишиной и солнцем, сиял как драгоценная золотая чаша искусной чеканки. Кленовые листья рисовали причудливый узор на нежно-голубом небе.
– Что, у меня не получилось? – спросила Инна. – Я не прошла инициацию?
– Получилось, – улыбнулась мама. – Ты осталась человеком.
– Так бывает?
– Иногда.
Время от времени с дерева слетал лист – сам по себе, а не сорванный жадной рукой ветра, неторопливо скользил по воздуху, будто выбирая, куда приземлиться – на руку, плечо или под ноги… Разноцветный ковер сегодня не расползался, а весело пружинил. Звал идти дальше и дальше…
– А ты?
– И я, – ответила мама.
Инна сжала плотнее ее локоть, опустила глаза. Ей было стыдно. Всю жизнь она считала маму трусихой, которая так и не решилась на инициацию. На то, чтобы заглянуть в глаза самой себе, понять свою суть и воплотить ее в верном облике. Трусихой, которая живет с вампиром, продавая себя в обмен на спокойную, сытую, защищенную жизнь.
Сколько надо мужества, чтобы остаться человеком рядом с вампиром? Чтобы снова выбрать слабую, уязвимую человеческую жизнь, когда тебе предлагают сотни других жизней – бессмертных, веселых, беззаботных, всесильных…
– Почему ты не говорила? – спросила Инна.
– Хотела, чтобы ты выбрала сама то, что тебе надо. Сама выбрала себя. Понимаешь?
– Да. А почему вообще об этом не говорят?
– Понимаешь… многие считают, что это стыдно. Оставаться человеком. Стыдно и глупо. Говорят, сейчас другое время. Люди не в цене. Они никому не нужны. Они ничего не могут добиться. Самый жалкий вампир или оборотень всегда окажется успешнее.
– Но ведь так и есть?
– С точки зрения вампиров и оборотней – да. И, знаешь, именно они и стараются внушить всем эту мысль. Заставить нас стыдиться самих себя.
– Зачем?
– Думаю, они нас боятся.
– Они – нас? – недоверчиво улыбнулась Инна.
– Да. Они не понимают, зачем оставаться людьми, – ведь это сейчас так опасно, невыгодно и неудобно. Не понимают и поэтому боятся.
Тропинка повернула и вынесла Инну с мамой на широкую аллею.
На одной из скамеек расположилась молодежная компания. Высокий рыжий лис с частичными признаками облика, дозволенными в дневное время – пушистыми остроконечными ушами, роскошным огненным хвостом, чуть вытянутым лицом-мордой, – наигрывал на гитаре. Когти цепляли струны, мелодия не получалась, но лис держался самоуверенно и спокойно. Позировал, вальяжно раскинувшись на скамейке. Гитара была не инструментом для создания музыки, а просто элементом имиджа. Темноволосая девчушка с обожанием смотрела на лиса.
Раньше Инна прошла бы мимо – как можно быстрее, чтобы оборотни не стали цепляться; теперь остановилась понаблюдать. Невысокий щупленький юноша на краю скамейки вдруг подмигнул Инне. Она вздрогнула. Почудилось – вдруг этот тот самый ночной безымянный спаситель? Ведь может быть так, чтобы он остался жив?..