тал какие-то непонятные слова, которых прежде никогда не произносил. Удалось выяснить. Он повторял слово, неизвестное индейцам…
— Неужели «протон»?
— Верно. — Холройд сделал большой глоток.
Мы помолчали. Я не хотел, чтобы инженер продолжал свои фантазии. Муравьи-невидимки… плесень, проникающая сквозь стекло… не многовато ли?.. Наверное, он думает, что плесень, овладевая… не знаю, как правильно сказать… мозгом человека… проникая в его тело… может вызывать в сознании погибающего некий отзвук того, что увидено самими муравьями… или этой плесенью… Нет, не надо… Не стоит осуждать человека, столь увлеченного идеей всеобщего спасения…
Мы заказали еще по кружке. Но разговор как-то сник.
Зато неделю спустя в редакции журнала «Nature» я случайно увидел цифровое объемное изображение работающей домны в Мидленде. […] необычная, скажем так, окраска стальных обводов. На темном металле отчетливо проступали очертания серых звезд.
— Что это? — спросил я.
Мистер Бедфорд, редактор, отмахнулся:
— Спросите Митчелла, сэр. Это его материалы.
Удивившись моему внезапному волнению, он всё же пояснил:
— Это что-то вроде плесени. Но весьма специфической. Ее не убивает даже высокая температура, этим она и заинтересовала Митчелла. Кстати, подобные образования обнаружены недавно в верхнем течении Амазонки.
— Это как-то связано с походом канонерки «Бенджамен Констан»?
— Представления не имею. Поинтересуйтесь у Митчелла.
Может, мистер Митчелл и ответил бы на мои вопросы, но боюсь, время упущено.
Как мне удалось узнать, вскоре после нашей встречи в баре инженер Холройд подал очередное прошение о переводе его на внешнюю космическую линию, и это прошение, наконец, было удовлетворено. Реализация давней мечты или бегство? Не знаю. Но что-то подсказывает мне, что даже самые безопасные районы нашей планеты скоро могут перестать считаться такими. Экспансия открывает тылы. Я ведь хорошо запомнил слова Холройда, что к две тысячи пятидесятому году муравьи саюба форсируют Атлантику.
Другими словами — они откроют Европу
Леонид КагановГАСТРАБАЙТЕР
Я зажмурилась. Бывают дни, когда жить не хочется. Зуб болел нестерпимо. Боль пронизывала всю нижнюю челюсть, раскаленным гвоздем протыкала язык и волнами растекалась внутри головы, словно мозг окатывали кипятком из чайника. Раствор соды был одинаково безвкусен и бесполезен. Почему сода? Кто сказал, будто она помогает? Мама сказала. Каждый раз, когда я прокатывала мерзкую водицу во рту, в зуб словно втыкали раскаленную иголку. И кто придумал называть его зубом мудрости? В чем там мудрость? Сплюнув, я опустила стакан на край раковины и вытерла губы полотенцем. Сама виновата. Надо было следить за зубами, надо было ходить к стоматологу, чтобы он шатал их по очереди своим чудовищным загнутым гвоздем и решал, где пора сверлить… Надо было, надо было, надо было… А если я с детства боюсь стоматологов больше, чем зубной боли?
Завтра мне это предстоит с самого утра — короткая скорбная очередь, металлический грохот инструментов в лотке, от которого обрывается сердце, зловещее маленькое солнце, пробивающее сквозь глазное дно прямо на дно души… Затем вот это деловитое без пауз: «Алла, подготовь два кубика чего-то-там-каина, РОТ НЕ ЗАКРЫВАЕМ!» А затем появится длиннющая игла, которая вопьется с протяжным хрустом в такое сокровенное и чувствительное место десны, куда ты стеснялась касаться даже ложкой… Я с остервенением помотала головой, отгоняя страшное видение, а зуб в ответ ожил и заныл, словно нерв уже наматывали на сверло бормашины… Проклятие, ну почему я? Почему мне? Почему нельзя попросить кого-то другого сходить за меня к зубному?
И в этот момент я впервые услышала голос. Он был тихим, даже каким-то смирным. У него был странноватый акцент. Каким он был, этот голос? Наверно, мужской. Наверно — потому что я так и не смогла узнать о нем ничего конкретного. Какой-то очень обычный это был голос, как у случайного прохожего. Только почему-то раздавался прямо в моей голове.
— Вы слышите меня? — повторял голос. — Вы слышите меня?
— Слышу, — удивленно откликнулась я.
— Спасибо! — обрадовался голос, словно не надеялся на ответ. — Вы можете отвечать тоже мысленно, — добавил он.
— Кто вы? — Я постаралась произнести фразу мысленно и отчетливо.
— Я… — Голос слегка смутился, словно подыскивая слова. — Я ваш друг.
— Я вас знаю?
— Нет, что вы! — заверил голос. — Мне… ну, можно сказать, вас порекомендовали. У меня к вам предложение: вы не будете против, если вместо вас схожу к зубному я?
— Что? — опешила я.
— Я сейчас все объясню! — Голос торопился, словно боясь, что я каким-то способом прерву наш разговор. Хотя, понятное дело, ни хлопнуть дверью, ни бросить трубку я не могла. — У вас болит зуб, он будет болеть всю ночь, а утром вам ехать к стоматологу, и потом весь день ходить с ноющей десной и парализованной щекой. Зачем вам это? Давайте я проживу это время за вас. В вашем теле.
— А я где буду?
— А вы будете как бы спать, — поспешно заверил голос. — Вы не волнуйтесь, я обладаю многофункциональностью. Я все буду делать за вас в точности, как вы это делаете обычно.
— Что, и визжать у стоматолога?
— В известной мере.
— И всхлипывать, чтоб слезы катились?
— Немного — для вида. Я знаю, как бы вы себя повели, потому что буду пользоваться вашей же памятью. А когда вы проснетесь, тоже все будете помнить. Если вам моя работа понравится — возможно, вы пригласите меня снова.
— Кажется, так сходят с ума, — пробормотала я вслух.
— Тогда точно соглашайтесь! — нелогично, но убедительно поддержал голос. — Вы же ничего не теряете!
— Хорошо, — сказала я.
И на всякий случай ущипнула себя за руку, чтобы что-то проверить. Я знала, что есть такой способ, но что именно так определяют, не помнила: то ли сумасшествие, то ли сон, то ли просто приводят себя в чувство. Ногти впились в руку, и стало больно. Но удалось ли мне что-то проверить, я не поняла.
— Спасибо! — обрадовался голос. — Ну, я тогда приступлю…
Последнее, что я услышала, — стук в дверь ванной и ворчливый мамин голос:
— Анюта, ты там полощешь или по телефону разговариваешь?
Когда я проснулась, стояло утро. Я лежала в кровати, солнце било сквозь тюлевые занавески, а на тумбочке пиликал будильник, живущий в мобильнике. Или мобильник жил в будильнике? Уже не поймешь. «Многофункциональность» — вспомнилось мне слово, и следом в памяти всплыл вчерашний — уже позавчерашний! — разговор, а за ним — все события вчерашнего дня.
Это оказалось удивительным чувством — копаться в собственных воспоминаниях, которые не твои. Почти как смотреть кино с собой в главной роли. Минувший день лежал перед моим внутренним взором, я могла его мотать туда и обратно, как кинофильм, нажимая паузу и рассматривая остановившиеся кадры. День был прожит правильно, хотя прожила его не я.
Память сохранила не все: как я ждала автобуса и как ехала домой, помнилось смутно. Зато хорошо запомнилось, как перед домом зашла в наш новенький бутик и долго со вкусом меряла дивные перчатки. Но не купила, решив сделать это в другой день, когда буду в себе. А зря — перчатки были хороши, могут раскупить. Но мой незнакомый друг решил не брать на себя такую ответственность.
Плохо запомнилось время в кресле у стоматолога — то ли неизвестный друг постарался его стереть из памяти, то ли мне не слишком хотелось вспоминать. Зато живо помнился симпатичный парень из очереди в кабинет, с которым мы, оказывается, легко познакомились, живо побеседовали и даже обменялись телефонами. Я рассказывала, как страшно боюсь зубных врачей, и он со смехом признался, что тоже их боится с самого детства, но что делать? Его звали Андрей, по образованию искусствовед, а работал механиком в кинотеатре.
Остаток дня тоже запомнился хорошо — я светски беседовала с мамой, спокойно реагируя на ее обычные поддевки, смотрела телевизор, немного попереписывалась с Эдиком. Переписку нашу я тут же нашла в мобильнике — нормальные ироничные сообщения, очень в моем стиле. Вот только тот, кто был в моем теле, никаких волнений по поводу Эдика не испытывал, и от того переписка вышла особенно удачной. «Ты сегодня в ударе!» — написал мне Эдик. Затем ровно в восемь я звонила начальнику, сообщив, что зуб вылечен и завтра я выйду в бухгалтерию как обычно. Черт возьми, я даже аккуратно завела будильник на семь тридцать, а одежду разложила стопочкой! Вспомнив о будильнике, я вскочила на постели — на просмотр воспоминаний ушло больше часа. Ругая себя за несобранность, я заметалась по комнате и вскоре окунулась в обычную жизненную суету.
Осталось неясным, услышу ли я когда-нибудь тот голос, и смогу ли его как-то отблагодарить? Что для этого надо сделать? Запустить второй зуб мудрости? Ответ на эти вопросы я узнала только через два месяца.
Андрей предложил меня проводить, но я отказалась. И очень зря. Этого типа я увидела, когда свернула на бульвар. Мне он сразу не понравился. Плюгавенький мужичок сидел на скамейке под фонарем, а на коленях у него лежала кепка. Но исходила от него какая-то эманация мерзости. Вскоре я заметила, что он идет за мной, и ускорила шаг. И сразу услышала за спиной топот и хриплое дыхание. Бросилась бежать, но куда убежишь на каблуках в два часа ночи по безлюдному бульвару? Почти безлюдному: какой-то парень с рюкзаком прошел мимо нас, так старательно отворачиваясь, словно сдал себя кому-то пожить, а жилец не смел рисковать физическим лицом. Да какая-то бабка, шатавшаяся в кустах, пьяно проорала из конца аллеи: «Бегают, бегают, сами не поймут, чего бегают…»
Плюгавый был яростен и неразговорчив: когда каблук подвернулся и я грохнулась на асфальт, он больно схватил меня за плечи и поволок в кусты. А когда я закричала, зажал мне рот, а другой рукой начал душить — не сильно, но мне в тот момент показалось, что насмерть. Я продолжала биться и сопротивляться, и пальцы на моем горле сжимались все сильнее…