нами лицах, отражается в монокле дряхлого прокурора, в пенсне поэтически настроенного адвоката, в усмешке беззубого рта пьяного судьи, сверкает на багровой лысине тучного отставного палача. Да, это странное, фантастическое, отставное правосудие, но и в таком виде оно — правосудие, во имя которого я приговариваю тебя к смерти, мой дорогой, бедный Альфредо Трапс!
Т р а п с (тихо, растроганно). Спасибо. Благодарю вас от всей души.
С у д ь я. Палач, проводите осужденного в комнату для приговоренных к смертной казни.
П и л е. Чудесно.
П р о к у р о р. Превосходный вечер, веселый, божественный вечер.
С у д ь я. Хорошо сыграли.
А д в о к а т. Мне последнее время не везет.
П р о к у р о р. Наша работа кончена.
А д в о к а т. Ну что же, теперь настал черед нашего дорогого Пиле выполнить свой профессиональный долг. Кстати, сейчас самое время. Рассвет наступил, в окно проникает его свинцовый отблеск, и первые птички уже защебетали.
П и л е. Чудесно. Пойдемте, господин Трапс.
Т р а п с. Иду.
П и л е. Чудесно. Здесь ступеньки. Я вас поддержу.
Т р а п с. Благодарю.
П и л е. Чудесно.
Т р а п с. Вы, наверное, уже многих… Я хочу сказать, вы многих людей провожали на казнь?
П и л е. Ну, конечно, у меня такая практика…
Т р а п с. Понятно.
П и л е. Чудесно. Берегитесь. Вот вы и споткнулись. Я помогу вам подняться.
Т р а п с. Большое спасибо.
П и л е. Должен вам сказать, что люди иногда ужасно боялись… Прямо ногами не могли двигать.
Т р а п с. Я стараюсь сохранять мужество. А что это за странная штука висит на стене?
П и л е. Тиски для пальцев.
Т р а п с. Тиски для пальцев?
П и л е. Чудесно, не правда ли?
Т р а п с. Но ведь это, кажется, орудие пытки?
П и л е. Старинная вещица. Дом полон таких редкостей. Господин Верге их собирает.
Т р а п с. А… этот станок?
П и л е. Эпоха Ренессанса — ломали кости. Вот и ваша комната для смертников. А рядом — помещение для осужденных к пожизненному заключению.
Т р а п с (в страхе). Вы слышите?
П и л е. Тобиас. У него неспокойный сон.
Т р а п с. А теперь кто-то стонет.
П и л е. Член парламента, которого судили позавчера. Никак не проспится.
Т р а п с. Не надо лицемерить, господин Пиле, правда, не надо, я уже понял, что это за дом. (Задыхается от страха.)
П и л е. Спокойно, спокойно. Сейчас все пройдет. Входите.
Звук захлопывающейся двери.
Широкая кровать, теплая вода. Чудесно.
Т р а п с. Все это мне уже не нужно. Что это, похожее на мольберт?
П и л е. Мольберт? Да это же гильотина! Тоже из коллекции судьи.
Т р а п с. Ги… гильотина?
П и л е. Чудесно… Потрогайте. Чистый дуб. Вот, поднимаю нож. Смотрите, как наточен. Так, теперь все готово, правда, двигается с трудом.
Т р а п с. Го-готово?
П и л е. Чудесно. Снимите пиджак.
Т р а п с. Понимаю. Так нужно?
П и л е. Я вам помогу. А теперь расстегнем воротник.
Т р а п с. Спасибо, я сам.
П и л е. Как вы дрожите.
Т р а п с. А что мне остается еще. В конце концов, это не слишком весело.
П и л е. Вы чересчур много выпили. Вот теперь воротник расстегнут.
Т р а п с. Мне больше нечего сказать. Я знаю, что я убийца. Кончайте.
П и л е. Прекрасно.
Т р а п с. Я готов.
П и л е. А ботинки?
Т р а п с. Ботинки?
П и л е. Вы не хотите снять ботинки?
Т р а п с. Это уже ни к чему!
П и л е. Послушайте! Вы же такой воспитанный человек. Неужели вы собираетесь лечь в постель не разуваясь?
Т р а п с. В постель?
П и л е. Разве вам не хочется спать?
Т р а п с. Спать?
П и л е. Чудесно. Ну ложитесь.
Т р а п с. Но…
П и л е. Вот, а теперь я вас укрою одеялом. Чудесно.
Т р а п с. Но я же убийца, господин Пиле, я же должен быть казнен, господин Пиле, я же должен — ну вот теперь он ушел и погасил свет. Я же убийца — я же… я же… я же устал, в конце концов, все это только игра, только игра, только игра. (Засыпает.)
С и м о н а. Господин Трапс! Проснитесь. Механик из гаража привел вашу машину.
Т р а п с. Машину?
С и м о н а. Что с вами, господин Трапс? Уже девять часов.
Т р а п с. Девять часов? Боже мой, а у меня столько дел. Ну и набрался я сегодня ночью. Ботинки, куда девались мои ботинки? Так, воротник, а теперь пиджак… Висит на мольберте.
С и м о н а. Вот вы и одеты, господин Трапс. Господин Верге просит его извинить. Вы не хотите позавтракать? Член парламента уже в столовой.
Т р а п с. Некогда. Спешу… Пора ехать дальше. И так опаздываю. До свиданья. Большое спасибо за гостеприимство. Было очень интересно. А теперь быстро в сад. Вот она, эта дорожка, усыпанная гравием.
Т о б и а с. Разрешите отпереть вам садовую калитку?
Т р а п с. А вы кто такой?
Т о б и а с. Тобиас. Ухаживаю за садом господина Верге. А на чай не дадите?
Т р а п с. Держите, вот марка.
Т о б и а с. Большое спасибо, большое спасибо.
Т р а п с. Машина в порядке?
М е х а н и к. Поломка сцепления. С вас двадцать марок пятьдесят пфеннигов.
Т р а п с. Нате. А теперь за руль!
Легкая музыка, модный мотив.
Кажется, сегодня ночью я болтал какую-то ерунду. Что там, собственно, происходило? Кажется, что-то вроде судебного разбирательства. И я возомнил себя убийцей. Вот чепуха! Я ведь и мухи не обижу. До чего могут дойти люди, когда они на пенсии! Ну ладно, что вспоминать. У меня полно своих забот, как и у всякого делового человека. Ну и проходимец этот Вильдхольц! Я сразу смекнул, что пахнет жареным. Хотел выжать из меня пять процентов. Пять процентов! Эх, дружище, ведь я сверну тебе шею, не успеешь и опомниться. Без всякого снисхождения!
Перевела Е. Якушкина.
Гюнтер АйхПРИБОЙ В СЕТУБАЛЕ
Обязаны верить.
Педро, слуга Катарины
Фелипе, хозяин постоялого двора
Охао, слуга Камоэнса
Гофмаршал
Катарина де Атаиде
Розита, ее камеристка
Жена хозяина постоялого двора
Мать Камоэнса
Р о з и т а входит в спальню д о н ы К а т а р и н ы.
Р о з и т а. Шоколад, дона Катарина.
К а т а р и н а. Шоколад. (Потягивается и садится на кровати.)
Р о з и т а. Поднос на одеяло, чтобы чуть касался пеньюара.
К а т а р и н а. Выполняй мои приказания, Розита, не повторяй их как попугай! Десять часов?
Р о з и т а. Точно.
К а т а р и н а. Точно не может быть.
Р о з и т а. Как раз било, когда я входила в дверь.
К а т а р и н а. Входила в дверь! Когда ты была снаружи или внутри? Первый удар или последний? Что за неряшливость в выражениях! Разве я не велела тебе будить меня так, чтобы я слышала последний удар? Я его не слышала.
Р о з и т а. Да ведь трудно это, дона Катарина. Первый год еще как-то выходило. Я ждала перед дверью до пятого удара и сразу нажимала на ручку. А потом не знаю, что сделалось: то ли часы разладились, то ли мои нервы. Перестало получаться — и все тут. Я уж пробовала с четвертым ударом дверь открывать — но тогда, пока донесешь, шоколад пленкой затягивается.
К а т а р и н а. Ужасно!
Р о з и т а. По правде говоря, с годами только хуже стало. Иной раз перед дверью прямо сердцебиение начинается.
К а т а р и н а. Это по другим причинам, Розита. Когда ты пришла ко мне, тебе было семнадцать, а служишь ты у меня уже пять лет. Самая пора для сердцебиений.
Р о з и т а. Да и не только сердцебиение. Вдруг зубы начинают стучать, — того и гляди, поднос уронишь.
К а т а р и н а. Как ты мне надоела со своими расстройствами. Вот от твоей предшественницы — а она служила у меня двенадцать лет — я ничего подобного не слыхала.
Р о з и т а. Ясное дело, дона Катарина, — у ней и зубов-то уже не было.
К а т а р и н а. Ну, хватит болтать. Убери чашку! Погода?
Р о з и т а. Облачная.
К а т а р и н а. Прибой?
Р о з и т а. Как всегда.
К а т а р и н а. Тише! (Пауза.) Да. Это так успокаивает. Знаешь, что я чувствую, когда слышу этот рокот?
Р о з и т а. Вы уже говорили, дона Катарина: будто стали ближе к богу.
К а т а р и н а. Как невыразимо глупо это звучит, когда ты это говоришь!
Р о з и т а. Да так же глупо, как… (В испуге замолкает.)
К а т а р и н а. Что?
Р о з и т а. Нет, ничего.
К а т а р и н а. Ты иногда совсем распускаешься.
Р о з и т а (простодушно). Ой, что вы, боже упаси!
К а т а р и н а. Почему пятна на одеяле? Кругом грязь, запустение. Ни за чем вы не смотрите.
Р о з и т а. Это красное вино, дона Катарина. Со вчерашнего дня.
К а т а р и н а (упавшим голосом). Красное вино? Я сама?
Розита молчит.
И сколько же?
Р о з и т а. От двух литров осталось на донышке.
К а т а р и н а (печально). Ну хоть на донышке. (Пауза.) Самое странное, что поначалу я просто не могла его слышать. Затыкала себе уши.
Р о з и т а. Прибой?
К а т а р и н а. В нем воплотилось для меня мое изгнание. Ах, у меня в ушах еще звучал радостный смех, раздающийся из королевского дворца, нежный шепот в аллеях парка, стихи…
Р о з и т а. Сегодня у нас стихотворение «На берегах Мондего поэт вспоминает свою Натерцию».
К а т а р и н а. Но двадцати семи лет достаточно, чтобы треск адского пламени превратить в усыпительный лепет господнего всепрощения.
Р о з и т а (неуверенно). Это из какого-нибудь сонета?
К а т а р и н а. Чтобы ненависть превратить в любовь.
Р о з и т а. А любовь, — если позволите спросить?
К а т а р и н а. Нет, не позволю. (Плачет.)
Р о з и т а (растерянно). Дона Катарина!
К а т а р и н а (спокойным голосом). Какое стихотворение?