Е л е н а. Что ж, придется мне мириться с судьбой.
М е н е л а й. Рад, что ты образумилась.
Е л е н а. Называй это как хочешь. Но ведь это — твоя единственная добыча в войне. Или есть и еще что-нибудь?
М е н е л а й. От тебя, Елена, трудно ожидать понимания смысла наших целей и дел…
Е л е н а. Дел я действительно не понимаю. Целей просто не знаю.
М е н е л а й (не слушая). …смысла того, что я десять лет терпел нужду и лишения у ворот Трои, пока ты наслаждалась комфортом с Парисом и его братьями.
Е л е н а (мягко). Даже если и так, то кто же виноват в этом, мой друг?
М е н е л а й (не слушая). Трудно ожидать, что ты поймешь смысл суровой борьбы, стоившей нам, грекам, тяжелейших потерь.
Е л е н а. Но что здесь можно понять, мой друг, что? Где добыча, колонии, золото? Ведь, если не ошибаюсь, из-за всего этого ведут войны. Где Ахилл? Патрокл? Убиты! Диомед, Аякс, Филоктет? Мертвы! Одиссей? Пропал без вести! За что же вы воевали?
М е н е л а й. За что? За могущественную Грецию, жители которой будут жить в довольстве и благополучии, а их дети — расти без страха за свое будущее, за Грецию, в которой расцветут ремесла и торговля, искусства и науки… (Его голос постепенно смолкает.)
Е л е н а (комментирует). Вот так изменились за время войны взгляды Менелая на себя самого и свои цели. Правда, обстоятельства в его пользу: троянцы тоже хотели войны. Но это не делает его лучше, просто троянцы так же плохи, как и он. Но и они поплатились за это. А вот моя дочь Гермиона всю ответственность за войну взваливает на меня. Ей между тем минуло двадцать пять, и она стала еще совершенней — добродетель застыла у нее на лице, как восковая маска. Она относится ко мне с чуть ли не материнской снисходительностью и называет меня не иначе как «миленькая».
Г е р м и о н а. Забудем, миленькая, о твоих прегрешениях и не будем говорить о твоем прошлом.
Е л е н а. Я и не собиралась обсуждать его с тобой, Гермиона.
Г е р м и о н а (как ребенку). Нам тоже кажется, что тебе лучше о нем забыть.
Е л е н а. Кому это — вам?
Г е р м и о н а. Ну, отцу и мне.
Е л е н а. Ах да, конечно. Иначе говоря, вы опасаетесь, что я снова примусь совращать наших гостей.
Г е р м и о н а (смеется весело, но пристыженно). Ты и впрямь неисправима.
Е л е н а. Может быть, никто не попытался меня исправить.
Г е р м и о н а (с легкой обидой). Но, знаешь ли, миленькая, это уж чересчур…
Е л е н а. Ты пробовала, Гермиона, я знаю. И, кажется, могу тебе обещать, что я исцелилась.
Г е р м и о н а. Это было бы счастьем, миленькая. Хватит с нас одной войны…
Е л е н а. Стоившей нам…
Г е р м и о н а. Стоившей нам лучших мужчин. (Вздыхает.) Да, да, это все так ужасно!
Е л е н а (про себя). Так вот она какова, Гермиона. (Вслух.) Ты в самом деле думаешь, что в этой войне виновата я?
Г е р м и о н а (мягко, но настойчиво). Не будем больше об этом, миленькая. Простим и забудем.
Е л е н а (с легкой иронией). Как ты тактична, Гермиона. Ты уже и ребенком была такой. Но ты ошибаешься. Я не виновна — или разве что самую чуточку.
Г е р м и о н а (добродушно, но определенно). Не стоит об этом.
Е л е н а. Не стоит, Гермиона, ты права. Может быть, совершенным людям невозможно понять таких, как я. Люди с неизменными принципами! Своей славой — уж можешь мне поверить! — они обязаны своей неспособности усвоить аргументы другой стороны и таким образом поддаться соблазну.
Г е р м и о н а (снисходительно и терпеливо). Я не совсем понимаю тебя, миленькая.
Е л е н а. Я вижу. Я могла бы многое тебе рассказать, и факты потрясли бы тебя, но чтобы до конца понять мою невиновность…
Г е р м и о н а (смеется). Невиновность?! Это уж чересчур, миленькая…
Е л е н а. Хорошо — вину, если угодно. Так вот, чтобы ее до конца понять, нужно обладать двумя вещами, которых у тебя нет: телом…
Г е р м и о н а (ошарашенно). Но, мама! Как ты можешь!..
Е л е н а (спокойно). …и душой. Правда, я все больше убеждаюсь, что как раз души-то у большинства людей нет. Я же с детства постигла самую ее суть и всегда считала душу главным в человеке — задолго до того, как один мой знаменитый земляк открыл, что она бессмертна.
Перевел Ю. Архипов.
Герберт ЭйзенрейхЧЕМ МЫ ЖИВЕМ И ОТ ЧЕГО УМИРАЕМ
Феликс Гильдебранд, специалист по рекламе, около 40 лет
Карин, его жена, несколькими годами моложе
Два женских голоса по радио
Время действия: примерно десять лет спустя после второй мировой войны.
Место действия: квартира Гильдебрандов в особняке, расположенном на окраине одного из больших немецких городов.
Рекламная передача по радио. Негромкая музыка.
К а р и н. Будешь еще ветчину?
Ф е л и к с (с легким раздражением). Я уже дважды сказал нет.
К а р и н. Я только подумала… Ведь ты почти ничего не ел за обедом.
Ф е л и к с (поспешно). Нет аппетита — вот и все.
Музыка прекращается.
Г о с п о ж а М а й е р (по радио). Ах, госпожа Мюллер, как это вам только удается! Ну прямо белый снег, а не белье на веревке!
Ф е л и к с (резко). Да выключи ты! Не могу больше слышать!
Шаги Карин.
Г о с п о ж а М ю л л е р (по радио). Что ж тут удивительного, госпожа Майер? Ведь я использую стиральный порошок «Снежинка»…
Щелчок — приемник выключен. Тишина, потом снова шаги Карин.
К а р и н (принужденно, пытаясь завязать разговор). Что-нибудь случилось?..
Ф е л и к с (раздраженно). Ну что особенного может случиться? (После паузы, скрывая раздражение.) Вессели всегда был таким!
К а р и н. Ты был у Вессели?!
Ф е л и к с. Уж он знает, где ему задрать нос, а где проползти на брюхе! В свое время, когда я устраивал его на работу, он питался очистками и спал в чулане. А теперь! Да господи, что я вообще кипячусь! Эта мразь того не стоит… Эта…
К а р и н. Стало быть, опять неудача.
Ф е л и к с. Не нужно отчаиваться, Карин. Честно говоря, я не очень и надеялся на Вессели.
К а р и н. Всего несколько дней назад ты говорил, что Вессели тебя всегда выручит.
Ф е л и к с. В человеке легко ошибиться.
К а р и н. Даже тебе?
Ф е л и к с. Теперь легко иронизировать.
К а р и н (устало). А я даже и не пытаюсь. (Пауза.) Ты в самом деле не хочешь есть?
Ф е л и к с. Я хочу спать…
К а р и н. Мы можем ложиться.
Ф е л и к с. В половине восьмого? Ведь еще только половина восьмого!
К а р и н. Но если ты хочешь спать?
Ф е л и к с. Лечь, а потом часами лежать и злиться на этого подонка?!
К а р и н. Что он сказал?
Ф е л и к с. Сказал? Соврал, а не сказал, — не моргнув глазом… Закуришь?
К а р и н. О да!
Щелчок зажигалки.
Спасибо.
Ф е л и к с (глубоко затянувшись). Как будто меня так легко провести!.. Всей этой болтовней о неустойчивости рынка, об изменениях в калькуляции… Как будто из-за этого может кончиться реклама!.. Я ему прямо об этом сказал, а он опять завел свою шарманку: времена, мол, меняются, и что год-два назад еще годилось, сегодня уже устарело. Текст рекламы должен успевать за бегом времени… (Раздраженно.) Господи, как будто я за ним не успевал!
К а р и н (без упрека). Но сыпать пепел на скатерть все равно не стоит.
Ф е л и к с. Как будто и я не проделывал по очереди все эти трюки! Уж я-то шел в ногу со временем, видит бог!
К а р и н. Но Вессели тебя тут перещеголял.
Ф е л и к с. Ползком — на брюхе! (Пауза.) Одно дело — вздуть интерес к какой-нибудь дряни, и другое дело — его удержать. Большая разница. (Презрительно.) Но даже этого Вессели не может понять.
К а р и н. И все-таки шеф теперь — он.
Ф е л и к с. Шеф!.. Курам на смех! Дело двигают его люди, а не он!
К а р и н. Но ведь и не ты, как выясняется.
Ф е л и к с. Сомневаюсь, чтобы твоя язвительность могла нам помочь.
К а р и н. Факт тот, что Эрмендингер, и Драбил, и Вайс все еще работают, а ты нет.
Ф е л и к с. Все они еще работают, верно… А ведь всех их устроил я. Я наладил дело, развил успех, а эти господа, которых я же устроил, слизывают теперь пенки. И если они в добром расположении духа, они, пожалуй, окажут мне помощь на ближайшее время!
К а р и н. Но почему так вышло, что они остались, а ты нет?
Ф е л и к с. С тобой объясняться еще труднее, чем с Вессели!
К а р и н. Но ведь должна быть какая-то причина.
Ф е л и к с. Причина! Причина! (Громко смеется.)
К а р и н. Тсс! Тише, Феликс! Детей разбудишь!
Ф е л и к с (тише, цинично и горько). А черт знает, в чем тут причина, что они как раз сегодня (передразнивая), к великому сожалению, отбыли на неизвестное время, как назло, у них важная конференция, именно сегодня чрезвычайно заняты — и так всегда, когда мне от них что-нибудь нужно… А ведь это те самые господа, которые всего несколько лет назад просто липли ко мне (передразнивая): не будете ли вы столь любезны, не заглянете ли к нам вечером, господин Гильдебранд, вы должны быть уверены, что ваши необычайные способности и знания, идущие на пользу делу, находят в нас признательный отклик, разумеется, вы будете вознаграждены, если вы не откажетесь и впредь… (Смолкает, утомленно переводя дух.)
К а р и н. Но разве ты не был вознагражден?
Ф е л и к с. Был, конечно… Но теперь! Проклятая шайка!
К а р и н. Может быть, они просто хотят понизить тебе гонорар?
Ф е л и к с. Да нет, я всегда получал в общем-то не больше других… Талдычат одно и то же