С т о л я р. Христа ради? Христос с тобой, кум, ты честный человек, сам не знаешь, о чем просишь. Гроб ему подавай.
В д о в е ц. Моя жена померла. Кума твоя.
С т о л я р. Лучше б она не помирала. Я распилил на гробы все люльки. Я распилил на гроб свою собственную кровать. Ты пойми, нет досок, ни единой. Никто не дает. А тем более Христа ради.
В д о в е ц. Значит, нет?
С т о л я р. Нет.
В д о в е ц. Один имперский талер у меня найдется.
С т о л я р. Настоящий? Не фальшивый?
В д о в е ц. Но я собирался отдать его господину Пастору за панихиду и похороны, как положено.
С т о л я р. Дай-ка его сюда. Я его возьму, так и быть, мы же кумовья. Вот тебе корыто, положи ее в корыто, оно твое.
В д о в е ц. Не нужно мне корыто. Оно для овса, а для мертвой женщины нужен гроб.
С т о л я р. Не будь неблагодарным, кум. Если уж ты так любишь роскошь и желаешь хоронить жену непременно в чем-то, то почему ты не берешь это корыто? Ты сам рассуди, оно не тяжелое.
В д о в е ц. Не возьму я, тяжело мне его брать. Я привык, что, коли человек жил честно, его надо в гробу хоронить. У старой развалины вроде меня сил не много, их едва на похороны хватит. Может, надо бы подумать, да только устал я думать. Кто устал, тот за привычное держится. Мне нужен гроб, мне с ним легче.
С т о л я р. Это похвальные чувства, кум. Я, как столяр, очень тебя понимаю. Но речь не о чувствах, а о досках. Гроб стоит два талера.
В д о в е ц. Два талера. На них можно целый двор купить и землю в придачу. Нет у меня второго.
С т о л я р. Потому-то я и не стал говорить тебе об этом.
В д о в е ц. Кабы знать, откуда мне взять второй?
С т о л я р. Продай что-нибудь.
В д о в е ц. После шведов ничего у меня не осталось. Даже дома. Может, господин Пастор подарит мне талер?
С т о л я р. Гроб имеет свою цену, кум. Цена гроба зависит от цены на дерево и, конечно, от спроса. Я тут совсем ни при чем.
Р а с с к а з ч и к. Старый Вдовец поднял свою тачку и побрел к развалившейся школе, где работал Пастор.
Стук колес тачки.
Крестильные книги, служебные бумаги и законодательные декреты Пастор свалил в угол. А на их место поставил толстый деревянный чурбан. Пастор колотил по этому чурбану, словно по нераскаявшейся душе.
Д и к т о р. Как старый Вдовец торговался с Пастором.
Стук колес тачки затихает.
П а с т о р (молодой голос). Пошли прочь. Ах, извини, сын мой. Я думал, что это кто-нибудь из моих детей. Садись. Или лучше не садись. Сначала расскажи, что привело тебя ко мне. Надеюсь, дело твое не духовного свойства. (Продолжает колотить по чурбану.)
В д о в е ц. Я пришел насчет панихиды. И насчет талера.
П а с т о р (продолжает стучать). Имперский талер?
В д о в е ц. Да, не фальшивый.
П а с т о р. Талер за панихиду. Вот слово, вот деяние. Вот проявление душевного чувства — заказывать панихиду при нынешнем одичании. Мало кто заказывает теперь панихиду, а ведь она необходима. Они думают, что без нее можно обойтись. Кто праведно жил, и так попадет в рай — это заблуждение. Не подмажешь — не поедешь. Покажи мне этот талер.
В д о в е ц. Прошу прощения, господин Пастор, у меня нет талера. А то бы я принес. Отслужите Христа ради, взаймы конечно.
П а с т о р. Принес бы! Принес бы талер в дом Пастора. О вавилонское столпотворение! Я так беден, сын мой, что посылаю детей просить милостыню, иначе мне не прокормиться. Я изменил своему призванию, растратил впустую свой талант. Привожу пример: я написал оду в честь Мошенника Конца, восемь листов рифмованными стихами. Я посылаю к нему своих детей — и что они приносят? Жалованье? Признательность? Заказ нарубить поленницу дров. Кому? Мне, слуге божьему. Нет у меня талера. Ни гроша у меня нет, нечем заплатить за суп из воды. А ты знаешь, сколько стоит суп из воды?
Д и к т о р. Сколько стоит суп из воды.
П а с т о р. Вот говорят: суп из воды, словно он ничего не стоит. Но даже для самого плохого супа из воды нужно двадцать шесть вещей. Во-первых, кремень. Во-вторых, огниво. В-третьих, трут. В-четвертых, сера. В-пятых, солома, чтобы разжечь огонь. В-шестых, дрова. В-седьмых, посуда, чтобы принести воды. В-восьмых, горшок, чтобы сцедить воду. В-девятых, очаг, чтобы вскипятить воду. В-десятых, хлеб. В-одиннадцатых, нож, чтобы резать хлеб. В-двенадцатых, миска. В-тринадцатых, соль. В-четырнадцатых, бочонок для соли. В-пятнадцатых, сало. В-шестнадцатых, банка, чтобы держать в ней сало. В-семнадцатых, шкаф или бидон, чтобы хранить упомянутое сало. В-восемнадцатых, сковородка. В-девятнадцатых, ложка. В-двадцатых, стол, чтобы есть за ним. В-двадцать-первых, скатерть. В-двадцать-вторых, солонка. В-двадцать-третьих, стул, чтобы сидеть на нем. В-двадцать-четвертых, лохань, чтобы мыть посуду. В-двадцать-пятых, кухонная тряпка и, черт, чуть не забыл, еще веник, чтобы выметать золу из очага. Таковы, сын мой, так называемые concreta, или видимые потребности, однако за ними следуют abstracta, или невидимые потребности, как-то: время, чтобы состряпать этот суп, далее — терпение со всем этим возиться, наконец, спокойная уверенность, что, когда суп будет готов, никто не придет и не выхлебает его, — а каких денег он стоит, этого вообще нельзя сосчитать.
Д и к т о р. Продолжение разговора с Пастором.
П а с т о р. Но если у тебя нет талера, как же ты заплатишь за панихиду?
В д о в е ц. Я подумал, нельзя ли сделать это бесплатно?
П а с т о р. Ты хочешь купить божье слово и спрашиваешь, нельзя ли сделать это бесплатно? Приглашаешь на погребение бога, а поминок не устраиваешь? Бесплатно это сделать нельзя. Ты что, хочешь замарать репутацию господа?
В д о в е ц. Я не хотел бы марать репутацию господа. Я бога уважаю.
П а с т о р. Скажи, а зачем тебе, собственно, нужна панихида? Ведь проповедь — одна болтовня, я ее просто списываю из сборника. Мой тебе совет — отслужи панихиду сам. Это не положено, но ты по крайней мере знал покойницу.
В д о в е ц. Но я хотел, чтобы как положено.
П а с т о р. Теперь не предъявляют таких претензий. Я думал, что достоинство духовного пастыря не выдержит, когда мою жену насиловали семеро на мусорной куче или когда несколько моих детей удрали с протестантами, став денщиками у рейтар и обозными шлюхами. Да что говорить. Я бы отслужил панихиду из христианской любви к ближнему, но христианская любовь к себе приказывает мне колоть дрова, я обещал выполнить работу в срок. (Продолжает колоть дрова.) А талер тебе никто не одолжит, разве что Мошенник Конц.
В д о в е ц. Может, пойти к нему.
П а с т о р. У меня нет ничего. Ничего. Дать тебе кого-нибудь из моих детей, чтобы помогли толкать тачку?
Р а с с к а з ч и к. Дорогу к Мошеннику Концу люди не любили — еще и потому, что она была длинной. Мошенник Конц жил в городе. Его дом был построен всего десять лет назад, и он был великолепным. Графский герб, высеченный в белом мраморе над порталом, казался еще новее. Мошенник стоял у окна и для собственного удовольствия пел арию на стихи Горация, а прекрасная дама аккомпанировала ему на лютне.
Д и к т о р. Ария Мошенника Конца на стихи Горация, спетая для собственного удовольствия.
М о ш е н н и к.
На небесах и на земле
Богатству подвластны вещи все.
Того, кто с деньгой, все уважают,
Хвалят, и любят, и привечают,
Все, что он хочет, сейчас исполняют.
Д и к т о р. Как старый Вдовец торговался с Мошенником Концем.
М о ш е н н и к. Что у вас там на тачке, говорите быстрей.
В д о в е ц. Труп, с вашего позволения.
М о ш е н н и к. Чумной труп?
В д о в е ц. Да.
М о ш е н н и к. Вот это ловко, чумной труп. Вот это деловая хватка. А еще что там?
В д о в е ц. Ничего, с вашего позволения.
М о ш е н н и к. Может, медная стружка, может, серебряная проволока — ну, что? Может, даже золотые опилки, скажите мне, я все равно узнаю.
В д о в е ц. С вашего позволения, господин фон Конц, это только моя старая жена.
М о ш е н н и к. Да? А зачем же вы таскаете ее с собой?
В д о в е ц. Дело в том, что надо ее похоронить.
М о ш е н н и к. Ну и?..
В д о в е ц. Мне не хватает одного имперского талера. И я позволю себе просить вас, не будете ли вы столь добры предоставить его мне?
М о ш е н н и к. Один талер, любезный? Ага! Охотно. Я люблю их отдавать, мои талеры.
В д о в е ц. Премного благодарен. Спасибо.
М о ш е н н и к. А у вас найдется залог?
В д о в е ц. Ах вот оно что.
М о ш е н н и к. Хе?
В д о в е ц. Я вам обещаю, сударь…
М о ш е н н и к. Что? Ничего нет?
В д о в е ц. Только дом.
М о ш е н н и к. Дом, дом… Кто нынче берет в залог дома. Нет ли у вас старой дарохранительницы или чаши для святой воды, пусть погнутой, я их беру не ради идеалов. Ну да ладно, сойдет и дом. Я его беру за то, что вы натолкнули меня на идею с трупом. Подпишите вот здесь, что обязуетесь вернуть два талера.
В д о в е ц. Но мне нужен только один.
М о ш е н н и к. Вы и получите один. Вы получите ваш талер, значит, по справедливости я получу свой.
В д о в е ц. Но я бедный человек.
М о ш е н н и к. Если вы бедны, за что же вас награждать? Ступайте прочь, и пусть городская стража вас оштрафует.
В д о в е ц. Бедность не порок.
М о ш е н н и к. Порок. Вы знаете, с чего я начинал? С одного талера, но он, слава богу, был фальшивый. Чистая медь, едва прикрытая серебром. Я хотел истратить его, потому что в те времена у меня был такой же порочный взгляд на вещи, как у вас. Я вертел его в пальцах и раздумывал, что бы такое на него купить. Проходит мимо глупый мужик и говорит: «Ах, господин, какой у вас красивый, блестящий, новый талер». Я ему отвечаю: «Дай мне твой старый и получишь этот». И он дает мне иоахимсталер чистого серебра. Какова тут мораль? Мораль такова: за деньги надо покупать только деньги. Некоторое время я жил разменом и наскреб талеров пятьдесят. Но крестьяне стали слишком разборчивы, научились отличать фальшивые монеты. Подумал я, подумал и решил: давать в рост — тоже значит разменивать.