А, вот и ты, ну и хорошо, ну и прекрасно, теперь все снова будет в порядке. Я ненавидел ее из-за этого опущенного правого плеча, я только и думал об этом плече — тупо, ожесточенно, яростно: нет, ты посмотри на себя! Ради бога, ты только посмотри на себя! Ты только посмотри на свое плечо! Это же самая чудовищная расхлябанность, какую можно придумать. Я понимаю, была бы какая-нибудь причина, физический недостаток там или еще что-нибудь. Ничего подобного. Уж лучше бы физический недостаток. Так нет же, она его просто опускает, опускает и все. Это же самое обыкновенное неуважение ко мне, ведь я же ей сколько раз говорил: пожалуйста, следи за своим плечом, сколько можно тебе повторять, ты же знаешь, при всей моей вежливости и любви, да-да, любви, как это меня бесит. И это женщина, с которой я живу уже тринадцать месяцев. Господи, как я это ненавижу. Хорошо же, в субботу в три, говорил я себе, в субботу в три. И я не знаю, какой смысл я вкладывал в эти слова: в субботу в три.
Пауза. Вдали звучит сирена.
Ужас, до какой мерзости можно докатиться.
Непродолжительная пауза.
Двести пятьдесят марок. Совсем неплохой приработок. Конечно, спору нет, он многим рискует. Наверняка превосходный знаток людей: с первого взгляда должен определить, с кем имеет дело. Хильда сказала, среднего роста, обрюзгший, лет шестьдесят с небольшим, в очках, теплые мягкие руки, прямо как лапки, он их прячет в карманах халата. Жена ему ассистирует.
Неужели она так и сказала — «лапки»? У нее приступы высокомерия.
Так вот он, значит, какой — Минотавр. Толстый и меланхоличный, потому что жертвы сами обивают порог. Сидит в паутине слухов: этот вот делает, он поможет, он сделал, паутина растет, а в центре — Минотавр, прячущий свои лапы. Интересно, сколько их к нему приходит в год? Как они выглядят в твоем кресле, и после — на твоей кожаной кушетке? Ну-ка, покажи свои лапы. Я знаю, знаю: ты странный гибрид, ты знаток людей и друг людей, не так ли? Ну, что ты думаешь обо всем этом? Тебя интересуют мотивы? Уже давно безразличны, да? Индивидуальное повторяется. «Тут еще одна, в субботу в три», — говоришь ты жене, а она в это время ставит на стол сливовый пирог. «Садись, пожалуйста». Учиться нужно только деловитости, больше ничему.
Когда люди стареют, интересно, о чем они могут говорить друг с другом. О времени трапез и о времени года, о том, что на столе и что за окном. А еще? «Чтобы речь вышла хорошей, прекрасной, разве разум оратора не должен постичь истину того, о чем он собирается говорить?»[7] Федр и Сократ беседуют под платаном о Лиссии и об искусстве красноречия — вот жили люди.
А что я всегда говорил? Ничего не имею против тех чудаков, которые пытаются растолковать нашему брату историю человеческой мысли. Разрешите представиться: студент философии. Но это ничего не значит. В моем случае это был только сложный обходный путь к одной простой фразе: «Что к лучшему, что к худшему — все дело случая». Минотавр, у тебя еще есть убеждения, прочные и всеобъемлющие? Когда мне исполнилось пятнадцать, я начал читать по ночам, этакий сонник в двенадцати томах, и я как сейчас помню гирлянду слов на переплетах: А — БАРОККО, БАРОМЕТР — ВИКТОРИЯ, ВИКУНЬЯ — ГЕРМАНАРИХ, ГЕРМАНИИ — ДЕМОС, ДЕМОСФЕН — ИНДИАНА, ИНДИВИД — КОНТИ, КОНТИНЕНТ — ЛЕСНИЧЕСТВО, ЛЕСНИЧИЙ — МЯТЕЖ, МЯТЛИК — ОРЕШНИК, ОРИГЕН — ПОЛЬЦИН, ПОЛЬША — СТИЛОДЫ, СТИЛТЬЕС — ЯЯ. Бессмысленно, но располагает к грезам. Что к лучшему, что к худшему — все дело случая в этом мире, и единственная достоверная система — алфавит. Ампула, ампурдан, ампутация. Советую попробовать. Поразительные встречаются сочетания, такие глубокомысленные и всегда новые, ведь начало и конец вы выбираете сами. Амрит, амрита, амритцар, амрун. Чем не заклинание? А означает: камень есть камень, вода есть вода. Или, говоря проще: предмет ваших размышлений прекрасно обойдется и без вас.
Да, вот еще что: особи, которые утверждают, что после десяти вечера они совершенно не в состоянии думать, не в состоянии делать это и до десяти. «Что-то тут не так», — твердят они. Где — тут? Вот тут, тут, тут у них что-то не так.
В свое время знал я одну даму, она была куропатка серая, но считала себя жаворонком. Ее все тянуло ввысь, ввысь, ей все хотелось чего-нибудь легонького «Принеси мне почитать что-нибудь легонькое из библиотеки. Ну что ты принес, я ведь это уже читала». Как будто ей не все равно, как будто она читает не одну и ту же засаленную дребедень, пока он там в командировках и, наверное, с другой женщиной. Как же, имелся ведь еще папаша, он пропадал целыми неделями, объезжал клиентуру, с собой брал саквояж с образцами, а в нем — коробка конфет за пять марок. До сих пор помню, как он однажды сказал: «Ты же тут с мальчишкой» — и взял чемодан, Это было неподражаемо сказано. «Ты же тут с мальчишкой», — так давай пили его, глодай, жми из него все соки, он у тебя для утехи и потехи. Хочешь, я принесу тебе почитать что-нибудь легонькое? «Храброе сердце», — это она любит, а еще «Счастье ждет тебя, маленькая Эрика». Да, тут-то уж у счастья дел по горло. Согласились бы вы, если бы вы были счастьем… и так далее. И опять у нее были эти ее колики, и я шел на почту посылать телеграмму тете Френцхен: «Мама очень больна. Пожалуйста, приезжай немедленно». Я так одинока, храброе сердце. Но счастье ждет тебя. Счастье выглядит как Валентино[8]. Картинка-шарада: найдите черного человека. Ты его не видишь? А он орудует в нашем районе. Он — охотник Шроффенштайн, он стреляет из арбалета, балет тут ни при чем, но прекрасный принц у тебя будет, его зовут Валентино, он тебя утешит, придет и утешит, — почитать тебе что-нибудь легонькое до прихода тети Френцхен? Но тут уж она заговорит на тему «если мать для тебя еще что-то значит» или «вот когда меня уже не будет». Если — то. Когда — тогда. Когда она это говорит, тогда у меня «вот тут, внутри» — и она непременно прижмет руку к груди, — «вот тут, внутри» что-то должно шевельнуться. Она замучила меня придаточными, она все надеялась этими придаточными выудить из меня золотую рыбку, на которой написано: «Любовь». Вот когда меня уже не будет, тогда… Вот когда тебя уже не будет, тогда… Ну и что, что тогда? Ладно, ладно, все хорошо, все снова наладится. Тут, тут, тут что-то не так, что-то, что она впитывает в себя вместе с улыбкой Валентино и голосом Рихарда Тауфера: «Никто тебя не любит так, как я». Она умерла от колики. Мне, пожалуйста, что-нибудь легонькое, — но ведь так недолго и обмануться. Эта каракатица в брюхе, этот кашалот, разрывавший ей внутренности, — нет, дудки, «никто тебя не любит так, как я» эта зверюга петь не будет, это уж точно, или у нее колоссальное чувство юмора. А впрочем, почему бы и нет? Вполне можно себе представить. Все эти простецкие души только и знают что распевать: «Ах, быть бы мне пичугой малой». Итак, во-первых, ты ноль без палочки, а во-вторых, тебя надуют. Это как пить дать. С ними же можно делать все что угодно, их голыми руками можно брать, потому что они, видите ли, лелеют надежды, они тешат себя сказками, а потом из кожи вон лезут и удивляются: что-то, что-то, что-то тут не так. «Только, пожалуйста, что-нибудь легонькое», — Карл Фридхельм, этот мальчишка, весь в поту от страха, мой несравненный Федр с лицом как три круга сыра, тоже так говорил. Я должен растолковать ему неправильные глаголы, и вот его благожелательные, благо-состоятельные, благовоспитанные господа родители с тоской взирают на свое произведение: «Он же ничего не понимает». Разумеется, он ничего не понимает. А вы что-нибудь понимаете? Что же вы понимаете? Вы, наверное, думаете, что вот вы — глагол действия? Возможно, так оно и есть. Но вот это самое непостижимое возьмет да и проспрягает вас в трех временах — и привет! Карл Фридхельм, объясняю еще раз, слушай внимательно, ибо я начисто лишен педагогического эроса. С гораздо большим удовольствием я продаю соковыжималки, вот эта работа мне по душе. Значит, так, против атеросклероза: чесночный сок, сок из шпината, лимонный сок, сок из цветной капусты, хреновый сок, господи, вот гадость-то! У вас пропал аппетит? Пожалуйста: огуречный сок, сок из капусты, из редьки, из сельдерея. Я готов хоть всю флору превратить в сок. Позвольте представиться: незаменимый помощник на кухне. Я всегда говорил: «Пейте ваши овощи! Это материнское молоко для любого больного». Сегодня все верят в соки.
Пауза.
Ты меня слушаешь, Минотавр? Я бы охотно поболтал с тобой еще. Ты-то уж, во всяком случае, не юморист, ты терпеть не можешь, когда тебе рассказывают сказки, на тебе все сказки кончаются. «Только не рассказывайте мне сказки» — так ведь ты говоришь? Я ее тоже предупреждал: «Только не рассказывай ему сказки, Хильда, смотри на дело трезво, будь трезва как стеклышко». А она кивала. Ради бога, ну что все это значит? Ты что, не хочешь? Тогда объясни, в конце концов, чего ты хочешь? Два месяца я только об этом и говорил, я уже оскомину набил, а она все отмалчивается. Ходит себе и кивает, соглашается, да, конечно, у нас нет денег, мы не можем себе этого позволить, значит, ничего не поделаешь, так тому и быть. Да нет же, этого вообще не должно быть, пойми это раз и навсегда. Ну что ты из себя строишь? Или, может, ты возомнила себя носительницей всеобщей идеи? Хоть один сколько-нибудь серьезный аргумент ты можешь предъявить? «Берегите зеленые насаждения» или что-то еще в этом духе, да? Или: случайность как проявление необходимости? Из-за того, что я стоял у окна и случайно обернулся, а ты в это время случайно оказалась на кровати, — из всего этого с необходимостью вытекает продолжение рода вплоть до дедушки, который баюкает своего внучка? А как на это посмотрит моя шляпа, что висит на вешалке? Как-нибудь вечером или утречком она тоже мне заявит: «Что к лучшему, что к худшему, все едино, давай пройдемся, красавчик, а там видно будет». Как прикажешь ей отвечать? Что это не полагается, поскольку я должен жить согласно общепринятым представлениям, что по паспорту я такой-то и такой-то? Хорошо, предположим, у меня были бы деньги, что тогда? Чего бы ты ждала от меня? Какие тогда выложила бы аргументы? Ну, поспорь со мной, дорогая, попробуй доказать мне свою правоту, это же интересно. Ведь единственное, чем мы еще держимся, — это спортивный интерес, или ты мне не веришь? А во что ты веришь? Из чег