Пуэбло с их институтом жречества и все остальные коренные народы Америки с их институтом шаманизма отбирают и почитают два противоположных типа личности. Индейцы Великих равнин во всех своих институтах предоставляют возможности для независимого человека, который легко берет власть в свои руки. Ему воздается больше, чем всем остальным. Изменения, что индеец народа кроу принес с собой, вернувшись после обретения видения, могут быть ничтожно малы. Но дело не в этом. Любой буддийский монах и любой христианский средневековый мистик наблюдали в своих видениях все то, что их братья уже видели до них. Но они, как и индейцы кроу, на основании этого пережитого личного опыта претендовали на силу или благочестие. Индеец возвращался к своему народу, наделенный силой своего видения, и племя воспринимало полученные им указания как священную привилегию. В целительстве каждый знал свою личную силу и ни о чем не просил других целителей. На практике это учение было изменено, поскольку человеку свойственно увековечивать традиции даже в тех общественных институтах, что пытаются ими пренебречь. Но учение их религии дало основание в культуре для поразительной степени независимости и личной власти.
Независимость и личная инициатива у индейцев Великих равнин нашли выражение не только в шаманизме, но и в их страстной увлеченности партизанской войной, которая так их занимала. Их военные отряды насчитывали, как правило, меньше дюжины мужчин, и каждый действовал в одиночку в этих небольших стычках, что противоположно жесткой дисциплине и повиновению, свойственным современному военному делу. Для них война была игрой, в которой каждый участник накапливал особые жетоны. Жетоны эти давались за высвобождение привязанного к колу коня, касание противника или снятие скальпа. При помощи личного удальства человек старался заработать как можно больше фишек и использовал их для того, чтобы вступить в какое-нибудь братство, устраивать пиры или обрести звание вождя. Если индеец Великих равнин не обладал инициативой и способностью действовать самостоятельно, общество его не признавало. Свидетельства первых исследователей, возвышение выдающихся личностей в противостоянии с белыми, разительное отличие от пуэбло – из всего этого мы видим, как их общество культивировало личность в практически ницшеанском понимании сверхчеловека. Они видели жизнь как личную борьбу человека за продвижение вверх по иерархии мужских обществ, в чем ему помогали обретенная сверхъестественная сила, устройство пиров и победы. Инициатива всегда оставалась за ним. Его подвиги принадлежали ему одному, и он имел право хвалиться ими во время обрядов и всячески использовать их для дальнейшего продвижения своих устремлений.
Идеал мужчины для пуэбло – это человек иного порядка. Личную власть зуни презирают, пожалуй, сильнее всего. «Того, кто жаждет власти и знаний, кто желает стать, как они с презрением говорят, “вождем своего народа”, не ждет ничего, кроме порицания, и скорее всего его обвинят в колдовстве», что происходило нередко. Врожденная манера властвовать для зуни является недостатком, и колдовство служит готовым обвинением для человека, который ею обладает. Его подвешивают за большие пальцы, пока он не «сознается». Это все, что зуни могут сделать с сильной личностью. Идеальный человек для зуни есть человек достойный и учтивый, никогда не стремившийся властвовать и не дававший повода о себе посудачить. При любом разногласии все будет настроено против него, даже если правда на его стороне. Даже в состязаниях на ловкость, например, в беге, если человек постоянно побеждает, ему запрещают бегать. Их интересует игра, в которой несколько игроков имеют равные шансы на победу, а выдающийся бегун портит игру, они не потерпят такого.
По словам доктора Банзл, хороший человек обладает «приятными манерами, уступчивым нравом и щедрым сердцем». Наивысшей похвалой для безупречного горожанина будут слова: «Он приятный, вежливый человек. О нем никогда ничего не слышно. Он никогда не попадает в неприятности. Он принадлежит клану Барсука и киве Мухекве, и он всегда танцует на летних обрядах». Он, по их выражению, «много говорит», то есть легко располагает к себе людей, и непременно с легкостью взаимодействует с другими в поле или в обряде, никогда не давая повода заподозрить себя в высокомерии или сильных эмоциях.
Он избегает возможности занять какую-либо должность. Ее могут ему навязать, но он не стремится к ней. Когда наступает необходимость заполнить все должности в киве, вход в киву закрывается, и все мужчины сидят взаперти, пока оправдания кого-то из них не окажутся опровержены. В преданиях хорошему человеку всегда приписывается нежелание занять какую-то должность – хотя он всегда занимает. Мужчина должен избегать видимой власти. Когда избранного уговорили и посвятили в должность, он не наделяется властью в нашем понимании. Его должность не дает ему оснований для совершения важных действий. В совет зуни входят верховные жрецы, но жрецы не в праве принимать участие в разногласиях или насилии. Они святые, и нельзя демонстрировать пред ними размолвки. Определенной исполнительной властью обладают только предводители воинов, и то не столько в войне, сколько в охране порядка в мирное время. Они объявляют о предстоящей охоте на зайца или предстоящих танцах, созывают жрецов и взаимодействуют с обществами целителей. Самое частое преступление, которое им приходится расследовать – это колдовство. Другое преступление – передача непосвященным тайны качина – карается самими богами в масках, вызванными главой культа качина. Других преступлений не существует. Кражи случаются редко и рассматриваются как личное дело. Прелюбодеяние не считается преступлением, а напряжение, из него проистекающее, легко снимается заключением брака. Убийство – в тот единственный раз, что сохранился в памяти – было быстро улажено путем выплат между двумя семьями.
Оттого жрецов верховного совета не беспокоят. Они руководят главными событиями ритуального календаря. Успешному осуществлению их планов в любой момент может помешать не желающий сотрудничать жрец низшего ранга. Ему достаточно просто нахмуриться и отказаться, например, установить свой алтарь или одолжить свою маску жреца качина. Совету жрецов останется только ждать и отложить обряд. Но все охотно идут на сотрудничество, и никакой показательной власти не требуется.
Это отсутствие проявления личной власти характерно как для религиозной, так и для домашней жизни. Матрилинейная и матрилокальная семья требует, безусловно, иного распределения власти, чем то, к которому привыкли мы. Но и матрилинейные общества редко обходятся без мужчины, в чьих руках сосредоточена власть в семье, даже если это не отец. В матрилинейной семье главным мужчиной, судьей и ответственным лицом является брат матери. Но зуни не признают никакой власти за братом матери, и уж тем более за отцом. Ни тот, ни другой не воспитывает детей своего дома. Мужчины часто ласковы с детьми. Они носят их на руках, когда те болеют, и держат их на коленях по вечерам. Но они не воспитывают их. Как и в религии, добродетель, заключенная в сотрудничестве, помогает течь домашней жизни своим чередом, и никаких ситуаций, требующих решительных действий, не возникает. Да и какие это могут быть ситуации? В других культурах, практически повсеместно, брак есть случай исполнения кем-то определенной власти. Но пуэбло заключают брак без особых формальностей. По всему миру брак включает в себя права собственности и экономический обмен, и во всех этих случаях особыми правами обладают старшие. Однако у зуни брак не несет в себе никаких выгод, которые были бы интересны старшему поколению. Слабое внимание индейцев пуэбло к собственности упрощает не только столь сложный институт брака, но и многое другое, что в других культурных формах предполагает привлечение в пользу юноши общественной собственности. Зуни подобные случаи просто игнорируют.
Все свидетельствует против того, что ребенок может страдать эдиповым комплексом. Малиновский отметил, что устройство общества тробрианцев наделяет дядю властью, которую в нашей культуре мы привыкли связывать с отцом. У зуни даже дядя не наделен этой властью. Обстоятельства, при которых проявление этой власти могло бы потребоваться, не допускаются. Ребенок растет, не испытывая чувства несправедливости и не погружаясь в грезы о том, чтобы когда-нибудь самому обрести власть, а они уходят корнями именно в это привычное для нас положение дел. Когда ребенок сам становится взрослым, у него нет повода помыслить о ситуациях, в которых подобная власть могла бы потребоваться.
Поэтому обряды посвящения у зуни – странное мероприятие, странное по сравнению с теми практиками, что неизменно встречаются по всему миру. Ведь часто посвящение мальчиков есть ничем не сдерживаемое исполнение своих полномочий власть имущими. Это издевательство тех, у кого есть власть, над теми, за кем теперь должны признать новое положение в племени. Такие обряды почти в одном и том же виде встречаются в Африке, Южной Америке и Австралии. В Южной Африке мальчиков сгоняют в стада, которые пасут мужчины с длинными палками, и используют они их свободно и по всякому поводу. Они должны пройти это испытание, со всех сторон их осыпают ударами, сзади также постоянно стоит ждать ударов, сопровождающихся смешками. В самое холодное время года они вынуждены спать голыми, без одеял, развернув к костру не ноги, а голову. Им нельзя мазаться землей, чтобы отогнать белых червей, кусающих их по ночам. С первыми рассветными лучами они должны встать и пойти к заводи, и стоять в холодной воде, пока не взойдет солнце. За три месяца, что длится процесс посвящения, они могут не выпить ни капли воды, их кормят отвратительной едой. Взамен их с видом напускной важности учат невразумительным заклинаниям и магическим словам.
В североамериканских племенах индейцев обрядам посвящения мальчиков уделяется не так много внимания, однако суть у них чаще всего та же. Апачи, у которых тесные связи с зуни, говорят, что обуздать мальчишку – все равно что обуздать жеребца. Их заставляют купаться в проруби, бегать, набрав в рот воды, их унижают во время их первой военной вылазки и всячески издеваются над ними. Индейцы юго-западной Калифорнии закапывают мальчишек в холмах с жалящими муравьями.